Записки сумасшедшей журналистки
Записки сумасшедшей журналистки читать книгу онлайн
Дарья Асламова из тех, кто не скрывает, что запретный плод для нее самый желанный. В поисках острых ощущений талантливая журналистка исколесила полмира, испытав немало пикантных приключений. А чего стоят ее блестящие интервью с самыми разными знаменитостями, которых она "раскалывает" задиристыми и неудобными вопросами. В общем, новые приключения "дрянной девчонки" наверняка шокируют ханжей обоего пола. Но ее кредо: "Жизнь – бездонный мешок, полный сладостей". Она черпает из него обеими руками. И другим советует…
В целом текст плохо вычитан и есть грамматические и пунктуационные ошибки
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Когда Душан, как всегда саркастическим тоном, предложил вместе встретить Новый год, я слегка растерялась. Этот праздник ассоциировался у меня с чем-то плюшево-сентиментальным, розово-пушистым, с запахом мандаринов и подарками в валенках, но никак не с прозаической любовной связью. Но выбор у меня был небольшой – либо слоняться по общежитию из комнаты в комнату, напиваясь до одурения, либо поехать с Душаном за город в престижный партийный пансионат, куда иностранцы за доллары покупали двухдневные путевки. Я предпочла второе.
Вечером 31 декабря разыгралась классическая новогодняя метель. Душан заехал за мной на своем пожилом "Мерседесе", и мы поехали за город, тревожно вглядываясь в снежную ночную муть за! стеклом. Пансионат оказался огромным серым зданием в очаровательной рамке старого леса. Построен безвкусно, зато с подлинной страстью к совдеповскому великолепию. В номерах "люкс" все, что полагается, даже фарфоровый сервиз на небольшой кухне, из которого я тут же утащила чашку с блюдцем для нужд общежития.
Душан подготовился к празднику со всей серьезностью. Он переоделся в смокинг, от чего я слегка прибалдела. (До этого я видела смокинги только в кино.) Передо мной стоял расфранченный молодой светский хлыщ. Но я тоже не сплоховала – короткое вечернее платье из рыже-лимонного бархата и туфли на высоченных каблуках, которые я надела из чистой вредности. Душан сразу как-то измельчал, теперь он доставал только до моего плеча. Мы величественно спустились в ресторан, где гостей встречали не- молодые взволнованные официантки в белых на-' колках. Тяжкая гроздь громоздкой хрустальной люстры, просторность натертого до блеска паркета, бархатные портьеры на окнах, в складках которых копилась многолетняя пыль, и порционные тарелочки с салатом оливье на столах. Пушистая елка в центре зала душно и сладко благоухала хвоей. Запах детства. Я растрогалась.
Мы заключили решительное перемирие на новогодний вечер. Не хватало еще собачиться под звон курантов. Нашей благопристойности хватило минут на тридцать. Мы ели "комплексный ужин" и пили привезенное Душаном французское вино. Он получал удовольствие от моего невежества в винах и менторским тоном зачитывал мне лекцию о свойствах бургундского. "Чтоб ты пропал!" – с тоской подумала я, отпив глоток перехваленного вина и наблюдая, как Душан разделывает рыбу с видом заправского хирурга.
Наш хрупкий мир дал трещину, когда Душан уселся на своего любимого "конька" – разговоры о сексе.
– Я где-то читал, что любовь выдумали трубадуры в средние века. Зачем это было нужно, разве мало нам секса?
– Похоти, ты имеешь в виду?
– Что у тебя за ужасная манера для всего подбирать неприятные слова?
– Я просто называю вещи своими именами.
– Пусть так. Но согласись, что между чувствами быка, трахающего свою корову, и чувствами Ромео к Джульетте разница лишь в степени. Люди назвали это любовью, чтобы высокомерно отделить себя от животных.
– Меня бесит, когда ты рассуждаешь о любви! Ты, холодный, как остывшая картошка, сексуальный экспериментатор, использующий постель только для трюков!
– А ты, разумеется, знаешь, что такое любовь, – язвительно заметил он.
– Во всяком случае, для меня это слово имеет множество значений, неведомых тебе.
И одно я знаю точно: чтобы полюбить тебя, мне придется сильно поработать над собой. Наши взгляды скрестились через стол, словно шпаги. "Мы же заключили мирный договор, – недовольным тоном заметил Душан, – а ты нарушаешь условия". Я молча чистила апельсин. Мне почудилось, что за столом нас теперь трое, – третьим, словно молчаливый собеседник, сидело одиночество. Сложность наших взаимоотношений возрастала с каждой выпитой рюмкой, но до двенадцати часов мы кое-как дотянули. Мы чокнулись, стоя, уже теплым шампанским, и Душан дотянулся до моих губ. От его поцелуя у меня остался вкус пепла во рту. "С Новым годом!" – с непонятным облегчением сказал он.
