Нежность волков

— Что заставляет вас думать на Стюарта?

— Никто больше Стюарта не желал этих мехов. Потому что он их потерял. И если он их вернет, то станет героем. Компания восстановит его положение.

— Или он сам разбогатеет.

— Не думаю, что дело здесь в деньгах, — качает головой Паркер. — В его случае это гордость.

— Это мог быть кто-то еще, кто угодно, услышавший разговоры Жаме и решивший разбогатеть.

Он смотрит мне в глаза:

— Но след привел сюда.

На минуту я задумываюсь. Это правда. Это правда, но этого недостаточно.

— След привел нас сюда, но теперь он исчез. И раз мы не можем найти человека…

Вдруг я что-то вспоминаю, и меня бросает в жар.

— Вот, я нашла это у Жаме…

Я вынимаю из кармана клочок бумаги и протягиваю Паркеру. Он наклоняет его в сторону двери, пытаясь разобрать написанное.

— Шестьдесят один, это ведь бирка для партии мехов?

— Да. Именно так. Вы ее нашли?

— В его мучном ларе.

Паркер улыбается. Я вспыхиваю от гордости, но лишь на мгновение. Это ничего не доказывает, кроме какой-то связи Жаме с мехами. Это не поможет.

— Я отдал ему этот клочок вместе с чернобуркой. Его это рассмешило, вот он и сохранил его. А шкуру продал, конечно.

— Оставьте себе, — предлагаю я. — Может, он вам пригодится.

Сама не знаю, о чем это я. Паркер тоже не спрашивает, но бумажку прячет. Я так и не понимаю, что делать. Нужно как-то убедить Муди.

— Вы расскажете обо всем этом Муди? Возможно, он тогда поймет.

— Это не доказательство, как вы сами сказали. Стюарт нравится Муди; он всегда умел располагать к себе людей. Кроме того, Стюарт не был в Дав-Ривер. Есть кто-то еще.

— Зачем кому-то убивать за другого?

— Масса причин. Деньги. Страх. Когда мы узнаем, кто это, поймем и почему.

— Он может быть одним из здешних. Возможно, это был Нипапанис, а потом он… он пригрозил все рассказать, и Стюарт его убил.

— Я думал об этом и очень удивлюсь, если они обнаружат труп.

— В каком смысле?

— В том, что они пошли туда, куда указал Стюарт. Снег скроет все следы. Останется только его рассказ о том, как это произошло.

