Новый Мир ( № 6 2009)

Хожу босой, чтобы росой не замочить опорки.

Том от меня был без ума, а я была упряма;

Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

С тех пор сама свихнулась я, нет повести нелепей;

И плеткой стали бить меня, и заковали в цепи.

Том от меня был без ума, а я была упряма;

Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

Я этой палкой бью волков, когда гуляю лесом,

Баловников сую в мешок и продаю их бесам.

Том от меня был без ума, а я была упряма;

Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

В рожке моем таится гром, великая в нем сила,

А юбку я на небесах из радуги скроила.

Том от меня был без ума, а я была упряма;

Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

Но это, конечно, лишь комическое снижение темы. На самом деле несчаст­ного Тома свела с ума не гордячка Мод, а Белая Богиня в образе земной девушки; недаром, обезумев, он воображает себя любовником Луны: «У меня Луна в подружках, / Обнимаюсь только с нею…»

sub V /sub

Одно из свойств Белой Богини — оборотничество. По народным представлениям, ведьмы на шабашах демонстрируют свое искусство превращения, гоняясь за колдуном (в сказках ситуация обычно бывает обратной, но дело в том, что сказки подвергаются переосмыслению в духе более поздней мужской доминации). По нескольким сохранившимся строчкам Грейвз предпринимает попытку восстановить старинную песню шотландских колдуний (189 — 190):

sub  Погоня за колдуном /sub

Скор и хитер и кудесить горазд,

Но ускользнуть ему ведьма не даст!

Зайцем, гляди, я обернусь матерым,

Прыгну и скроюсь за косогором.

Лишь только Дьявола призову я —

И сразу в шкуру войду чужую.

— Заяц, как хочешь, следы запутай,

Но не уйдешь ты от суки лютой.

Вот призову я Матерь Божью,

И не спасешься ни сном, ни ложью.

Скор и хитер и кудесить горазд,

Но ускользнуть ему ведьма не даст!

Вот обернусь я форелью быстрой,

Прыгну и спрячусь в воде волнистой.

Лишь только Дьявола призову я —

И сразу кану в струю речную.

— Прыгай, форель, не давайся в руки,

Но берегись зубастой щуки.

Вот призову я Матерь Божью,

И не спасешься ни сном, ни ложью.

Скор и хитер и кудесить горазд,

Но ускользнуть ему ведьма не даст!

Вот обернусь я пчелой жужжащей,

Взмою и скроюсь в цветущей чаще.

Лишь имя Дьявола прошепчу я —

И обернусь я, кем захочу я.

— Пчелка, тебе от стрижа не скрыться,

Всю тебя съест он — с брюшком и с рыльцем.

Вот призову я Матерь Божью,

И не спасешься ни сном, ни ложью.

Скор и хитер и кудесить горазд,

Но ускользнуть ему ведьма не даст!

Мышью тогда обернусь я вольной,

Юркну и спрячусь в дыре подпольной.

Буду резвиться под половицей,

Так от тебя я сумею скрыться.

— Радуйся, мышка, пока вольна ты,

Но подкрадется кот мохнатый.

Прямо с костями тебя он сгложет,

И даже Дьявол тут не поможет.

Скор и хитер и кудесить горазд,

Но ускользнуть ему ведьма не даст!

Тем же свойством — оборотничеством — обладает и поэт. Это демонстрирует уже «Песнь Амергина». Ярко представлена эта черта и в валлийских сказаниях «Мабиногион». Мальчик Гвион, будущий поэт Талиесин, подобно убегающему колдуну из песни ведьм, превращается поочередно в зайца, в птицу, в рыбу, в пшеничный колос; настигнутый и проглоченный злой колдуньей Керридвен, а затем заново ею рожденный, он поет на пире короля песню, в которой перечисляет свои перерождения: «Я стоял у креста, где распяли Сына, я в ковчеге с Hоем плавал по водам, я дрожал, видя казнь Содома с Гоморрой; я видел, как строился Рим великий; я видел, как рушились стены Трои, я был с Богом моим у ослиных яслей…» и т. д.

