В обличье вепря

Витторио застонал.

— Она просто одурела от усталости. Мы все одурели от усталости.

— Она хотела поскорее отправиться к своим приятелям и покурить с ними вместе марихуаны и поэтому разнесла съемочную площадку, — огрызнулась Рут.

Сандор перехватил запястье Лизы, но другой рукой она принялась бить его по голове и плечам. Он ее отпустил, но молотить его она не перестала. Она стояла спиной к камере, и поверх ее плеча было видно лицо Сандора: рот открыт, он кому-то что-то кричит. В следующее мгновение прочие члены съемочной группы бросились разнимать актеров, и передний план заполнили нечеткие формы головы и тела. Камера пошла в сторону, объектив захватил мотки кабеля, лестницы, треножники и подставки под юпитеры, сбившиеся в том единственном углу комнаты, который постоянно оставался за кадром. Из всей этой неразберихи прямо на камеру шла Рут, в коричневой куртке и белых брюках. Рука у нее была поднята.

Зажегся свет. Витторио встал и потянулся.

— В следующий раз нужно будет начать пораньше. Или снимать утром и использовать наружную поверхность окна. И еще нам нужен «Аррифлекс». «Эклер» слишком тяжелый. А теперь мне пора. Питер заедет за мной в гостиницу, и мы пойдем в Гран-Пале.

— На выставку? — спросил Сол.

Витторио кивнул.

— А вы уже видели? Говорят, ничего подобного он не делал уже много лет, — Он улыбнулся, — А мне нужна тьма, нужен мрак. И алогичность.

— Удачи, — сказала Рут.

Витторио нагнулся, чтобы чмокнуть ее в щеку, потом пожал руку Солу.

— Еще увидимся.

— Завтра, — крикнула ему вслед Рут, — Ровно в семь тридцать.

Дверь распахнулась, отскочила на амортизирующей тяге и аккуратно закрылась за ушедшим.

— Последний ролик короче других, — сказала Рут Солу, когда в просмотровой погас свет. — У них там начались кое-какие неприятности.

Белый тюремный блок, на сей раз при полном солнечном свете, но уже уходящий из кадра: деревянные бараки, путаница колючей проволоки, проселочная дорога, идущая вдоль подножия длинной дамбы. Сменяющаяся последовательность планов, справа налево, потом камера дает панораму дамбы вплоть до начала долгого горного склона. Вдалеке — седловина меж двух горных вершин. Следующая панорама была снята именно оттуда. Камера прошлась по острым вершинам, разделенным глубокими темными пропастями. И — далекая перспектива, без конца и без края. Камера медленно плыла над этим искромсанным вдоль и поперек каменным хаосом.

— Именно это имел в виду Поль, — сказала Рут примерно через минуту, — Не то чтобы он в тебе усомнился. Но когда я показала ему эти кадры, он просто не мог поверить, что кто-то в состоянии пройти через такое.

Оператор быстро нащупал определенный ритм. Кадры, снятые с самого дна узких долин и ущелий давали крутые или вовсе отвесные стены из гладкого серого камня, уходившие прямо в небо. Не было ни чувства направления, ни движения, просто монотонная последовательность образов. И каждая небольшая серия перемежалась кадрами, снятыми в одной из попадавшихся съемочной группе по дороге деревень, которые тоже следовали определенному, быстро ставшему понятным формату: kaphenion, где сидели мужчины, согнувшись над крохотными чашечками или стаканами, медленная круговая панорама деревни, играющие дети, затем — галерея снятых крупным планом местных жителей, некоторые оживленно о чем-то говорят, размахивая сигаретами, некоторые молча смотрят в объектив. Деревенские — почти исключительно мужчины. Немногие попавшие в кадр женщины мельком улыбаются и тут же отворачиваются. Долгая панорама шоссейной или проселочной дороги за околицей венчает серию, после чего — снова горы.

— Как раз эту часть я особенно хотела тебе показать, — сказала Рут, когда камера взяла, сверху вниз, общий план довольно широкой реки.

Через нее, взявшись за руки, брели по колено в воде трое детей: два мальчика и между ними девочка. Девочка все время притворялась, что течение сбивает ее с ног и что она вот-вот упадет, а мальчики ее поддерживали. Потом камера опять пошла вверх и дала уже знакомую панораму деревни, с каменными домами и кафенионом, выстроенным вокруг ствола огромного старого дерева.

— Ничего не напоминает?

Тон у Рут был легкий, едва ли не игривый.

