Ангел Рейха

– Твое присутствие смущает мужчин, – сказал Дитер. – Оно… деморализует.

– И что, моральный дух действительно ослаб со времени моего приезда?

– Атмосфера изменилась. Стала мягче, что ли. Что-то пропало, жесткость в отношениях. И это меня тревожит.

– Не понимаю. Зачем нужна эта жесткость в отношениях?

– Будь ты мужчиной, тебе не понадобилось бы спрашивать, – сказал Дитер. Похоже, он считал такой ответ вполне удовлетворительным.

Мне пришлось сказать, после непродолжительной паузы, что я не мужчина и хотела бы услышать ответ на свой вопрос.

– Она закаляет нас, – сказал он. – Вот зачем она нужна. Она заставляет нас относиться безжалостно к самим себе и друг к другу, а если мы собираемся летать на «Место шестьдесят три» день за днем, нам необходимо оставаться безжалостными и бесчувственными. Человеческая жизнь ничего не значит. Так говорит национал-социализм, и это правда. Но постоянно помнить об этом трудно. Особенно в присутствии женщины на летном поле.

– Ясно.

– Здесь я ничего не могу поделать, – сказал Дитер. – Команду набирал не я. Я против твоего участия в проекте, но не могу отстранить тебя от работы без основательной причины. – Он помолчал, обводя пальцем мокрый отпечаток пивной кружки на столе. – А то, что ты мне все равно по-прежнему небезразлична, только усложняет ситуацию. Если ты намерена заниматься испытательными полетами, то «комет» – последняя машина, за штурвалом которой мне бы хотелось тебя видеть.

Это случилось двумя днями позже.

Я играла в настольный теннис с Хайнцем в комнате отдыха. Хайнц приехал на базу в один день со мной, и мы тренировались вместе. Мы с ним часто играли в настольный теннис.

В четвертом гейме обмен ударами затянулся. Голубовато-белый теннисный шарик проносился взад-вперед над сеткой, словно планер. Я представляла себе крохотный планер, обтянутый такой же упругой полупрозрачной оболочкой.

Внезапно раздался оглушительный рев, и здание сотряслось до основания. Ваза с полевыми цветами упала с каминной полки и разбилась. Теннисный шарик, пущенный Хайнцем в сетку, три раза подпрыгнул на одном месте, а потом наконец покатился к краю стола и упал на пол.

Мы с Хайнцем положили ракетки на стол и направились к двери. По коридору мы уже бежали бегом.

Воздух на улице изменился. Он обжигал легкие, безжалостно ел глаза и оставлял во рту тошнотворный привкус. Привкус крови.

Над посадочной полосой висело плотное фиолетово-черное облако. Округлое и тяжелое, оно клубилось на одном месте, словно туча мух над трупом.

Под ним не было ничего. Кусок металла с полметра длиной, искореженный до неузнаваемости. Пятно на земле.

– Кто готовился к полету? – сухим напряженным голосом спросил Дитер.

– Душен.

Душен был командиром эскадрильи, которого откомандировали на базу с Восточного фронта. Он прибыл восемь дней назад и все ворчал, что его отозвали с передовой.

По обе стороны от взлетной полосы простиралось поросшее травой поле. Траву регулярно косили. Она была густой и сочной, даже осенью. Свежая зелень травы показалась мне сейчас непристойной.

Мы отправились на поиски останков. И нашли в траве несколько фрагментов тела; хоть что-то можно будет положить в гроб. Я тоже что-то нашла. Я не хотела думать, что именно.

В тот же день, ближе к вечеру Дитер вызвал меня в свой офис.

– Я решил отстранить тебя от горячих полетов.

Под «горячими» подразумевались полеты на заправленной машине. Он сказал мне, что отныне я буду совершать на «комете» только планирующие полеты. Мы часто делали это, поскольку «комет» все еще требовалось испытывать и в качестве планера.

– Можно поинтересоваться почему?

– Мне кажется, после происшествия, имевшего место утром, ты могла бы и не спрашивать.

– Горячие полеты запрещаются всем членам команды?

– Конечно нет. Только тебе.

– Почему? Что такого я сделала?

– Ничего. Я просто не хочу, чтобы ты летала на заправленной машине. Риск слишком велик. Я не хочу нести ответственность за неприятности, которые могут с тобой приключиться.

– За любого другого пилота на базе ты несешь точно такую же ответственность, как за меня.

– Тем не менее…

– Ты сомневаешься в моих способностях?

– Нет.

– Тогда как ты смеешь отстранять меня от полетов?

– Как я смею? Да я командир этого авиаотряда и буду отдавать такие распоряжения, какие сочту нужным!

– Дерьмовый из тебя командир, – сквозь зубы процедила я, и Дитер дернул головой, словно я его ударила. Глаза у него расширились от гнева и удивления, и я увидела в них ненависть, наконец-то осознанную.

– Будь моя воля, – медленно проговорил он, – я бы исключил тебя из команды, но мне тебя навязали сзерху, и я вынужден мириться с твоим присутствием здесь.

– Соболезную.

– Мне хватает головной боли с самолетами, которые взрываются, когда захотят, и мне совершенно не нужны дополнительные проблемы с женщиной на базе – причем с женщиной, от природы строптивой.

– Вот уж действительно проблема, верно? Ты никак не можешь уразуметь, что я не женщина, я летчик!

– Не болтай глупостей! Конечно, ты женщина!

– На этой базе, на любой другой авиабазе я – летчик. Этого ты никогда не мог понять. Вечно болтал о своих драгоценных чувствах ко мне, когда я хотела только одного: чтобы мне дали спокойно работать. Вернее, ты просто называл чувствами то, что в действительности таковым не являлось.

– Да что ты знаешь о чувствах? – сказал он. – У тебя нет сердца. – Он горько сжал губы.

– Возможно, Дитер, ты просто не в силах пробудить во мне чувства.

– Ты когда-нибудь о ком-нибудь думала? Холодная, бесчувственная, честолюбивая – вот ты какая.

– Мне казалось, именно бесчувственность и требуется для того, чтобы работать в этой команде. На днях ты толкнул целую речь на эту тему.

– В женщине она недопустима. У тебя все не как у людей.

– Многие сочли бы недопустимым твое отношение ко мне.

– Ты даже не можешь нормально одеться, когда выходишь за территорию базы! Ты отправляешься в город, одетая как… как механик. Ты позоришь весь наш отряд!

– По-моему, у отряда есть более важные причины для стыда. Например, серьезные недостатки командира.

На несколько секунд наступило молчание. Переводя дыхание, мы пристально смотрели друг на друга поверх пустого деревянного стола.

Потом я сказала:

– Меня направили на базу, чтобы я летала наравне со всеми другими пилотами. Я намерена передать этот вопрос на рассмотрение в министерство.

– И к кому же ты собираешься обратиться в министерстве?

– Я поговорю с генералом Удетом. – Похоже, я могла рассчитывать только на Эрнста.

Последние мои слова произвели поистине драматический эффект. Лицо у Дитера перекосилось. Он прошипел:

– А я все ждал, когда ты вспомнишь о своем любовничке.

– Думай, что говоришь, Дитер.

– Он вышел в тираж, твой генерал Удет. Выброшен на свалку за ненадобностью. Он тебе не поможет.

Я повернулась и направилась к двери.

Дитер вскинул руку в нацистском приветствии.

– Хайль Гитлер! – гаркнул он.

Я вышла и закрыла за собой дверь.

Где мы?

Местность кажется незнакомой. Она производит зловещее впечатление. Я вижу внизу разрушенные фермерские дома и сожженные деревни. Мы пролетаем над небольшим селением, и я вижу мертвые тела, лежащие в ряд на поле.

Генерал наклоняется вперед и кричит что-то мне в ухо. Я не различаю слов, но смысл ясен. Надо поскорее убираться отсюда.

Я догадываюсь, где мы находимся. Мы стараемся забирать на запад, но нас сносит крепкий встречный ветер. Мы слишком сильно отклонились от курса на восток и сейчас находимся ближе к Штеттину, чем к Любеку, к северу от Берлина, а не к северо-западу.

Потом я пролетаю над лесистой возвышенностью – и вот оно. От неожиданности у меня перехватывает дыхание. Передовая часть русских, колонна бронемашин, возглавляемая танками, замаскированными камуфляжными сетками и ветками, быстро движется по широкой и прямой грунтовой дороге.