Воцаряется такая тишина, что ее не может нарушить даже поскуливанье собак.

~~~

К вечеру они доходят до места, о котором говорил Стюарт. Свет едва сочится с неба, и все серое: перламутрово-серые облака, бледно-серый снег. Реку выдает гладкий снег на льду: широкий путь, изгибающийся по равнине шестью-семью футами ниже уровня земли. С тех пор как река начала течь, она протерла себе глубокое русло в земной оболочке.

Чьи-то недавние следы припорошены снегом. Шероховатая затоптанная земля там, где пологий склон спускается к реке. Сверху лед на реке кажется ровным и даже белым, за исключением отдаленного участка, где он темнее и неотчетливей оттого, что был сломан, а новый тоньше и лишь чуть припорошен снегом. Должно быть, там все и случилось.

Алек шел рядом с матерью, иногда держа ее за руку, иногда нет. Для него это тяжкое испытание: Элизабет сомневалась, брать ли его вообще, было что-то в его глазах, напомнившее ей Нипапаниса. Он стал решителен и серьезен. Только вчера он был мальчиком с отцом, на которого можно было равняться. Теперь он должен быть мужчиной.

Мужчины оставляют сани на круче и спускаются к реке. Элизабет берет Алека за руку. Это совсем не его дело — вытаскивать из воды тело отца. Люди осторожно выходят на реку, проверяя лед на прочность длинными жердями. Рядом с темным пятном лед ломается, обнажая черную воду. Они изучают течение, обсуждая, как поступить. Элизабет сверху смотрит на реку, белую изгибающуюся дорогу. Где-то под ней ждет Нипапанис.

— Оставайся здесь, — говорит она Алеку, не сомневаясь в его послушании.

Не оглядываясь, она шагает вниз по течению. Мужчины беспокойно на нее посматривают.

Вот что она видит: разрыв в белой глади реки, где коряги зацепились на отмели, образовав плотину. Все, что несет течение, останется здесь до весны, пока не смоет половодье.

Элизабет скользит и карабкается вдоль берега выше плотины. Странно, почему Стюарту не пришло в голову посмотреть здесь, но снег абсолютно нетронут. Под ногами у нее прочный лед. Она встает на колени и варежками отгребает снег. Под снегом гладкий лед, прозрачный, как стекло. Под толщей льда текут темные воды, коричнево-черные и мутные. Она скребет лед, ломая края там, где в него вмерзли ветки, давит и колет его, пока…

Там… там, в глубине, он видит что-то увязшее в иле, что-то одновременно светлое и темное, что-то большое и неуместное, плененное в водной мгле.

Раздаются крики, и несколько мужчин карабкаются с берега за ее спиной, но она не замечает ни их, ни своего судорожного дыхания, толчками прорывающегося сквозь стиснутые зубы, ни голых теперь рук, кровоточащих и посиневших от холода, скребущих неровную кромку льда. И вот они рядом ней со своими палками и топорами, крушат лед, отбивая большие пенящиеся глыбы. Чьи-то руки силятся оттащить ее от проруби, но она, захватив их врасплох, бросается вперед, ныряет головой вниз, простирая руки, чтобы схватить тело мужа и вытащить из воды. Оглушенная смертельным холодом, она даже с открытыми глазами не видит ничего, кроме черноты в глубине и серо-зеленого света наверху, пока что-то не освобождается от уз и не поднимается в ее протянутые руки, словно любовник из ночных кошмаров.

К ней плывет оленья туша, разлагающиеся глаза широко раскрыты и пусты, черные губы обнажают оскалившиеся зубы, сквозь разъеденный водой мех поблескивает белый череп. Вокруг него, словно изорванный саван, колышется кожа.

Вытащив женщину, они в первый момент приняли ее за мертвую. Глаза закрыты, а изо рта льется вода. Питер Иглз наносит ей удар в грудь, и она кашляет, срыгивая реку. Она открывает глаза. Ее уже подняли на берег, сняли мокрую одежду и растерли кожу. Кто-то развел огонь. Кто-то несет одеяло. Алек плачет. Он не согласен терять и второго родителя.

Элизабет ощущает во рту вкус реки, застрявший за зубами, холодный и мертвый.

— Его там нет, — говорит она, когда перестают стучать зубы.

Джордж Каммингз растирает ей руки краем одеяла.

— Надо осмотреть большой участок; мы разнесем весь лед, пока не найдем его.

Она качает головой, все еще видя перед собой победоносно ей ухмыляющуюся бледную морду дохлого оленя.

— Его там нет.

Потом они сидят вокруг костра, жуют пеммикан и пьют чай. Обычно они рыбачат, но никто не хочет рыбачить в этой реке; никто даже не предлагает. Алек сидит рядом с Элизабет, так что она ощущает тепло его бедра.

Они разбивают лагерь в другом месте, защищенном от ветра крутыми берегами, там, где не видно следов разорения. Но воздух на удивление спокоен, и дым от костра поднимается прямо вверх, пока не исчезает в вышине.

Уильям Черное Перо говорит тихо, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Завтра на рассвете мы посмотрим вверх и вниз по реке. Все вместе мы сможем охватить большую территорию.

Все кивают. Затем говорит Питер:

— Удивительно, насколько сейчас мелкая вода. Вряд ли тело могло совсем унести. Не такое уж быстрое течение.

Джордж предостерегающе кивает в сторону Элизабет. Впрочем, она, похоже, не слушает.

— Там, где лед был сломан, появился новый, — понизив голос, говорит Кеновас. — Прежний лед не был толстым, в половину толщины нового.

Воцаряется молчание, и все погружаются в собственные мысли. Наконец Кеновас озвучивает свои:

— Я бы не вышел на тот лед, ни за что.

— Что ты несешь? — Арно, даже трезвый, агрессивен и груб.

Кеновас поворачивается к нему. Между ними давняя неприязнь.

— И я не могу себе представить, чтобы туда пошел Нипапанис. Даже такой идиот, как ты, дважды подумает.

Никто не смеется, хотя это выглядит шуткой. В том, что он говорит, есть зерно истины, а Нипапанис был великолепным охотником, самым среди них опытным.