Какое надувательство!

Томас обожал экраны всех разновидностей. Любил ложь, которую они показывают, — ложь о том, что форма миру придается четырьмя сторонами прямоугольника, а зритель может расслабиться и наблюдать за этим миром равнодушно и незамеченно. В своей профессиональной жизни (правда, нельзя сказать, чтобы у него имелась какая-то личная) Томас постоянно, изо всех сил старался именно так отгородиться от мира, который он смотрел, как немое кино, из-за стекла всевозможных экранов: окна железнодорожного вагона первого класса; вертолета Боба Максвелла [98] (которым ему иногда разрешалось пользоваться); дымчатого одностороннего стекла персонального лимузина. Компьютеризация валютных бирж, так встревожившая некоторых банкиров, казалась ему совершенно логичным шагом. Равно как и отказ от реальных торгов на фондовой бирже в 1986 году. Наконец-то, к его вящему восторгу, дилерам больше нет нужды вступать в контакт друг с другом, а каждая трансакция сведена к мерцанию электрических импульсов на экране. В собственном зале валютных торгов «Стюардз» он распорядился установить видеокамеру, подключенную к монитору в своем кабинете, и здесь, когда он глядел на экран, показывавший лишь ряды маклеров, которые сами не спускали глаз с экранов, его переполняли квазисексуальные ощущения гордости и власти. В такие моменты Томасу казалось, что нет пределов стеклянным барьерам, которые он мог бы воздвигнуть между собой и людьми (а существуют ли вообще эти люди?), на деньги которых проводились каждодневные пьянящие спекуляции. Банковское дело, сказал однажды Томас в телеинтервью, стало самой духовной на свете профессией. И привел любимую статистику: каждый день на торгах мировых финансовых рынков оборачивается тысяча миллиардов долларов. Поскольку каждая трансакция подразумевает двустороннюю сделку, это значит, что из рук в руки переходит пятьсот миллиардов долларов. Знаете ли вы, спросил Томас, какая доля этих денег извлекается из реальной, ощутимой торговли товарами и услугами? Крайне незначительная — 10 % или меньше. Остальное — комиссионные, гонорары, свопы, фьючерсы, опционы; даже не бумажные деньги. Едва ли можно сказать, что они вообще существуют. Но в таком случае, парировал журналист, вся эта система — лишь замок на песке. Возможно, с улыбкой согласился Томас, зато какой красивый…

Наблюдая за своими валютными маклерами, лихорадочно прилепившимися к мониторам, Томас переживал чувство, очень похожее на отцовскую любовь. Это все его сыновья, которых у него никогда не было. Счастливейший период его жизни — начало и середина 80-х, когда миссис Тэтчер преобразовала представление о Сити и превратила валютных биржевых дельцов в национальных героев, назвав их «творцами благосостояния», алхимиками, способными создавать невообразимые богатства из воздуха. Тот факт, что эти невообразимые богатства оседают у них же в карманах или стекаются к их нанимателям, тихо упускался из виду. Краткий, но опьяняющий период нация перед ними благоговела.

Когда Томас только поступил на работу в «Стюардз», все было совершенно иначе. Сити все еще оправлялся после суровых испытаний Трибунала по учетным ставкам Английского банка, когда за две недели декабря 1957 года впервые вытащили на свет божий некоторые из совершавшихся в банке сделок Парламентарии-лейбористы и популярные газеты скандализированно воздевали брови, когда разоблачения затрагивали миллионы фунтов стерлингов, судьба которых решалась без лишних формальностей, одним намеком, в уюте загородных клубов, субботним утром на лужайках для гольфа или по уикэндам во время охоты на куропаток. Хотя со всех торговых банков обвинения в действиях на основании «незаконно полученной» информации о повышении учетных ставок были сняты, в воздухе отчетливо витал душок скандала; правда и то, что за несколько дней (и часов) до выступления канцлера на рынок было выброшено изрядное количество акций с золотым обрезом. Для Томаса, ставшего директором «Стюардз» лишь весной того года, инициация прошла болезненно: Макмиллан сколько угодно мог разоряться в Бедфорде, что экономика крепка, а стране «никогда не бывало лучше», — иностранные биржевые дельцы придерживались иного мнения, а потому пустились с фунтом стерлингов в яростную игру на понижение, вымыв из золотых запасов миллионы долларов и в конце концов вынудив ставку подняться на 2 % (в общей сложности до 4 % самого высокого уровня более чем за столетие).

