Новый Мир ( № 4 2007)

Сергей БЕЛЯКОВ.

Екатеринбург.

"Что может быть уютней бездны отчаяния..."

Елена Елагина. Как есть. Книга стихов. СПб., “Журнал „Звезда””, 2006, 96 стр. (“Urbi”. Литературный альманах. Выпуск пятьдесят третий. Серия “Новый Орфей” /19/).

Феминизм —

это не борьба

за равные:

права,

возможности,

зарплаты,

умение обращаться с детьми

и маршировать на плацу.

................................

Феминизм —

это когда женщины

вдруг осознают,

что поле напряжения,

создаваемое

противоположным полом,

отнюдь не главное в жизни —

на самом деле

есть вещи важнее,

интереснее

и значительнее.

А так называемая любовь

сама собой смещается

в изначально мужскую

графу “развлечения”.

................................

Феминизм —

это половой атеизм,

то есть глубокое и неизбежное

разочарование цивилизации:

не за тех принимали,

но наконец прозрели,

и больше нас на этой мякине

не проведешь!

Стихотворение “Феминизм — это не то, что вы думали” слишком длинно, чтобы приводить его здесь целиком, но даже отдельные фрагменты очень показательны.

Мне кажется, в нем обнажен основной прием верлибров Елагиной — провокативная амбивалентность текста. Стихотворение снабжено невинной сноской: мнение автора может и не совпадать с высказанным мнением. Но ведь и совпадать тоже может!

В порядке социологического мониторинга я вывесила его в “Живом журнале”, где оно собрало сотню комментариев и вызвало бурные споры. Читатели усмотрели в нем самое разное — от публицистики (таких мнений большинство) до горько-иронической пародии.

Многие из тех, кто воспринимает его как прямую декларацию, пишут: “класс! подписываюсь”, “умная вещь”, “как будто мои мысли подслушаны”, “как грустно и как верно”. Другие оскорблены и отстаивают иную позицию: “Феминизм — это фригидность и потребительский консьюмеризм, старающиеся выглядеть осознанным выбором”.

Возмущаются и собственно феминистки: “В плане „прямого действия” ясен вполне очевидный вред от этого текста. Даже по здешним комментам ясно, что люди в основном воспринимают феминизм как мужененавистничество, декларацию женской ущербности, обиженности и претензий ко всему белу свету, и стихи Елагиной они без малейших сомнений зачисляют в доказательства своего мнения”.

Словом, большинство читателей принимает этот текст за открыто публицистичный. И только немногие пытаются копнуть глубже: “На мой взгляд, перед нами — гениальная пародия на тенденции к асексуальности общества...”

Прежде чем выяснять истинные намерения автора, хочется вернуться к предыдущей ее книге1. В своей рецензии Оксана Богачевская (“Одолевая светобоязнь” — “Новый мир”, 2005, № 12) так определила нерв этой поэзии: “<…> странная диалектика бытия заключается в том, что любящая, верная душа почему-то не может здесь насытиться и воплотиться в полноте. Почему-то всегда так оказывается, что для того, чтобы ей выжить здесь, в этом инертном пространстве, надо научиться не любить, не ждать, не верить, словом — не жить ”.

“Женская лирика… тяжелый случай”, — брюзжит в одном из стихотворений Елагиной издатель, не воспринимающий всерьез “замшелую ветошь”. Но не только над ним иронизирует лирическая героиня — над собой тоже. Не в нем, дьявольски сверкнувшем очками, дело — дело в тотальном смещении духовных координат, в общекультурном фоне, на котором “неактуальный” поэт выглядит фигурой комической, а уж взыскующая любви поэтесса — тем более. Неактуальная? За этим следует ответный жест — игра в юродство, когда можно обозначить свою роль, назвавшись “пожилой клоунессой”.

