Голубой ангел

– Потом пару лет подбирали подходящую дозу. А он продолжал ходить по потолку. Если верить приметам, нас ждет тыща лет сплошных несчастий: зеркал он расколотил море. Брал сестренкину Барби и дубасил по зеркалу, пока у куклы голова в куски не разлетится. Ты даже представить себе не можешь, какой урон может нанести самая обычная Барби. Хорошо еще, никого не убило. Сейчас риталин вроде помогает, хотя, по-моему, то количество таблеток, каким пичкает пацана новый врач, и носорога с ног свалит…

– Боже ты мой! – восклицает Свенсон. – Да это же издевательство над ребенком!

До Лена сказанное доходит не сразу. Затем его сияющие глаза за­волакивает мутная пелена. Тут уже и Свенсон соображает, что он ска­зал. Он сидит, уставившись в свой бокал, и чувствует себя персонажем сказки про трех медведей. Кто пил мое вино? Неужели он выхлебал еще целый стакан, но даже если так, могли ли несколько бокалов мер­ло превратить мужика ста восьмидесяти фунтов весом в упившегося в дым алкаша? Или – это уж как посмотреть – в напыщенного правдо­любца?

– Прошу прощенья? – говорит Лен ледяным тоном. Свенсон отлично знает, что у Лена и без такого серьезного повода, как обвинение в издевательстве над детьми, всегда найдется способ его осадить. – Вот если бы ты жил с таким ребенком, видел бы, как он страдает…

– Извини, я пошутил, – говорит Свенсон. Надо же было такое ляпнуть! – Знаешь, в последнее время все просто помешались на жестокости к детям. Только и вспоминают, что да когда претерпели. Да теперь, если твое родное дитя не обвиняет тебя в том, что ты заставлял его участвовать в сатанинской мессе, считай – у тебя с ним полный контакт…

В глазах Лена холодный блеск изумления, словно Свенсон публично делает себе харакири.

Понятно, за что Лен так любит этот ресторан. Официантка интуи­тивно почувствовала, что Свенсону необходимо вмешательство извне, и ставит перед ним и Леном тарелки с громадными кусками мяса.

– Погоди-ка! – говорит Лен. – А не выпить ли нам полбутылочки чего-нибудь изысканного?

– Как тебе будет угодно, – отвечает Свенсон.

С одной стороны, хватит ему пить. И так достаточно накуролесил. Но с другой… а что он теряет? Даже если он уже настроил против себя Лена, он же не о своем романе собрался с ним беседовать. Он приехал из-за Анджелы, и ему не так уж и важно, нравится он сам Лену или нет.

– Потрясающее место! – говорит Лен. – Еда отменная, и обслуживают быстро. Туда-сюда, туда-сюда, как на конвейере.

Свенсон обводит взглядом обедающих. Никому из них мысль о кон­вейере и в голову не приходит. Они все здесь расположились весьма удобно, неторопливо поглощают свои бифштексы, тщательно, как того требует мясо с кровью, пережевывают каждый кусок. И только Лену хо­чется, чтобы текла конвейерная лента. Что можно сказать о его отноше­нии к Свенсон)', если он пригласил своего автора туда, где можно на ско­рую руку проглотить бифштекс, уложившись в три четверти часа, не больше? Свенсон ради этого прилетел из Вермонта, оставил дочь, погу­бил целый день, а Лен хочет отделаться побыстрее.

Некоторое время они молча жуют.

– Как роман продвигается? – спрашивает Лен.

Свенсону хочется думать, что от еды настроение Лена улучшилось. Или Лен себя вышколил, научился изображать улучшение настроения под влиянием пищи – приток энергии, что позволяет обратиться к делу, ради которого и встретились?

– Очень медленно, – говорит Свенсон. – Вообще-то… честно говоря… я, собственно, приехал не для того, чтобы говорить о своем романе.

– Ну и не будем! Давай просто поболтаем. Выпьем, поедим.

– Нет! – восклицает Свенсон столь громко, что Лен вздрагивает. – У меня есть к тебе дело! Я привез одну рукопись, хочу, чтобы ты почитал. Это одна из моих студенток написала.

– Студенческий опус? – говорит Лен. – Господи помилуй!

– Вовсе не студенческий опус. Хороший роман. Очень хороший.

– Не сомневаюсь, – говорит Лен.

Он отрезает очередной кусок бифштекса, жует его, и тут появляется официант с заказанной полбутылкой. Лен делает глоток, перекатывает вино во рту, смотрит нарочито рассеянно на официанта. Свенсон при­крывает свой бокал рукой.

– Мне, пожалуй, достаточно.

– До того хорошо – грех не попробовать, – говорит Лен.

– Ну разве что чуть-чуть, – соглашается Свенсон. Лен задумчиво смакует вино.

– Я рад, что нам удалось встретиться, – говорит он. – Дома я бы спятил. А уходить я имею право только на работу. Не дай бог решу прогуляться или в кино сходить…

Если сейчас Свенсон не продолжит разговор о романе Анджелы, вернуться к нему уже не удастся.

– Роман, который пишет эта студентка… Даже не расскажешь, насколько он хорош. Сказать, что это роман про старшеклассницу, у которой любовь с учителем, значит не сказать…

– Понятно! – прерывает его Лен. – Так вот почему у тебя на уме издевательства над детьми!

– Да нет! Поверь мне: там все иначе. Девочка сама мечтает, чтобы это произошло. Она его соблазняет. Так редко пишут. Все больше про мужиков-извращенцев, но здесь девочка сама… Можешь себе представить «Лолиту», переписанную с точки зрения самой Лолиты?

– Серьезная заявочка, – говорит Лен.

– Ну, возможно, я утрирую. Но, понимаешь…

– А какова она из себя? – перебивает его Лен.

– Героиня?

– Ну тебя! Писательница.

– Эксцентричная. Одевается как панк. Пирсинг и все такое.

– Ты этих эксцентричных берегись, – говорит Лен. – Я про писа­тельниц. Они убийцы. Да я тебе с легкостью назову десяток, с виду – во­обще домохозяйки, вместо мозгов студень, а сядут за компьютер – толь­ко держись! Яйца береги. Я сказал «компьютер»? Да нет же, пишущая машинка. А добрая половина этих дамочек еще убедит тебя, что элект­рическая машинка выше их понимания, поэтому перья свои они макают в чернильницы с ядом.

Свенсон бы с удовольствием наслаждался этим моментом мужской солидарности, объединения против всех этих знаменитых писатель­ниц. Но он сюда примчался из-за романа Анджелы, бросил дочку ради девчонки, которая завтра о нем и не вспомнит.

– Да не в том дело, что она эксцентричная, – говорит он. – Все здорово запутано. Вполне возможно, она патологическая лгунья. Врет не­ понятно зачем. Может рассказывать про родного отца, что он ей отчим, или притворяться, будто с детства страдает эпилепсией. Я и сам не знаю, где там правда, где ложь. Зачем девчонке все это выдумывать?