Лицей послушных жен (сборник)

Слушая ее, я медленно открывал рот, как издыхающая рыба. О таких чудесах слышал впервые.

Одним словом, с тех пор дама потеряла связь с дочерью.

Собственно, такую связь теряли и все остальные родители, что было естественно для всех лицеисток всех времен. Но именно эта дама с определенного момента начала понимать, что это неправильно. Она разыскала дочь после ее удачного замужества и начала наблюдать за ее жизнью издалека.

Видела дочь беременной. Видела, как в дом занесли кружевной сверток с младенцем. Но ни разу не решилась заговорить, приблизиться, помня о том, как дочь предложила ей самоликвидацию.

– Марточка родила Тамилочку. И тут мне безумно повезло! Дочь с мужем должны были уехать в Сирию – он был дипломатом. Но тот климат девочке категорически не подходил. И я… Я нанялась в семью своей дочери… няней. Да, да, не удивляйтесь. Марточка, конечно, не узнала меня. А девочка потянулась ко мне как к родной (или, возможно, она почувствовала это своим маленьким сердечком?). И среди многих претенденток я стала первой. Через три года они вернулись и, несмотря на мои уговоры и слезы ребенка, дали мне расчет. А вскоре Тамилочку отдали в тот же лицей. Я чуть не бросилась под колеса машины, на которой ее отвозили. Все эти долгие годы я ждала, когда девочка выйдет из лицея, надеялась поговорить с ней. Она вышла оттуда, как и все остальные, – замужней. Я видела ее издалека всего несколько раз, так как семья жила в коттедже за высоким забором, а Тамилочка редко выходила за его пределы одна. А через месяц случилось то, о чем я вам уже говорила. И то, во что я не могу поверить и не поверю даже на Страшном суде!

Когда пожилая дама ушла, я начал бороздить Интернет, пытаясь отыскать хоть какую-то информацию о лицее, но не узнал ничего существенного.

Как писали некоторые гламурные источники, которым я не доверял, это заведение якобы существовало издавна, сначала как «таинственный женский орден». И тогда и сейчас сокращенно оно называлось ЛПЖ – лицей послушных жен. Его цель была благородной, особенно в отношении мужчин: в нем воспитывались девушки для счастливого брака.

«Что здесь плохого, – думал я, – особенно сейчас, когда всякая юная девушка пьет и матерится наравне с мужчинами?»

Разве плохо иметь послушную жену, которая, судя по рекламному проспекту, умеет прекрасно готовить, разбирается в музыке, песнях, танцах, не употребляет алкоголь и несет своему мужу счастье, как жареного поросенка на подносе?

Почему же тогда и каким образом погибла внучка моей клиентки? Не донесла поднос?

Дело показалось мне интересным…

Вот почему предложение Барса сыграть на вечеринке в этом ЛПЖ вызвало у меня «профессиональное» любопытство.

Вот почему, взяв напрокат лакированные туфли и заручившись лживыми рекомендациями своих влиятельных друзей, я согласился играть романтические мелодии.

Несмотря на то что мое запястье еще было забинтовано после драки с Феликсом…

…Вечеринка должна была начаться после девяти вечера, но школьный автобус розового цвета подъехал к порогу филармонии в четыре. Мы уже стояли наготове – с инструментами, в черных фраках, в идеально начищенных и одинаковых, как у покойников, лакированных туфлях.

Шофер, а точнее, шоферка, носатая женщина, одетая в черную форму, предупредила всех, чтобы те, кто взял с собой бутылки с водой или пивом, домашние бутерброды, мобильные телефоны или какие-то другие предметы вроде штопора, электронных книг, диктофонов или фотоаппаратов, оставили их на проходной филармонии. Мы должны были иметь при себе только инструменты и разве что носовые платки. Недовольно ворча, народ оставил дежурной свои бутерброды и телефоны.

– Всем необходимым вас обеспечат! – сказала шоферка и нажала на газ.

Мы выехали за город и еще минут тридцать мчались по трассе, пока не свернули на частную мостовую, которая вела к живописным стенам старинного замка, видневшегося вдали.

