Человеческий фактор

— Мне не одиноко. Пока есть книги.

— Я вам покажу одно местечко, где можно покупать из-под прилавка дешевые издания на английском языке.

Была уже полночь, когда они прикончили пол-литра виски, и Беллами стал собираться. Он долго натягивал на себя свои меха, все время не переставая болтать.

— Вы непременно должны познакомиться с Крукшенком — я скажу ему, что видел вас, — ну и с Бэйтсом, конечно… правда, это значит, что придется встретиться и с миссис Союз-писателей-Бэйтс. — Он долго грел руки, прежде чем натянуть перчатки. У него был вид человека, вполне тут освоившегося, хотя он признался: — Не очень мне было радостно сначала. Я чувствовал себя немного потерянным, пока не приобрел этого моего друга… есть такой рефрен у Суинберна [Суинберн Алджернон Чарлз (1837-1909) — английский поэт]: «Чужие лица, глаза следят беззвучно и… — как же дальше? — и боль, и боль». Я когда-то читал лекции но Суинберну — недооцененный поэт.

В дверях он сказал:

— Когда придет весна, непременно выберитесь посмотреть мою дачу…

Через два-три дня Кэсл обнаружил, что ему недостает даже Ивана. Недостает кого-то, на кого он мог бы излить свою неприязнь — не мог же он излить неприязнь на Анну, казалось, почувствовавшую, что он стал еще более одинок. Она теперь дольше задерживалась у него днем и, тыча пальцем то в одно, то в другое, забивала ему голову русскими словами. Стала она и более требовательной к его произношению: начала добавлять к его словарю глаголы — первым было слово «бежать», и она изобразила бег, поочередно приподнимая локти и колени. Жалование она, должно быть, где-то получала, так как он ничего ей не платил, — собственно, тот небольшой запас рублей, который выдал ему Иван но прибытии, чувствительно сократился.

В этой его изоляции Кэсла больше всего мучило то, что он ничего не зарабатывал. Ему даже захотелось, чтобы у него появился стол, за которым он мог бы сидеть и изучать списки африканских писателей, — это, по крайней мере, хоть отвлекло бы его от мыслей о том, что там с Сарой. Почему они с Сэмом не последовали за ним? И что предпринимают «они», чтобы выполнить свое обещание?

Настал вечер, когда в девять тридцать две он подошел к концу злоключений «Робинзона Крузо» — время он отметил с такой точностью, подражая в известной мере Робинзону. «Итак, я покинул остров девятнадцатого декабря, судя но судовым записям, 1686 года, проведя на нем двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней…» Кэсл подошел к окну: снег перестал валить, и он отчетливо увидел красную звезду над университетом. Даже в столь поздний час внизу трудились женщины, убирая снег: они казались сверху огромными черепахами. Кто-то позвонил в дверь — пусть звонят, он не откроет: скорее всего, это лишь Беллами или, возможно, кто-нибудь еще менее желательный — неизвестный Крукшенк или неизвестный Бэйтс… Но тут Кэсл вспомнил, что звонок-то ведь не работает. Он повернулся и в изумлении уставился на телефон. Звонил телефон.

Он поднял трубку, и кто-то заговорил с ним по-русски. Он не мог понять ни слова. А потом — ничего, лишь высокие гудки, но Кэсл продолжал держать трубку у уха, глупо ожидая чего-то. Возможно, телефонистка сказала, чтобы он подождал. А может быть, сказала: «Положите трубку. Мы перезвоним»? Возможно, звонили из Англии. Он нехотя положил трубку на рычаг и сел у телефона в ожидании нового звонка. Его «рассекретили» и теперь, похоже, «подключили». Он бы «вступил в контакт», если бы научился нужным фразам у Анны, а ведь он не знал даже, как позвонить телефонистке. Телефонного справочника в квартире не было — это он проверил еще две недели тому назад.

Но телефонистка, конечно же, что-то ему сказала. Он был уверен, что телефон вот-вот зазвонит. Кэсл так и заснул, сидя у аппарата, и приснилось ему то, что не снилось лет десять, — его первая жена. Во сне они ссорились — так они ни разу не ссорились в жизни.

Наутро Анна обнаружила Кэсла спящим в зеленом плетеном кресле. Она разбудила его, и он сказал:

— Анна, телефон подключили. — И поскольку она не поняла, махнул в сторону аппарата рукой и добавил: — Дзинь-дзинь-дзинь. — И оба расхохотались: так нелепо прозвучала эта детская имитация звонка, воспроизведенная пожилым мужчиной.

