Информация

— Мистер Талл? Мистер Талл? Кто тут некий мистер Талл?

Ричард внимательно посмотрел на нее. Он ее узнал. Он уже обратил на нее внимание. И здесь напрашивается вопрос: а захотел бы кто-нибудь стать предметом внимания Ричарда? Это была та самая стюардесса, которая перед взлетом, стоя в нескольких футах от Ричарда, наглядно демонстрировала спасательные средства. Конечно, обычно это задание возлагают на видеоинструктора. Но изображение на мониторе вдруг задрожало и застыло, и им всем пришлось довольствоваться живой стюардессой. При помощи знаков она объясняла, что и как нужно делать. Это была суровая дама невыразительной наружности на пороге пенсионного возраста, все системы ее организма работали со сбоями от влияния магнитосферы и длительного простоя. (Ричард знал, что такое длительный простой.) Она была похожа на мадам, которая давно ушла на покой и которую теперь извлекли из омута забвения и заставили заниматься тем, чем заниматься у нее не было ни малейшего желания: она с неохотой изображала поглаживания рукой, подкачивала тазом.

— Кто тут некий мистер Талл?

На таком языке говорили в воздухе, это был аэрожаргон; на земле так никто не говорил. Хотя для Ричарда, в ушах которого все еще шумело от кровопотери, это звучало неплохо.

Он покорно откликнулся на зов.

Стюардесса препроводила его через весь эконом-класс, затем другая девушка провела его через мир бизнес-класса, потом он нырнул под шторку, и, наконец, третья стюардесса ввела его в первый класс. Совершая это путешествие в путешествии, направляясь в сторону Америки, Ричард смотрел, что читают пассажиры, и обнаружил, что по мере его продвижения к носовой части самолета кривая читательского вкуса поразительно круто шла вниз. В эконом-классе на коленях у пассажиров были самые разные книги — либеральные, человеческие: «Даниэль Деронда», пособие по тригонометрии, Ливан, Первая мировая война, Гомер, Дидро, «Анна Каренина». Что касается мира бизнеса, то дело было не в том, что его представители и представительницы были погружены в книги неисправимо второстепенных или же неосмотрительно канонизированных авторов, таких как Торнтон Уайлдер и Достоевский. Или что они увлекались литературными середнячками вроде А. Л. Роуза и лорда Дэвида Сесиля или даже сочинениями философов, любящих устраивать бури в стакане воды, гневных историков-ревизионистов, упрямых специалистов по космологии или бледных пиитов. Дело в том, что читали там и всякую дрянь — откровенную макулатуру. Пухлые триллеры, щекочущие нервы и леденящие кровь детективы и боевики помогали им преодолевать трудности, с которыми приходится сталкиваться современному предпринимателю. Затем Ричард очутился в интеллектуальных трущобах первого класса, среди мирно посапывающих толстосумов. На мягко вздымавшихся и опадавших животах покоились книги с обложками, украшенными сценами охоты или цветущего вида молодыми парами, млеющими в объятиях друг друга. Пассажиры первого класса размякли после сытного обеда. Здесь никто ничего не читал за исключением одинокого изыскателя, который, скептически нахмурясь, листал каталог какой-то парфюмерной фирмы. Боже, что случилось с пассажирами «Конкорда»? Они прорезали тропосферу на той грани, за которой жизнь уже невозможна, и имели возможность увидеть, из чего же состоит почти вся остальная Вселенная (из ничем не нарушаемой пустоты), и вместо этого все эти кретины сидели, глядя в пространство. В пространство внутри себя, а не в пространство, где нас нет. Почти в самом носу самолета сидел Гвин Барри и читал программу своего визита.

— Привет, — сказал Ричард.

Гвин потянул за рычаг, чтобы поднять спинку кресла и перейти из лежачего положения в сидячее. Он указал Ричарду на небольшой столик. Ричард присел на него рядом с вазочкой, в которой стояли тюльпаны. В салоне первого класса везде стояли букетики цветов.

— Как дела? — спросил Гвин, а его глаза вновь обратились к программе своего пребывания в Америке на шести или семи листах с разнообразными пометками цветными маркерами, означавшими интервью для телевидения, радио или прессы. — Да уж, в Лос-Анджелесе они возьмут меня в оборот по полной программе, — продолжал он. — Весь интерес к книге идет из Сан-Франциско. Ты только посмотри. Как я могу давать интервью «Кроникл» и тут же Питу Эллери? — Он повернулся к Ричарду, словно ожидая от него ответа. Потом он спросил: — А что твои ребята для тебя наметили?

