Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

— Вы обещали Джо, что не полетите самолетом — напомнила она, когда речь снова зашла об отъезде.

— Но ведь возникли непредвиденные обстоятельства.

Она покачала головой. Руперт лежал в постели в гостинице «Пекин»; за окном расстилалась теплая, мокрая от дождя Москва; автомобили слизывали с мостовых лужи, словно огромные тигры молоко.

— Хватит Роланду бездельничать, — попытался он подойти с другого конца.

— Я говорила по телефону с Федором Николаевичем. Он сказал, что если вам нельзя будет ехать, мы найдем кого-нибудь, кто сможет отвезти Роланда домой.

— Ну, нет! — воскликнул Руперт.

Он почувствовал, что кровь у него отхлынула от лица. Если Федор хочет отослать Роланда домой одного, нетрудно понять, какие у него на это причины. «Если преступник у тебя в руках, мальчика можно и отпустить», — подумал Руперт.

— Ради бога, не отсылайте Роланда без меня. Джо сойдет с ума. Только этого еще не хватало. Как вам могла прийти в голову такая мысль?

— Вы правы, — согласилась Нина. — Поговорите об этом с Федором. Завтра он к вам придет.

Она сидела у него на кровати в старомодном двухкомнатном номере гостиницы. «Пекин» все же был лучше, чем «Метрополь»: номера чистые, большие и, несмотря на чересчур пышное убранство, удобные. В соседней комнате Роланд прилежно писал автопортрет. В «Артеке» его научили писать маслом, а Нина купила ему краски и грунтованный картон.

— Разве Тедди в Москве? — спросил Руперт. — Куда он пропал, чем он так занят?

— У него здесь семья. Завтра он придет.

Руперт откинулся на подушки и стал думать о Федоре. А потом, глядя на склонившегося над ним русское лицо, вдруг решил:

«А что, если я ей все расскажу? Если я сумею ей объяснить, как я впутался в эту историю, что делал и чего не делал, она, может быть, меня поймет».

— Что говорят эти новые врачи? — спросил он.

— То же самое, что сказала в Ялте доктор Долидзе. Но они ждут еще анализов и рентгеновских снимков. Сегодня мы поедем в туберкулезную клинику.

Он поморщился.

— А вы-то что думаете?

— Ох, Руперт! Я так за вас беспокоюсь, что и думать ни о чем не хочется, Руперту показалось, что сейчас она забудет всякую сдержанность и даст сердцу волю — бросится к нему на грудь и заплачет.

И в эту минуту он вдруг почувствовал, что действительно болен чахоткой. Врачи, наверно, правы. Что-то грызет его изнутри, подтачивает нервы и душу. Да, дело его дрянь.

— Вероятно, я сам во всем виноват, — начал он, не зная, как повести разговор, чтобы не огорчить ее еще больше. — Можно задать вам один вопрос, Нина?

— Пожалуйста.

— Почему вы отнеслись ко мне с таким недоверием, когда я сюда приехал?

— Не смейте этого говорить!

— Но ведь это правда, — настаивал он.

— Не смейте этого говорить! — с негодованием повторила она, но потом добавила, уже спокойнее: — Это вовсе не было недоверием. Просто мне хотелось, чтобы вы оказались таким, каким я вас себе представляла по рассказам Алексея. Вот и все. Я испугалась, что вдруг вы не такой… — Она запнулась.

— А какой?

— Я же ничего о вас не знала. Но я верю в людей. Во что же еще верить? Если знаешь, что твоя жизнь целиком зависит от бескорыстия самых разных людей… Я так восхищалась вами, когда Алексей мне про вас рассказывал. Вы совершили удивительный поступок, Руперт. Но я не была уверена, что люди вроде вас, которые ничего о нас не знают, могут приехать к нам как друзья. Разве можно быть другом того, кого не понимаешь? Вот что меня смущало. Ведь если нет настоящего понимания, всегда найдется место недоброму чувству.

— Даже у Героя Советского Союза?

Она покраснела и не ответила.

— Ладно, — сказал он, — в общем, вы, наверно, были правы.

— Не надо так говорить. Я ошибалась. — И, помолчав, она добавила — Как это все-таки не легко — быть просто человеком!

— А раньше вы этого не знали?