— Это то, что называется боевым крещением, — объяснил Томас своему юному кузену Марку, летом 1961 года поступившему в банк на мелкую должность. — Мы, разумеется, отбились, но, если откровенно, я не рассчитываю больше увидеть подобный кризис стерлинга.

Тем не менее нечто похожее произошло — 16 сентября 1992 года (день этот вошел в историю как Черная среда), когда валютным дельцам вновь удалось обчистить золотой запас страны на миллиарды долларов, что повлекло и девальвацию фунта. Однако в одном смысле Томас оказался прав: он действительно не видел, как это произошло. К тому времени он утратил всякое зрение.

Мир Томаса всегда воспринимался глазами — неизменно и исключительно, и именно поэтому (среди прочего) у него ни разу не возникало желания касаться или чувствовать касание женщины. У всех великих людей — свои идиосинкразии; чего ж тогда удивляться его невротической озабоченности качеством собственного зрения? В личной аптечке, которую Томас держал у себя в кабинете, хранился широкий ассортимент примочек, увлажнителей, ополаскивателей и капель для глаз, и тридцать лет в его расписании единственным неизменным пунктом оставался еженедельный визит к окулисту каждый понедельник в 9.30 утра. Врач мог бы счесть подобную договоренность докучливой, если бы обсессия Томаса не приносила ему смехотворно высокий доход в виде гонораров за консультации. В учебниках офтальмологии не было ни единого заболевания, которое бы пациент, по его собственному убеждению, не подцеплял в то или иное время. Он полагал, что у него «сварочный глаз», «кошачий глаз», «розовый глаз» и «кистозный глаз»; «дурной глаз», «рыбий глаз», «заячий глаз», «небесный глаз» и «ленивый глаз»; «воловий глаз», «клигов глаз», «анютин глаз», «схематичный глаз», «скотопичный глаз», «бродячий глаз», «косящий глаз» и «косой глаз». Однажды, съездив на познавательную экскурсию на плантации хмеля, Томас преисполнился убежденности, что у него «хмельной глаз» (острый конъюнктивит, которому подвержены исключительно сборщики хмеля — раздражение слизистой вызывают ворсинки, покрывающие стебли растений); побывав на верфи, он решил, что у него — «судоремонтный глаз» (эпидемический кератоконъюнктивит — инфекция, передаваемая через жидкость в постоянно переполненных кабинетах окулистовтравматологов на судостроительных заводах); [99] а после поездки в Найроби понял, что заработал себе «найробный глаз» (ползучую язву роговицы в обостренной форме, вызываемую секрециями неких жуков, [100] распространенных только в Найроби). В другой раз, когда мать совершила ошибку, сообщив Томасу, что его дед Мэттью Уиншоу страдал врожденной глаукомой, он на три дня отменил все деловые встречи в банке и записался на прием к нескольким круглосуточным специалистам. Его поочередно проверяли на абсолютную глаукому, капсульную глаукому, скомпенсированную глаукому, гиперемическую глаукому, геморрагическую глаукому, воспалительную глаукому, обратимую глаукому, необратимую глаукому, злокачественную глаукому, доброкачественную глаукому, открытоугольную глаукому, закрытоугольную глаукому, поствоспалительную глаукому, предвоспалительную глаукому, перинатальную глаукому и миксоматоз. Глаза Томаса Уиншоу были застрахованы (в собственной страховой компании банка «Стюардз») на сумму, составлявшую, по слухам, то сто тысяч, то миллион фунтов стерлингов. Иными словами, не было другого органа, которым он дорожил бы больше, включая тот, к коему иногда непроизвольно ползла и не могла остановиться его правая рука (вероятно, самым достопамятным примером можно счесть тот день, когда Томас в своем кабинете, свежепокрытом красным ковром, угощал хересом изумленную, однако вежливо безмолвную королеву и принца Чарльза).