В городе Сочи темные ночи (сборник)

И вот человек, который, может, на десять минут всего собирался из дома выйти, купить молочную смесь для своего грудного ребенка, оказывается за решеткой и возвращается к этому ребенку лет через пять в лучшем случае. А ребенок его знать не знает и грубо орет: "Отойди, дядька!"

И сколько таких случаев было.

Люди, как горошины, которые щелкает какой-то злой насмешник, летят, кто в стену, кто в потолок, а кто в окно, отскакивают и катятся, не разбирая дороги…

Поэтому Кондаков в своей жизни не любил сюрпризов и всяких неожиданностей. С другими — пожалуйста. Сколько угодно. Тут его фантазия не знала удержу.

Со своими шутками он был как бы достопримечательностью родного города. Задержанные запоминали все его приколы. Потом, когда становились заключенными, долгими вечерами рассказывали о нем. И слава расползалась по зонам: вот есть такой мент с большим чувством юмора. И приписывались ему иногда даже не его шутки, но имя его, обрастая романтическими эпитетами и подробностями, жило в народе.

Сам же Кондаков относил себя к той категории людей, которые, после того как рассказали анекдот, сначала смеются вместе со всеми, затем смеются, когда до них дойдет смысл этого анекдота, и потом смеются над теми, кто еще анекдота не понял. От здорового, бодрого хохота Кондакова у его сослуживцев по вечерам разыгрывались мигрени.

— Знаете, Леночка, а у меня для вас сюрприз! — сообщил Зарамушкин, когда они вышли из отделения.

Лена посмотрела вверх. Боже, какая тоска!

На небе блестели звезды.

Лаяли собаки.

— Вы перенервничали, — продолжал Зарамушкин. — Передергались… Вам необходимо снять стресс.

Он вытащил из внутреннего кармана пальто бутылку коньяка, которую стащил перед уходом с юбилейного стола.

— Вот это да! — удивилась Лена.

Зарамушкин открыл бутылку и протянул Лене:

— Ну давайте!.. Извините, что без стаканов…

Лена взяла бутылку и сделала несколько крупных глотков…

"Ты. Стала такой бесчувственной, что иногда кажется, что тебя просто нет на свете", — услышала она. Огляделась по сторонам.

Никого.

Ветер выл. Снежные вихри неслись над полем.

У забора стоял киоск. На нем латинскими буквами надпись "Сувениры". За стеклом на пустых полках кучками лежал снег.

За воротами на резных деревянных столбах была укреплена схема музея-заповедника. Пунктиром нарисован путь, по которому должны двигаться туристы, "Начало осмотра" — указывала фанерная стрелка на другом столбе. В той стороне снег наметал чьи-то одинокие следы, которые уходили в лес.

— Если полюбишь, как никто не любил, не будь уверен в завтрашнем счастье, — сказала Лена Олегу. — Клятв не давай. Они не исполнятся.

— А я никого и не люблю, — удивился Олег.

В лесу ветер дул не так сильно Угрожающе гудели деревья, зато была тропа, и идти стало легче.

У бревенчатой церкви с одной деревянной главой они остановились. Лена подергала дверь. Заперто…

Табличка возле большой избы разъясняла, что это типичное крестьянское подворье, где все помещения — жилые и хозяйственные — объединены под одной крышей.

Лена залезла на сугроб, дотянулась до окна. Внутри, в доме, где когда-то жила крестьянская семья, валялись заплесневелые консервные банки из-под кильки в томате, кисти в лужицах краски. В середине комнаты торчал манекен из металлических прутьев без головы, с налепленными на корпус белыми пластмассовыми грудями…

За деревьями, на краю обрыва, стояли три деревянные мельницы. Ветер пытался раскрутить их прибитые гвоздями крылья. Крылья скрипели, но не двигались.

Перед мельницами громоздился брошенный ржавый бульдозер с выбитыми стеклами.

Между белыми заснеженными берегами темнела река. Вода в ней, несмотря на сильный мороз, не замерзла. Туда несколько лет назад упал космический спутник, и река была отравлена радиацией.