“Гелиофобия” — замечательное автоироническое название для книги. Спрятавшись за научным термином (а означает он не что иное, как светобоязнь), Елагина ставит простой диагноз окружающему миру: боязнь любви. Но еще это книга о том, как в беспросветную жизнь врывается световое пятно, оно же — чудо. Но если любовь — это чудо с участием двоих, то почему тот, другой (а у нее он “камень”, или целый “сад камней”, или “инопланетянин”), так боится света? Вся трагическая раздвоенность лирического “я” Елагиной — в том, что она пытается решать принципиально неразрешимый вопрос о возможности чуда именно логическим, причинно-следственным путем. Разность потенциалов и создает необходимое напряжение меж двумя полюсами ее поэтики — верой в ту самую любовь и пониманием ее недостижимости. Во многом знании — много печали, оттого каждое стихотворение на первый взгляд выглядит трагическим. Но маску “клоунесса” выбрала двустороннюю и в следующий момент поворачивается к нам светлой половиной. Забываешь о разуме и веришь в чудо — наступает просветление.

Если “Гелиофобия” — вся о поисках любви, то первая же строчка книги “Как есть” поиски исключает: “Господь не дал любви, но дал певучий дар”. Вот такое начало координат, а дальше нужна ориентация на местности. Куда идти теперь — “с бунтарским языком и знаньем несвободы”, как жить в той реальности, где нелюбовь — не грех, а всего лишь общая установка?

Мне кажется, ключ к творческому методу Елагиной надо искать в композиции книги, в ее общей структуре. Первая часть, “Точка зрения”, — это написанное традиционным стихом исследование состояния счастья-несчастья, где снова поют дуэтом чувство и рассудок, но голос рассудка теперь становится ведущим. Жизнь вообще трагична, уверяют нас, и говорим мы “на непересекающихся языках”, и “понимания не предусмотрено”, и “плюшевый пыльный пафос” по этому поводу смешон. Значит, вывод повторяется и счастье — только в неведении?

Но все не так просто. Если в “Гелиофобии” образная система отчетливо строится на системе оппозиций: свет — темнота, знание — незнание, свой — чужой, то в книге “Как есть” подобная картина мира автора уже не устраивает. Говоря ее же словами, “пересмотра требует с внесением сущностных правок”. Героиня использует своего рода аутотренинг, набор аффирмаций:

Это значит одно: пора изменить хоть что-то

В отношениях с миром. Конкретно себе задачу

Обозначь и действуй, как на равнине пехота,

Изменяя рельеф. И систему мифов в придачу.

Любимый тезис психологов: не можешь справиться с ситуацией — измени свое отношение к ней. Поэты могут поступать по-разному — например, затвориться в хрустальной башне или, напротив, мимикрировать и слиться с толпой. Елагина же пробует просто заменить формальную логику диалектической. “Ни да, ни нет — вот чистая интрига!” — и тогда вместо противопоставления высвечивается взаимодополнение, инь и ян, две стороны одной монеты. И если не фиксироваться на непродуктивной позиции “обиженной”, то обретаешь новый шанс. “Ждет неслыханный улов / Тех, кто враз сменил коня” — так автор пытается совместить “бумажное пепелище” и “пространство с названием точка ру”, решая таким образом главную тему — тему поэта и языка.

Посреди родной речи

старухой с разбитым корытом

сидишь, пригорюнясь,

и дальше что делать —

не знаешь…

Актуальная задача Елагиной — найти адекватный язык самовыражения для человека, воспитанного на правильной речи и не видящего для себя возможности от этого языка отказаться, но и не желающего выпасть из стремительно меняющейся речевой ситуации. Шаги по освоению возможного поэтического пространства без отказа от самоидентификации — вот увлекательный внутренний сюжет книги. Напряжение здесь возникает уже потому, что поэтесса, оттесненная на культурную периферию в силу принадлежности к поколению, привыкшему говорить и думать еще на старом языке, в реальной жизни работает на TV, где манипулируют уже языком новым. В этом смысле она не является социальным маргиналом, к тому же кое-что знает о вкусах и запросах современной аудитории.