— Нет, не знала. Это вы мне объяснили. Благодаря вам я поняла, до чего это трудно. Человек — такое сложное существо. Раньше мне и в голову не приходило, что можно так относиться к человеку из другого мира, как я сейчас отношусь к вам. Никогда не думала, что я буду счастлива, всю жизнь буду счастлива только потому, что вы существуете на свете. Я счастлива…

Глаза ее наполнились слезами. И он понял, что ничего уже не сможет ей рассказать. Никогда.

Внезапно она рассмеялась — по-русски, заразительно — и крепко сжала руку Руперта.

— Знаете, что меня больше всего удивляет и чего я до сих пор не пойму?

— Нет, — сказал он, — не знаю.

— Вы и я, мы очень похожи друг на друга, хотя я верю в коммунизм, а вы — нет. Я похожа на вас, Руперт, больше чем на кого-либо другого на свете. Как будто мы с вами владеем тайной жизни и она поровну заключена в вас и во мне. Я все спрашиваю себя, а в чем тут дело, почему? Откуда это ощущение?

— И я не пойму.

— Не знаю точно, но думаю, что вы мечтаете о таком же будущем для всех людей, как и я. Я это чувствую, хотя понимаю, что сейчас вы со мной не согласитесь. Чувствую наперекор здравому смыслу, наперекор всякой логике.

— Что правда, то правда, — подтвердил он. — Я с вами, конечно, не соглашусь. Но к чему здравый смысл и логика, если вам что-то подсказывает чувство?

— Одного чувства мало, — перебила Нина. — Чувство может обманывать.

— Но может и не обмануть.

— Дай бог, — сказала она, ласково высвобождая пальцы из его руки потому, что ее снова позвал Роланд. — Я бы не пережила, если бы это чувство меня обмануло и мы бы оказались врагами.

Вид у Федора был какой-то загадочный и даже зловещий. В городском костюме— белом плаще и шляпе — он казался другим человеком. Он был сух, неразговорчив, пожалуй, враждебен.

— Как это вас угораздило? — спросил он лежавшего в постели Руперта.

— Не задавайте таких вопросов, — ответил Руперт. — Почем я знаю?

Федор передернул плечами. Он посмотрел на Нину, которая не находила себе места и, пытаясь скрыть это, еще больше выдавала свое волнение. Глаза Федора перебегали с Нины на Руперта, с Руперта на Нину — было ясно, что он обо всем догадался.

— Почему бы вам не присесть? — обратился к ней Федор.

— Не знаю, — ответила она. — А я вам нужна?

— Да, я ведь иногда не понимаю Руперта, а мне с ним надо поговорить.

В Крыму у них выработался свой метод разговора: Руперт говорил по-русски или по-английски, а Федор понимал по-английски, но сам говорил по-русски. Они с грехом пополам объяснялись, пока разговор не затрагивал тем, требовавших более точного выражения мыслей.

— Хорошо, я останусь, Федор Николаевич, — сказала Нина.

— Почему вы так торопитесь домой? — неторопливо начал Федор, словно показывая, что предварительные переговоры окончены и пора перейти к делу. — Почему вы нас покидаете, Руперт?

— Я сделал все, ради чего приезжал сюда, — пожал плечами Руперт.

— Вы не осмотрели и половины древнегреческих колоний. Не заехали даже в Фанагорию. Вам, кажется, хотелось побывать в этом знаменитом месте?

— Не совсем так. Мне нужен был остров Змеиный, и все, что я там искал, я нашел, — храбро заявил Руперт, решив не играть в кошки-мышки, тем более что ему отводилась роль мышки. Он будет играть в открытую, хоть и не собирается ни в чем сознаваться. Он не должен врать хотя бы себе самому, чтобы не запутаться в собственной лжи.

— Нашли? Что же именно? — спросил Федор.

— Признаки того, что там побывали греки.

— И это все, что вы искали? — в голосе Федора внезапно прозвучала ирония.

— Может, и нет, — признался Руперт, испытывая облегчение оттого, что намерения собеседника — пусть и опасные — начинают проясняться. — А что? Чего еще я, по-вашему, искал?

Федор лениво улыбнулся.

— Знаете, Руперт, — сказал он, — вы, кажется, напрасно тратили время.

— Вот как?

— Да. Разве вы не могли узнать у наших специалистов все, что вас интересовало, без всяких хлопот?