Спустившись с обрыва, Олег подошел к самой воде и принялся вынимать из карманов и бросать в реку упаковки с импортными одноразовыми шприцами.

Лена удивленно наблюдала за ним.

Родственники больных покупали одноразовые шприцы на черном рынке за большие деньги.

Упаковки не тонули, не уплывали по течению, а качались недалеко от берега.

Чтобы не сорваться в воду, Лена встала на колени и попыталась поймать шприцы. Колени на снегу мерзли. Лена шарила в воде руками, пока не наткнулась на большую, черную, скользкую рыбу.

Содрогаясь от отвращения, она вытащила ее на берег и с ужасом обнаружила, что в распахнутой пасти, которой рыба судорожно хватала воздух, растут человеческие зубы.

Рыба била хвостом, пыталась вырваться, а Лена сжимала под жабрами пальцы, чтобы скорее ее задушить. Она чувствовала, что это необходимо, но не хватало сил.

Олег ударил рыбу кулаком по голове. Рыба сдохла.

Лена услышала странный звук, будто какой-то космический объект, летящий за пределами атмосферы, посылает ей частые, прерывистые сигналы.

Она открыла глаза.

Ужасно болела голова.

В полумраке гостиничной комнаты копошилась чья-то фигура. Сигналы продолжали идти. От окна…

— Кто здесь? — сипло спросила Лена.

— Это я. Леночка, Петр, — послышался ответ.

— Какой Петр?

— Зарамушкин. Директор…

Он торопливо одевался. Взял с подоконника свои часы, выключил в них будильник. Космические сигналы… наконец прекратились.

Зарамушкин ласково провел рукой по волосам Лены.

— Тут дело такое — мне дома надо быть… Жена звонить будет…

— Ты чего здесь делаешь? — спросила Лена, с отвращением соображая, что эту ночь они провели вместе. Смутно вспомнилась бутылка коньяка, руки, поцелуи, липкие ласки…

— Неделикатно получается — она будет звонить в восемь утра, а меня дома нет…

Зарамушкин попытался поцеловать Лену.

— Да пошел ты, — слабо сказала Лена, укрылась с головой одеялом и отвернулась к стене.

Степаныч томился в районной поликлинике под плакатом, предупреждающим об опасности заражения СПИДом. В очереди на прием к врачу сидели средних лет женщины, Степаныч разговаривал с одной из них.

— Поражает меня забота о людях в нашем государстве. Вот в Финляндии климат такой же, как у нас… Так что они придумали! Они куртки выпускают на гагачьем пуху или на гусином, на худой конец… Пусакки называются. Тепло, легко, удобно… А мы в чем ходим?! Пальто из драпа весит столько, сколько человек, который его надел!

— Еще меховой воротник приляпают дороже пальто, — кивала женщина.

— Вот у меня брат в Моссовете работает, так им после Нового года талоны выдали, чтобы по предприятиям распространяли. Он распространять начал, а народ у нас дикий — не берег! И цена-то невысокая…

— Какие талоны-то? — спросила женщина.

— На дубленки! В ГУМе секция специальная есть, талоны эти отоваривает. Финны на пусакки перешли, вот Внешторг по дешевке эти дубленки-то и приобрел… А народ не берет!.. Брат мне говорит: "Ты у людей поспрашивай, может, нужно кому… Пропадут талоны! И цена ведь небольшая…" — Степаныч сделал паузу.

— Сколько? — спросила другая женщина.

— Четыреста восемьдесят семь рублей…

Степаныч огляделся.

Женщины сидели с непроницаемыми лицами, думая про свои болезни.

Еще кто-то древний и мудрый изрек: "Человек не может предсказать себе: "Завтра я буду счастлив". Степаныч же только этим и занимался.

Он в подробностях, буквально час за часом распланировал их с Жанной будущую жизнь в Сочи. Ничто не должно было помешать. Он считал дни до отправления поезда, зная, как только застучат на стыках колеса, он будет счастлив, счастлив, счастлив!

Наступило золотое время его жизни, а все предыдущие годы были подготовкой.