Ключ от рая

— Пускай идут! С нами аллах!

Хотя враг был еще не так близко, Каушут заметил, что на последний штурм Мядемин собрал все, что оставалось у него в лагере. На вершине Аджигам-тепе, кроме палатки хана, не видно было никого. Все живое двигалось в сторону крепости.

Каушут спустился вниз и спокойно, как будто ничего особенного не происходило, осмотрелся вокруг и загадочно, как бы отвечая на какие-то свои мысли, улыбнулся.

— Ребята, — обратился он к защитникам крепостных ворот, — если я открою вход в крепость, сможете устоять перед псами Мядемина?

— Устоим, хан-ага!

— Мы горло им перегрызем!

— За голову голову снимем, хан-ага!

— Надеюсь на вас, — сказал хан, — Даст аллах, мы подвесим сегодня на воротах голову Мядемина.

Обходя крепость, Каушут-хан заметил шумную толпу женщин и подошел к ним. Обычно в присутствии мужчин они говорили только шепотом. На этот раз, несмотря на то что среди них находилось несколько мужчин и даже несмотря на то что к ним подошел хан, они продолжали говорить полным голосом и даже перебрасываться шутками. Одни тащили откуда-то длинные шесты, другие к этим шестам приматывали шерстяной пряжей овечьи ножницы. Ба! Да это же пики, настоящие пики! Каушут взял одну из этих самодельных пик, подергал за пружинное кольцо ножниц, и они легко сорвались с места, сползли вниз по шесту. Полная сорокалетняя женщина, стоявшая возле хана и наблюдавшая за ним, густо покраснела.

— Таким оружием много не навоюешь, — сказал хан, и женщина покраснела еще сильней.

Не глядя на нее, Каушут протянул руку:

— Подай гарус.

Женщина подала хану моток пряжи, и он сам принялся закреплять ножницы. Примотал их не в двух местах, а в трех. Попробовал. Ножницы держались крепко. Каушут поднял копье в боевой изготовке и улыбнулся. Душа его переполнилась нежностью к своим соотечественницам.

— Вот так надо, славные мои воины! Перевязывайте в трех местах. — И протянул женщине пику-самоделку.

— Спасибо, хан-ага, — сказала она со странным и сложным чувством благодарности и незнакомой радости оттого, что первый раз в жизни стоит перед чужим мужчиной, перед самим ханом, без паранджи и даже разговаривает с ним. А он, как свой, как близкий человек, совсем не замечает этого.

Совсем уже осмелев, она сказала:

— Хан-ага, разрешите и нам выйти за ворота. Стрелять мы не умеем, но руки наши могут держать вот это, — она также подняла пику над собой. — Есть и такие среди нас, что могут и коня оседлать. Разрешите…

Каушут колебался минуту, потом ответил:

— Я пошлю к вам Непес-муллу. Что он скажет, то и будете делать. — Каушут повернулся и ушел прочь.

Он шел по крепости, слушал возбужденные перед скорым боем голоса, лязг и бряцанье оружия, топот ног, какие-то удары и стуки, но думал о женщинах. Впервые он думал о них не так, как привык думать всегда. Что-то незнакомое и неожиданное открыла ему эта полная с милым лицом и западающими в душу глазами женщина, затея с самодельными пиками, желание выйти рядом с мужчинами в бой на врага. От этих мыслей отвлекло его брошенное и собранное теперь в одну кучу оружие.

Он вспомнил об аксакалах из аула Горгор, и брови его нахмурились. Старики и сопровождавшие их аульчане все еще стояли перед кибиткой Сейитмухамед-ишана в ожидании хана.

Каушут подошел к ним и сказал с вызовом:

— Если есть среди вас мужчины, пусть соберутся возле брошенного оружия!

Крепкий аксакал, что разговаривал с ханом, с обидой в голосе ответил:

— Ты, хан, не зови наших мужчин к оружию, нам оно ни к чему, ты лучше открой ворота, и мы уйдем.

Каушуту пришлось повысить голос:

— Пока не соберете оружие, ворота будут закрыты!

Старики вынуждены были повиноваться и уйти, чтобы выполнить приказ.

— Келхан! Собери сюда женщин и девушек! — крикнул все тем же рассерженным голосом.

— Зачем они понадобились тебе, хан?

— Поменьше спрашивай, Келхан, делай, что сказано.

Пока собирались женщины, подошли и собранные стариками люди из Горгора. Большинство из них были крепкими молодыми парнями. Вслед за ними уже знакомый седобородый яшули привел сюда же своих женщин и девушек.