Сол ничего ей не ответил. Под деревом сидела за столиками группа стариков, с дюжину, а то и больше. Все они смотрели в камеру, без какого бы то ни было выражения.

— Сол? Что случилось? — тихо спросила Рут.

— Чего ты добиваешься?

Вопрос прозвучал куда более резко, чем он рассчитывал.

— Если хочешь о чем-то меня спросить, просто возьми и спроси, — продолжил он. — Я в свое время на уйму всяких вопросов ответил. Давай спрашивай, что там у тебя такое?

— Да ты что такое придумал, Сол? — ответила Рут, и удивление в ее голосе было неподдельным. — За кого ты меня принимаешь? Да как ты вообще… — Тон у нее стал чуть более мягким. — Дети играют в реке. Разве ты не понимаешь? Это мы — ты, я и Якоб, в детстве. Они же играют в ту же самую игру. Ты что, не помнишь?

Толстое лицо во весь экран: мужчина, под пятьдесят, очень добродушный. Солнце било ему в глаза, и он щурился. Одну руку он держал перед собой и, подняв палец, что-то объяснял прямо в камеру. Сол молча отвернулся от экрана.

— А тебе что показалось; что я, по-твоему, имела в виду?

Сол вспомнил, что заводилась Рут постепенно. Всегда так было. Нужно было что-то ей сказать. Человек на экране поднял второй палец и начал еще что-то объяснять оператору. Вид у него был — довольнее некуда. Следующая реплика Рут произнесена была, однако, тоном довольно спокойным.

— Соломон, поверь мне, никаких вопросов к тебе у меня нет. Не знаю, как и чем я умудрилась тебя задеть, но спрашивать тебя о чем бы то ни было я не собиралась. Я ни в чем тебя не виню и никогда не винила. Извини, что я вспомнила про Якоба. И ради бога, говори мне только то, что сам хочешь сказать.

— Рут, я не знаю, что я такого…

— Это не важно, Сол. На самом деле не важно. Ладно, давай уже выбираться отсюда. Пленка все равно закончится через минуту.

— Да пусть дойдет до конца.

— Как скажешь. Деревенские начали вести себя крайне агрессивно. Этот человек, у которого съемочная группа брала интервью, был кем-то вроде местного дурачка. И остальным это не понравилось. Ну вот, началось.

Камера метнулась в сторону как раз вовремя, чтобы поймать подходящую быстрым шагом группу из пяти или шести молодых людей. Передний поднял руку. В нескольких метрах за ними стоял старик. И на что-то указывал. Мимо объектива мелькнула какая-то смутная тень: судя по всему, камеру оттолкнули в сторону. В кадре оказался кусок земли с двумя удлиненными человеческими тенями. У одной в руке был какой-то предмет — камера, что же еще. Потом экран погас.

В мае 1953 года Сол переехал из «Отеля д'Орлеан» в запущенную квартиру на маленькой улочке в районе авеню Виктор Гюго. Для того чтобы перевезти все его пожитки, хватило одной поездки на такси: одежда, книги и пишущая машинка, собственность редакции «Перспектив», которую со временем надлежало вернуть на место. Зеленая книжка в дешевом переплете, которую вручил ему Райхман, заняла свое место — рядом с изданием «Фляйшер ферлаг» и только что прибывшим итальянским переводом — на маленьком столике в том пространстве, которое в этой квартире заменяло собой гостиную. В памяти у него этаким выморочным цепеллином всплыло озабоченное лицо критика. Все мои вопросы — здесь. Сол стоял и смотрел, как Райхман с явной неохотой, шаркая ногами, вышел из холла гостиницы. Критик явно чего-то ждал — чтобы его успокоили или что-то ему объяснили. И не дождался ни того ни другого.

Сол вернулся к себе наверх, запнувшись на площадке между первым и вторым этажами, когда глаза его увидели на зеленой обложке знакомое имя. Первую страницу он перевернул, еще не успев войти в дверь, предвкушая, как сейчас сделает шаг через порог, сядет в кресло и прочитает все залпом, от начала и до самого конца. Комната была сплошь заставлена картонными коробками: набрать он их набрал, но загрузить и запаковать еще не успел. Переезжать на новую квартиру ему через два дня. Он прочел: «„Die Keilerjagd“ von Solomon Memel: Eine Kommentierte Ausgabe». И, ниже: «Adler Verlag, Tel Aviv». Он стоял перед дверью, с ключом в руке, и читал при свете тусклой коридорной лампочки.