— Я тебе уже говорил. Мой редактор ушел из этого издательства. Они дали мне какого-то то ли Чака, то ли Чипа.

Это была правда. Издатель Ричарда, Рой Бив — полный идей и энтузиазма, — ушел из «Болд адженды». И каждый раз, когда Ричард звонил, его отфутболивали от Чипа к Чаку или от Чака к Чипу. «Чак на месте?» — «Вы хотите сказать — Чип?» — «Тогда давайте мне Чипа». — «Вам ведь был нужен Чак». При этом ни того, ни другого застать было невозможно. Ричард никак не мог решить, Чак и Чип — это один человек (как Дарко и Ранко), которого никогда нет на месте, или же они оба — и Чип, и Чак — это выдумка третьего лица по имени Чап или Чик. Единственный редактор, которого за все это время ему удавалось застать, был безобидный, судя по голосу, парень, называвший себя Лесли Эври.

— Так что они для тебя запланировали? — повторил Гвин.

— Я же сказал, что узнаю об этом, только когда окажусь на месте.

— Но ведь это Америка, парень! Здесь ты должен себя показать. Нельзя упускать такой шанс.

Ричард промолчал.

— Здесь надо идти напролом. Нужно расхваливать себя и требовать к себе уважения.

— Давай начистоту. Ты так шутишь или ты собираешься вести себя как американец?

Гвин откинулся в кресле и беззаботно помахал своей программкой:

— Знаешь, а ведь тебе повезло. Это все шоу-бизнес. Пока я буду мотаться по разным местам, у тебя будет время впитывать новые впечатления. Будет время подумать. Все взвесить. Время помечтать. Ты в порядке? Ты какой-то бледный. Впрочем, может, это из-за освещения.

Солнце светило прямо в иллюминаторы, и все вокруг выглядело раскаленным добела — еще немного и догорит дотла.

— У меня кровь шла носом. Я столько крови не видел, с тех пор как родились близнецы. Я целый мешок салфеток и полотенец уделал.

— Сегодня хорошая погода для полета.

— Здесь всегда солнечно. Над облаками.

— Я тебя сюда специально притащил. Кстати, для этого пришлось постараться. Чтобы ты все мог увидеть своими глазами. Для твоего очерка.

И, словно специально для Ричарда, Гвин обвел салон взглядом, в котором сочетались растерянность и озорство: «Кто бы мог подумать? Деревенский парень. Летит в Америку первым классом!»

— Ты не возражаешь, если я позаимствую эту строчку?

— А тут симпатично, верно? Чертовски удобно.

— А гигиенические пакеты, — скучным голосом произнес Ричард, — здесь такие же, как и в эконом-классе. И так же укачивает. И лететь те же семь часов. Увидимся на земле.

Ричард стал пробираться в обратную сторону: мимо «Рапсодии в ярко-розовом» и «Королевской крови», мимо «Картеля», «Скупости» и «Ростовщиков», затем он вступил в окружение многочисленных экземпляров «Тяжелых времен», «Чумы», «Америки», «Отчаяния», «Лунных камней», «Лабиринтов»… Двое — один пассажир в бизнес-классе и какой-то тип в экономическом — читали «Амелиор» в мягкой обложке.

Но когда Ричард сел на свое место и пристегнулся (на его сиденье осталась глубокая вмятина от тяжелого тома «Притворная добродетель. Жизнеописание Эдит Несбит»), в голове у него крутилась другая информация для размышления. Гвин с его программой, «Амелиор», злополучное исчезновение Роя Бива из «Болд адженды» — все это гарпунами засело в самой сердцевине души Ричарда. Но была и другая информация, требующая осмысления, информация, которая становится доступна лишь в поворотные моменты жизни, до которой дойти можно только самому, ибо никто и никогда вам ее не сообщит. А если и сообщит, то вы вряд ли прислушаетесь.

На обратном пути к своему месту Ричард заметил плачущих женщин: трех, может быть, четырех. И он понял, что в самолетах всегда есть такие женщины: плачущие, с потекшим макияжем, сжавшиеся в комок у иллюминатора или открыто рыдающие у прохода с бумажными платочками, зажатыми в руке. Раньше, замечая подобное, он полагал, что они плачут из-за того, что расстались или поссорились со своими приятелями или мужьями, а может (кто знает?), от зубной боли, менструальных болей или оттого, что боятся летать самолетом. Теперь Ричарду было сорок, и теперь он понял.