В стихотворении Йейтса «Фергус и друид» король, желающий постичь вещую мудрость, развязывает котомку друида, и его обступают виденья:

Я чувствую, как жизнь мою несет

Неудержимым током превращений.

Я был волною в море, бликом света

На лезвии меча, сосною горной,

Рабом, вертящим мельницу ручную,

Владыкою на троне золотом.

И все я ощущал так полно, сильно!

Теперь же, зная все, я стал ничем.

Друид, друид! Какая бездна скорби

Скрывается в твоей котомке серой!

Снова подчеркнем: оборотничество поэта — несомненный признак его связи с Тройственной богиней.

sub VI /sub

Лунная богиня в ее триединой сути — лучший образ для Музы, ибо в ней заключены одновременно «свет, мука и печаль». Свет, подобный ангельскому, — то, чем прельщает богиня; мука — ее жестокая, злая сторона; печаль — память любви, которая, по формуле Вордсворта, и рождает поэзию («стихийное излия­ние сильных чувств, она возникает из ярких переживаний, припоминаемых в состоянии покоя»). Одним из лучших примеров сказанного может служить старинная английская баллада, которую когда-то приписывали Уолтеру Рэли; Грейвз цитирует ее дважды: частично в главе «Единственная тема поэзии» и полностью — в «Постскриптуме 1960 года».

sub Дорога в Вальсингам /sub

Скажи мне, честный пилигрим,

     Что был в святом краю:

Ты не встречал ли на пути

     Любимую мою?

Как знать, быть может, и встречал,

     Немало дев и дам

Я видел на пути своем

     В преславный Вальсингам.

Нет, пилигрим, другой такой

     На свете не найти,

Она легка, она светла,

     Как ангел во плоти.

Да, сэр, такую я встречал,

     Воистину она

Походкой нимфа, а лицом,

     Как серафим, светла.

Она покинула меня

     Обетам вопреки,

Та, что клялась любить меня

     До гробовой доски.

Но отчего она ушла,

     Поведай не таясь, —

Та, что любила горячо

     И в верности клялась?

Увы, тогда я молод был,

     Теперь наоборот,

Любви не мил опавший сад,

     Постыл увядший плод.

Любовь — капризное дитя,

     Уж так устроен свет,

Желанье для нее закон,

     Других законов нет.

Она — как мимолетный сон,

     Колеблемый тростник:

Ты за нее всю жизнь отдашь,

     А потеряешь вмиг.

Да, такова любовь порой,

     Для женщин это щит,

Которым всяческая блажь

     Прикрыться норовит.

Но настоящая любовь —

     Неугасимый свет,

Сильнее смерти и судьбы,

     Сильней всесильных лет.

sub VII /sub

Прельщать и губить — две неотъемлемые функции таинственной богини. Так и в стихотворении Джона Китса «La Belle Dame Sans Merci» («Прекрасная Дама Без Пощады»), на котором Грейвз останавливается с особой подробностью. Баллада (ибо это стихотворение по жанру тоже баллада) начинается описанием рыцаря, потерявшего свою возлюбленную и вместе с ней свою душу.

Зачем, о рыцарь, бродишь ты

     Печален, бледен, одинок?

Поник тростник, не слышно птиц,

     И поздний лист поблек? [5]

Рыцарь рассказывает о встреченной им прекрасной деве с цветами в волосах и диким взором, которая обольстила его своей любовью, ввела в волшебный грот, четырежды поцеловала и усыпила. Во сне ему являются такие же, как он, жертвы девы, открывающие ему страшную правду: всякий, кто увидит La Belle Dame Sans Merci , обречен гибели. Рыцарь просыпается на холодной скале, бледный, печальный, навеки потерявший себя.

Грейвз проецирует балладу на биографию Китса: его любовь к прелестной и кокетливой Фанни Брон, их тайное обещание друг другу, открывшуюся у Китса чахотку и расторжение обетов. «Вот почему лицо Belle Dame прекрасно своей бледностью и тонкостью, как лицо Фанни, — но при этом зловеще и насмешливо: это лицо жизни, которую он любил <...> и лицо смерти, которой он боялся». Недаром в балладе сказано о рыцаре: