Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Николай Степченков, врач «скорой помощи» («Известия»):

В 6.50 нам скомандовали – к театру. Возле ДК образовалось целое скопище машин, пробка. «Скорой» не пробиться. Тогда я кричу помощнику: «Хватай ящик с инструментами и побежали!» Смотрим – на крыльце уже десятки бездыханных тел. Много пожилых, некоторые уже мертвые, кожа холодная. А из театра выносят все новых и новых людей. Нам один спасатель принес большую коробку с противоядиями от газа – антидотами. У пострадавших были такие же симптомы передозировки, как от наркотических средств, – узкий зрачок и отсутствие дыхания. Нужно было сделать укол, чтобы восстановить работу сердца и легких. В какой-то момент я заметил, что двое спасателей мимо нас несут людей в автобус. Я им кричу: «Без укола не увозить, всех заложников сюда! Иначе живыми не доедут!» Они стали всех к нам подтаскивать. Скольких успели развести по больницам, когда врачи не подошли, сказать не могу. На крыльце ДК работали около часа. Потом встать не могли – ноги не гнутся, спина затекла. На коленях ведь все время ползали. Мы с помощником спасли 20 человек. Некоторые сразу вскакивали, еще иглу не успевали из них вынуть. Другим приходилось делать искусственное дыхание. Я уверен, что «мои» заложники выжили.

Александр Цекало, один из продюсеров «Норд-Оста»:

После штурма мы выносили людей из ДК. Сколько это продолжалось, не помню. Помню, что, когда всех вынесли, я попросил сигарету у человека в черной форме спецназа. Вообще-то я уже три года не курил, но теперь, с первого дня захвата «Норд-Оста», закурил по новой. Сначала я стрелял сигареты, потом купил, но в этот момент после штурма у меня опять не было сигарет. И тут я увидел мужика с автоматом, в форме спецназа – он стоял, курил, разговаривал с кем-то по рации и как будто охранял террориста, лежащего рядом с пробитой головой. Прямо такая дырка была в этой голове – я никогда до этого не видел человека с кровавой дырой в башке. Ну, я подошел к этому «альфовцу», попросил сигарету, посмотрел на этого черта на земле и говорю: «А это кто?» Он говорит: «Не знаю». Так мы и стояли рядом с трупом, курили в ночной темноте, под дождем. Я вообще-то боюсь крови, врачей, даже стоматологов. Но сейчас, после этой ночи и угара штурма, мне показалось, что если бы мне сказали: ну давай, садись в танк, поедем сейчас всю Чечню постреляем – я был готов и на это. На самом деле это отвратительное чувство, но в ту минуту я понял и испытал на себе: массовые походы, массовые захваты, как и массовые освобождения, когда рядом запах крови, а ты остаешься жив, – это сплачивает людей, и ты хочешь двигаться дальше. Мы победили! Еще никто не знал, сколько людей погибло, еще было ощущение чистой победы, и адреналин буквально горел в крови. А адреналин – это как аплодисменты для артиста или власть для политиков. И с этим адреналином в крови и в душе я подумал: а что теперь? куда теперь? И я побрел, побрел, и тут на меня набросились журналисты: ну что? как там? И я сказал такую сакраментальную фразу: «Надеюсь, что заложники спят мирным сном, а террористы – вечным».

«Независимая газета» (хроника штурма):

06.55. К зданию прибыли с полсотни машин «скорой помощи», машины МЧС, служб спасения, пустые автобусы. К зданию побежали группы спецназа.

07.13. Из захваченного здания начали выходить люди. Ко входу непрерывно подъезжают и отъезжают на полном ходу машины «скорой помощи», чтобы принять освобожденных заложников.

07.14. Официальный представитель штаба операции сообщил, что все здание Театрального центра на Дубровке взято под контроль.

07.18. Бараев убит. Основная часть заложников освобождена. Началось разминирование здания.

Кремль. В это же время (предположительно, со слов анонимного источника)

Выскочив из административного здания в одной рубашке, без пиджака, генерал Алмазов, начальник личной охраны президента, во весь дух бежал по Соборной площади – в предрассветной темени, сквозь снег с дождем. Быстрее, быстрее! Мимо Грановитой палаты… мимо Колокольни Ивана Грозного… прямо к Благовещенскому собору. Построенный при Иване III собор был возведен псковскими мастерами, прошедшими практику у итальянца Фьераванти, создателя Успенского собора, но выполнен в стиле, принципиально отличном от работ иноземных архитекторов, – домовая, только для членов царской семьи, церковь должна была, по идее царя, быть вся создана в русском духе – небольшая, уютная, трехглавая. Но уже Иван Грозный преобразил ее, и лучшие ювелиры, мастера по золоту, художники-иконописцы и архитекторы вложили свои труд и гений в это сооружение. Девятиглавый, с золотыми куполами собор стал изюминкой кремлевской архитектуры и снаружи, и внутри.

Взбежав на ступени портала этого златоверхого собора, Алмазов даже здесь, у входа в святая святых, не сбавил своего стремительного бега. Распахнув тяжелые медные, с золотой наводкой, двери… по гостевой галерее… под суровыми взглядами Ивана III, Ивана Грозного и других царей, взирающих с настенных портретов… по полу, выложенному коричнево-красной уральской яшмой и персидским агатом… через Царские, кованого серебра ворота… к алтарю, где магически парит знаменитый трехъярусный иконостас работы Феофана Грека, Прохора с Городца и Андрея Рублева – «Богоматерь», «Спас на престоле», «Преображение», «Благовещение», «Вход в Иерусалим»… «Но если, – сказано в путеводителе по Кремлю, – иконы престарелого Феофана Грека своим суровым трагизмом отражали драму заката Константинополя, то иконы тридцатилетнего Рублева своим лиризмом и яркими красками возвещали о радости освобождения России от татаро-монгольского ига»…

Впрочем, мало кто видел эти работы – только цари имели право входить сюда и преклонять колени пред этими святынями искусства и веры.

Но в то утро генерал Алмазов – сорокапятилетний, спортивный, поджарый – пренебрег этим запретом и, ворвавшись в собор, крикнул:

– Победа!

Президент, стоявший на коленях у иконостаса, медленно повернулся к нему лицом.

– Победа! – снова радостно выкрикнул Алмазов. – Наши взяли ДК! Все террористы убиты! Заложники спасены!

Президент перекрестился, поднялся с колен, посмотрел на икону Богоматери и поклонился ей.

Из прессы

«Комсомольская правда»:

Вдоль Волгоградского проспекта выстроились «скорые». 60 машин. Водители курят. Фельдшеры дремлют в кабинах. Первые взрывы в комплексе здесь не услышали. Зато через пять минут рация приказала выдвигаться на место трагедии.

Колонна даже не доехала до «Норд-Оста», когда задние двери «скорой» распахнулись и спасатели на одеяле принесли девушку. Первую из пострадавших. Ни царапинки. Но она металась в полузабытьи. «Мне холодно», – только сумела проговорить она. «Скорая» мчится в Склиф. «Давление почти на нуле, – кричит врач. – Это контузия. Скорее!» Тут девушка приходит в сознание. Наташа абсолютно не помнит, где провела эти три кошмарных дня. Память – как отрезало.

Приезжаем в Склиф… «Никакого взрыва не было, – говорит Наташа. – Просто я спала. Мне дурно, голова болит…»

Очередную жертву приносят прямо на проспект. Нет времени на разворот. Включаем «мигалку». Поток машин моментально тормозит. Водилы понимают, кого и откуда везут… На второй «ходке» Институт Склифосовского ожил. Появилась охрана. Высыпали на пандус дежурные врачи. «Скорые» прибывали интервалом в минуту. Случались и заторы. Из машины напротив вышли сразу семь человек. На своих ногах, но словно в замедленном фильме. Молодой парень, словно его оглушили, повел свою обалдевшую спутницу в парк вместо приемного покоя. Санитары догнали сомнамбул и направили в корпус. Налицо отравление.

К третьей «ходке» токсикология переполнена. Стали отправлять в терапию.

– И ни одного раненого, – задумчиво произнес склифосовский санитар.

– Нет, был один толстяк, – встрял молодой медработник. – Ему ногу стеклом поранило. Но тоже – сонная муха.

Такого Склиф еще не видел. Все жертвы теракта валятся с ног от неведомого газа.