— Хан, — сказал старик, — это наши жены и дочери.

— Пусть они встанут к ним, — приказал Каушут, кивнув в сторону других женщин.

Люди стояли в ожидании чего-то необычного и далее на минуту забыли о том, что враг вот-вот подойдет к самой крепости.

Каушут-хан заговорил громко, чтобы слышали все.

— Народ! — возвысил он голос до крика. — Наступил тяжкий час, за нашими воротами смертельный враг! Мядемин пришел, чтобы опорочить наших жен и дочерей. Кто не хочет этого позора, пусть берет в руки оружие и следует за мной. А эти вот парни из Горгора хотят покинуть нас, сохранить свои головы в обмен на наших сестер, жен и дочерей.

И крик из толпы:

— Врешь, хан-ага!

Каушут повернулся на голос. Вперед выступил высокий парень.

— Хан-ага, — сказал он, — нашу честь порочит не Мядемин, а ты, хан!

— Чем же я опорочил вашу честь? Говори!

Парень взглянул на женщин и опустил голову.

— Ты опозорил нас перед женщинами.

На помощь первому выступил второй парень:

— Хан-ага, не считай нас трусами. За свою честь мы положим свои головы.

Женщины из Горгора зашептались между собой. Каушут насмешливо улыбнулся:

— Тогда скажите, отважные парни, кто же это побросал вон то оружие?

В считанные минуты на земле не осталось ни одного ружья, ни одной сабли. Горгорцы бросились к своим коням. Каушут поискал глазами аксакалов, но их и след простыл, они растворились в толпе, подальше от глаз Каушута.

Келхан Кепеле подошел к хану и потянулся к его уху:

— Если не веришь, пойдем со мной, хан-ага.

— Потерпи, Келхан, я сам проверю.

— Один?

— Зачем? С Пенди-баем. Бай-ага! — крикнул Каушут. — Теперь к тебе дело. Аксакалы! Приглашаю на интересное представление!

Пенди-бай был так удивлен, что ни о чем не спросил хана, а молча последовал за ним.

У кибитки сидели Огултач-эдже, Язсолтан, невестка Огултач-эдже и четвертая женщина в парандже.

Язсолтан заволновалась перед входящим мужем и сопровождавшими его людьми. Растерялась и Огултач-эдже, заметив среди вошедших самого Сейитмухамед-ишана.

Каушут-хан с нахмуренным лицом подошел к невесткам, вернее, к той, которая казалась здоровее и покрепче телом, и, не говоря ни слова, сорвал с нее паранджу. Вместе с головным убором она отлетела в сторону. И все ахнули. Здоровой невесткой оказался сын Пенди-бая Мялик. Перерядившись в женскую одежду, он хотел отсидеться здесь, когда мужчины отправятся в бой.

Знали об этом только жена Мялика и его мать Огултач-эдже. Она хотела спасти единственного сына от смерти, не могла себе представить, как труп его принесут в крепость, завернутый в кошму. Боясь гнева Пенди-бая, она даже ему не сказала о своем намерении спасти сына.

У Пенди-бая, как только была сорвана с сына паранджа, потемнело в глазах, на лбу выступил от стыда холодный пот. Он схватился за рукоятку кинжала, выхватил его из ножен и бросился на сына. Мялик с ужасом закрыл лицо руками. Каушут-хан успел схватить за руку Пенди-бая. Тот был старше хана лет на пятнадцать, но в эту минуту с налитыми кровью глазами обратился к Каушуту, как к старшему:

— Хан-ага! Ты хоть не держи меня!

Каушут не пожалел Пенди-бая, вывернул ему руку и отнял кинжал.

— Убивать мертвого — слабость, бай.

Эти слова еще больнее задели Пенди-бая, чем предательство сына. Он заплакал, слезы позора падали на его седую бороду. Словно увидев уже труп сына, бай обхватил руками голову и взвыл.

— Охо-хо-ов! — И упал в ноги Каушут-хану…

Первые выстрелы пушек Мядемина уже сотрясали воздух. Люди успели привыкнуть к орудийным залпам и теперь уже не так болезненно отзывались на эту пальбу. Непес-мулла выстраивал свое воинство с пиками-самоделками. Под его началом было более двухсот женщин.

Каушут, оставив на стене Тач-гок сердара и Келхана Кепеле, спустился вниз к Оразу-яглы, у которого уже не было сил для нового боя, но его сабля была при нем.