Кэсл достал фотографию Сары и показал на телефон; Анна закивала и заулыбалась, чтобы подбодрить его, и он подумал: «Она поладит с Сарой, покажет Саре, где что покупать, научит ее русским словам, и Сэм ей понравится».

Когда позже днем зазвонил телефон, Кэсл был уверен, что это Сара: кто-то в Лондоне, должно быть, сообщил ей номер, возможно, Борис. Во рту у него пересохло, и он с трудом выдавил из себя:

— Кто это?

— Борис.

— Ты где?

— Здесь, в Москве.

— Ты видел Сару?

— Я разговаривал с ней.

— Она в порядке?

— Да, да, в порядке.

— А Сэм?

— Он тоже в порядке.

— Когда они будут здесь?

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Посиди, пожалуйста, дома. Никуда не уходи. Я сейчас приеду.

— Но когда я все-таки их увижу?

— Это мы должны с тобой обсудить. Есть сложности.

— Какие сложности?

— Подожди — увидимся, все узнаешь.

Но Кэсл просто не мог сидеть на месте — он взял книгу и снова ее положил; пошел на кухню, где Анна варила суп. Она сказала:

— Дзинь-дзинь-дзинь. — Но это было уже не смешно.

Кэсл вернулся к окну — снова повалил снег. Когда наконец раздался стук в дверь, у него было такое чувство, что он прождал не один час. Борис протянул ему полиэтиленовый пакет из беспошлинного магазина. Он сказал:

— Сара просила раздобыть тебе «Джи-энд-Би». Одну бутылку от нее и одну от Сэма.

— Так в чем же сложности? — спросил Кэсл.

— Дай мне хотя бы раздеться.

— Ты действительно видел ее?

— Я говорил с ней по телефону. Из автомата. Она в провинции, у твоей матери.

— Я знаю.

— Было бы несколько странно, если бы я явился к ней туда.

— Тогда откуда же тебе известно, что она здорова?

— Она мне так сказала.

— А голос у нее звучал нормально?

— Да, да, Морис. Я уверен…

— В чем все-таки сложности? Меня же вывезли.

— Это было очень просто. Фальшивый паспорт, махинация со слепцом и маленькая мистификация, которую мы устроили у паспортного контроля, когда тебя проводила мимо него стюардесса «Эр-Франс». Мужчина, похожий на тебя. Направлялся в Прагу. Паспорт у него был не совсем в порядке…

— Ты так и не сказал мне, в чем сложности.

— Мы всегда считали, что, когда ты благополучно доберешься сюда, они не станут мешать Саре воссоединиться с тобой.

— Они и не могут ей помешать.

— У Сэма нет паспорта. Вам надо было записать его в паспорт матери. Похоже, может потребоваться уйма времени, чтобы все утрясти. И еще одно: твои люди намекнули, что, если Сара попытается покинуть страну, ее арестуют за соучастие. Она была другом Карсона, она была твоим агентом в Йоханнесбурге… Дорогой мой Морис, все, боюсь, совсем не так просто.

— Ты же обещал.

— Я знаю, что мы обещали. Искренне. Еще и сейчас можно было бы вывезти ее, если бы она оставила там сына, но она говорит, что не пойдет на это. Ему нелегко в школе. Нелегко жить с твоей матерью.

Полиэтиленовый мешок из беспошлинного магазина ждал своего часа на столе. Виски — это лекарство от отчаяния — выручало всегда. Кэсл сказал:

— Зачем вы меня вывезли? Мне ведь не грозила непосредственная опасность. Я-то думал, что грозила, но вы должны были бы знать…

— Ты же послал сигнал SOS. Мы на него откликнулись.

Кэсл вскрыл полиэтилен, отвинтил крышечку на бутылке с виски — этикетка «Джи-энд-Би» ударила ему по нервам, как печальное воспоминание. Он налил по большой порции в оба стакана.

— У меня нет содовой.

— Не важно.

Кэсл сказал:

— Садись на стул. Диван — жесткий, как школьная скамья.

Он взял в руки стакан. Даже запах «Джи-энд-Би» причинял боль. Ну почему Борис не принес ему какое-то другое виски — «Хэйг», «Уайт Хорс», «Ват-69», «Грантс», — он произносил про себя названия виски, которые ничего для него не значили, только чтобы не думать и не погрузиться в отчаяние, прежде чем «Джи-энд-Би» начнет действовать: «Джонни Уокер», «Куинн Эн», «Тичерз». Борис неверно истолковал его молчание.