В открытые окна автобуса сразу дохнуло свежестью, как будто кто-то брызнул в них духами.

Буйная пшеница ходила вокруг колес ходуном, и казалось, что мы плывем по морю, волны которого все время меняют свое направление. Красивое было зрелище.

– Это все – наши угодья, – гордо сообщила шоферка. – У нас собственная мука, молоко, творог и соки. Все свежее. Вас угостят.

Мы все восторженно закивали головами.

Мой очарованный красотой вечера взор был прикован к величественным стенам, окружавшим башни замка. Издалека они выглядели довольно убедительно, неприступно. Но когда мы приблизились, я заметил, что это обычная стилизация и что стены, метров по пятьдесят длиной, с двух сторон обступавшие высокие ворота, были составлены из железобетонных блоков, разрисованных под каменную кладку. А за этим плотным отрезком начиналась металлическая решетка, оплетенная зарослями дикого винограда.

Приостановив автобус, шоферка подождала, пока ворота откроются.

Высокие, оббитые металлом двери поползли в разные стороны, разевая перед нами свою пасть.

Мы, с любопытством вытянув шеи, наблюдали живописную площадку, усаженную цветами и утыканную скульптурами богинь и богов. Среди них я увидел и безрукую Венеру и хмыкнул на весь автобус, показывая на нее. Вслед за мной захохотали остальные: Венера была одета в длинное мраморное платье! В такой же одежде предстали перед нами знакомые изображения других мифических персонажей. Амур в шортах, Парис в строительном комбинезоне, Афродита в пальто.

Автобус затормозил перед величественным зданием, на пороге которого нас встречало руководство этого целомудренного парадиза.

Я заметил, как почти на всех окнах заведения всколыхнулись занавески, – видимо, обитательницы комнат наблюдали за нашим приездом. Но на улице не было ни души, кроме почтенной Мадам в черном платье и трех дам, очевидно, низшего ранга, стоявших за ее спиной.

Василий Петрович, руководитель оркестра, подошел к ней, учтиво поклонился. Мадам ответила высокомерным кивком, презрительно осмотрела нас и показала рукой на дверь.

Мы, похожие на пингвинов в своих фраках и белых манишках, почтительно вошли в прохладное помещение.

– Прошу в мой кабинет, – сказала Мадам и повела нас на второй этаж по мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой.

Мы шли и шепотом подшучивали над тем, что увидели.

Все вокруг и вправду выглядело довольно забавно, словно мы попали в декорации какого-то кино. Все было, как сказал Барс, пА-бАгатому: картины в позолоченных рамах, длинные коридоры с рядами пронумерованных дубовых дверей и надписями: «Танцзал», «Вышивальная», «Музкласс», «Кулинарная», «Киносмотровая», «Красный уголок», «Галерейная».

– Увидеть бы хоть одну цыпу… – шепнул мне Барс.

– Наверное, их здесь берегут от стресса видеть таких лабухов, как мы… – усмехнулся я.

– Ага! Или они беременеют от одного только взгляда… – добавил Барс.

– «Новые женщины нового тысячелетия!» – процитировал я рекламный слоган, вычитанный в газете.

– Видимо, будем лабать с завязанными глазами! – пошутил Барс.

– Кочумай! [4] – сказал я.

– Следи за базаром, – предупредил Барс, кивая глазами на Петровича, который терпеть не мог, когда мы, уважаемые работники культуры, говорили на музыкальном сленге.

А Василий Петрович семенил за почтенной дамой, как заяц за морковкой.

Разве что не кланялся по дороге, и это было вполне понятно: деньги обещаны немалые.

Наконец Мадам завела нас в комнату, которая, видимо, была ее кабинетом.

Она направилась к роскошному широченному столу и уселась в высокое кресло, на спинке которого красовался герб заведения: какой-то текст в обрамлении пшеничных колосков.

Мы, как стадо баранов, сбились в кучу и остались стоять перед ней на красном ковре.

Мне показалось, что сейчас в комнату войдут такие же дамы в черном с розгами и отстегают всех нас по очереди как школьников, опоздавших на вечернюю молитву.