Вокруг уже творилось нечто невообразимое. Снюхавшиеся между собой гости сдвигали столы, пили на брудершафт, целовались взасос и орали дурными голосами песни. "Пойдем", – нетерпеливо сказал Душан, и я поплелась за ним, прихватив с собой шампанское. В номере он стал неторопливо раздеваться, довольный, словно хищник, точно знающий, что жертве от него не уйти. Я стояла у окна и пила тонко-колючее шампанское, чувствуя, как оно щиплет мне язык. Вьюга уже утихла, и лес стоял в полном великолепии, весь поседевший от снега. "Как там здорово! – воскликнула я.
– Пойдем погуляем". – "Разве мы сюда за этим приехали?" – раздраженно спросил Душан. "А зачем же еще? Или все будет как обычно – чистые простыни и грязные мысли?" Он вытянулся на кровати, совершенно голый, и сказал: "Ну, хватит спорить.
Лучше иди ко мне, мой распутный котенок, моя девочка-шлюшка". Это я научила его этой игре, которая его дико возбуждала, – игре в проститутку и клиента. Ему нравились непристойности, которые я шептала ему на ухо, ему нравилось засовывать мне в трусики аппетитно хрустящие доллары. Иногда Душан брал купюру и медленно водил ею между моих ног, осторожно касался самых потаенных мест, добиваясь, чтобы выступила капелька прозрачной влаги. Потом эти пахнущие мной деньги он с особым чувством засовывал в мой кошелек. Но этой ночью мне менее всего хотелось играть в эти игры. "Извини, Душан, я не в настроении". – "А какого черта мы вообще сюда приехали? Она, видите ли, не в настроении!" Он грязно выругался. Этому тоже его научила я. Весь богатый запас настоящих, смачных русских ругательств был теперь в его распоряжении, и пользовался им он виртуозно.
Он подошел ко мне и принялся соблазнять грубее, буквальней. Чем сильнее я сопротивлялась, тем жарче становилось его дыхание. Мы быстро свернули шею голубю мира, и дело дошло до драки. Он повалил меня на кровать, задрал платье и попытался раздвинуть мне ноги. "Я тебя не хочу, я тебя не хочу", – твердила я в припадке бешенства. Он наклонился и укусил мой рот. Я дотянулась рукой до тумбочки, схватила толстую стеклянную пепельницу и шарахнула ею Душана по затылку. Пепельница раскололась надвое. Он резко отпрянул и осторожно потрогал свою голову. "Кровь?! – поразился он. – Ты, подлая стерва, хотела меня убить?!" Я выскользнула из постели и схватила вазу для цветов в качестве оружия. Оба мы выглядели как сумасшедшие – дышащие вином, с бешеными глазами. У меня из губы текла струйка крови, у него кровь склеила волосы на затылке. "Ничего себе Новый год!" – подумала я с внутренней усмешкой, а вслух сказала:
– Все, угомонись, поганец. А то у тебя пена изо рта пойдет. Я сейчас одеваюсь и ухожу, и не смей меня трогать. Он смотрел на меня с издевкой.
– И куда же ты пойдешь? Ночь, лес вокруг.
– К медведям.
– Денег возьми, глупая. Кто тебя сейчас повезет бесплатно?
– Подавись своими деньгами. Не хочу облегчать тебе угрызения совести.
Я открыла дверь, и он крикнул мне вдогонку с бессильной злостью:
– Дура, я же люблю тебя!
– Ненависть – тоже форма любви.
В пансионате гулянка шла уже вовсю. В коридоре, около лестницы лежал безобидный с виду придурок. Он уже не пытался подняться – это роскошь! – он мечтал встать на четвереньки. Я перешагнула через него и направилась к выходу. В лесу стояла такая тишина, что можно было слышать собственные мысли. Ночь казалась совсем светлой от почти полной луны, в воздухе сверкали морозные, переливающиеся иглы. Снег светился такой бархатной голубизной, что страшно было ступать по такому великолепию. В сторожке на выходе из пансионата никого не было, ворота распахнуты настежь. Заходи, бери, что хочешь. Сторожа тоже люди, им Новый год встречать надо. Я вышла на дорогу и побрела в том направлении, в котором, по моим представлениям, находился город. Идти пришлось довольно долго. Ни человека, ни машины. Одни елки вокруг с отяжелевшими от снега лапами. Хоть садись на пенек и волком вой. Хмель из меня быстро выветрился. Я стала тихонько подмерзать и хныкать от горько сосущей сердце грусти, вовсю упиваясь жалостью к себе. Господи, подари мне мужскую нежность! Полцарства за нежность! Когда я окончательно превратилась в сосульку с раскисшими от слез глазами, меня подобрал потрепанный "Москвич". Водитель, вдрызг пьяный мужик лет сорока в заячьей шапке, распахнул дверь и заорал: "Тебе куда?" Он мне показался просто переодетым ангелом-хранителем. "С Новым годом! – заискивающе пролепетала я. – А вы случайно не в город?" – "В город, в город. Садись, подвезу".