Под флагом Катрионы

– А спасти бедного Матаафу и вместо романа писать гневные статьи, памфлеты, фельетоны – это, по-вашему, политика? Если это действительно политика, то…

– Ради бога, Луи, не вздумайте пускаться в авантюру! – испуганно произнес Бакстер, издали фотографируя работающих на плантации. – Я, кажется, прибыл кстати. Я пожалуюсь вашей жене, предупрежу Ллойда, я, наконец, увезу вас отсюда!

– Матаафа должен быть спасен, – сказал Стивенсон и поскакал в сторону порта. – Йоо-хо-хо, Бакстер! – озорно и громко воскликнул он, с улыбкой наблюдая за тем, как Бакстер подскакивает в седле и всем телом своим пригибается к голове Пирата. – Матаафа должен быть спасен! Сделайте милость, объявите об этом Фенни, Ллойду и всему свету! Вы плохой наездник, Бакстер! Берите пример с умирающего, погибающего Стивенсона!..

Глава четвертая

Под флагом Катрионы

Стивенсон поклялся себе, что он сделает всё для того, чтобы спасти Матаафу – героя подлинной жизни и трагический персонаж романа, который рано или поздно ему, Стивенсону, следует написать. Но как именно можно спасти Матаафу, что нужно сделать для этого?

Он дал себе слово спокойно выжидать, а где надо – не жалеть денег. Спасибо другу Бакстеру: он привез и книги и деньги, очень много денег. Миссис Стивенсон посоветовала сыну сделать завещание, по которому всё его состояние после смерти становится собственностью Фенни, а при его жизни – собственностью и ее, как жены.

– Для чего это, мама? – насторожился Стивенсон.

– Для того, чтобы она не смогла упрекнуть тебя в том, что ты бесконтрольно расходуешь деньги не только на свою семью, на нас, – ответила миссис Стивенсон, и ее сын попросил назвать ему фамилию законника, научившего столь хитроумной мудрости.

– Фамилия законника – сердце матери, – ответила миссис Стивенсон. – А ты, Лу, еще совсем маленький…

«… Дорогой Кольвин, дни мои на исходе. Тороплюсь работать и не знаю, теряюсь в догадках, что нужнее: мои книги или сама действительность. Начал два романа, и оба они подвигаются медленно, со скрипом; меня тревожит и зовет на службу к себе иная работа – выполнение человеческого долга. Подробности писать не буду, о них расскажет Бакстер. Я нахожусь в тугом узле. Вы спрашиваете меня о Фенни, восторгаетесь ею и называете меня (в шутку?) тиранической особой. А Фенни… это энергия дьявола; она может сделать всё, обставить дом так же хорошо, как и семейную суету. Как друг, она всецело предана мне, как враг – фурия. Довольно об этом Янусе. Бакстер расскажет Вам о моих планах. Писательские Вам известны, в них разум и логика (что не одно и то же): от романа приключений через повествование историческое к психологическому роману. Планы чисто личные… здесь Фенни абсолютная фурия. Ллойд на ее стороне. Мама в одиночестве; она только и просто обожает меня. В ее глазах я безупречен. Я поступаю по ее советам… Дни мои недолги, я тороплюсь, – но не писать, а действовать. Очень важно остаться в памяти людей, которым честно и хорошо послужил…»

В постскриптуме приписал:

«Ненавижу все три крейсера».

Работа временно была отложена. По утрам к нему приходила его падчерица и читала вслух свежие газеты. О событиях на острове писали мало и всегда где-нибудь или в хронике, или в отделе «Из внутренней почты». Немецкие газеты называли Матаафу «прирученной обезьянкой», английские – «неумелым командиром своего войска». Попадались заметки и с упоминанием фамилии «известного писателя, уединившегося на острове и подарившего миру прекрасные книги, в которых он рассказывал нерассказанное и описывал неописуемое».

«Как будто можно начинать», – думал Стивенсон, вслушиваясь в декламационную манеру чтения падчерицы. Матаафа известил Тузиталу, что он и его приближенные находятся в тюрьме на острове Джалут. И – ни слова больше. Записку эту передал Стивенсону капитан торгового судна, только что прибывшего с Маршальских островов. Стивенсону льстила техника передачи записки: его слуга Семели сказал, что Тузиталу хочет видеть какой-то джентльмен в белом кителе, что этот джентльмен сегодня и завтра будет в портовом кабачке и что ему нужно сказать одно слово: «друг», и тогда он предложит Тузитале папиросу.

Джентльмен в белом кителе раскрыл портсигар; в нем не было ни одной папиросы, только записка, которую Стивенсон взял вместе с портсигаром.

Джентльмен (капитан «Бури») немедленно удалился. Очень смешная конспирация.

Портсигар оказался подарком Стивенсона: он преподнес его Матаафе в день рождения бога Удачи и Счастья.

«Почему мне никогда не приходят в голову вот такие незамысловатые, простые сценки? – спрашивал себя Стивенсон. – Не потому ли, что всё это чрезвычайно просто и мало правдоподобно? Мы избалованы острым, пряным и абсолютно лишенным жизненности…»

Стивенсон окончательно решил отправиться на Маршальские острова 15 ноября: 13-го – день его рождения; 14-го уезжает Бакстер. Фенни, проведав о намерениях мужа, встревожилась:

– И я с тобой, Луи…

– Со мною поедет Семели. Я скоро вернусь. Мне необходимо поговорить с судьями, защитниками и прочими мистерами. Не волнуйся, дорогая!

– Возьми Ллойда, Луи! Ты болен. Ты слаб. Ты что-то задумал…

– Я болен, я слаб, – уже раздражаясь, проговорил Стивенсон. – Я задумал. И я не успокоюсь до тех пор, пока не выполню задуманного.

– Получено письмо из России, – перевела разговор Фенни на другую тему. – Художник Мельников собирается к нам в гости. Не трогайся с места, Луи!

Он вздумал шутить. Он сказал, что берет с собою две длинные веревочные лестницы, лом для того, чтобы пробить стену тюремной камеры, пилу, чтобы освободиться от решетки в окне, и складной корабль, на котором Матаафа будет доставлен домой. Кроме того, имеются две черные полусумки, костюм бандита и остро отточенные ножи.

– А деньги? – спросила Фенни.

– Целый мешок, Фенни! Тысяча дукатов. Для жены смотрителя тюрьмы я приготовил флакон парижских духов. Успех будет полный.

– Не уезжай, – умоляла Фенни. – Послезавтра день твоего рождения. Придут гости. Бакстер приготовил речь. Луи, дорогой!..

– Фенни, я верю, что я еще дорог тебе. Будь такой же и для меня!

– Хорошо, – сдалась Фенни. – Но возьми с собой и Сосиму.

– Хорошо, – сдался на этот раз и Стивенсон. – Возьму Сосиму.

Тринадцатого ноября 1893 года Стивенсону исполнилось сорок три года. С утра начались визиты. Пришел английский консул со всем семейством, поздравил, выпил немного вина, выкурил сигару, пожелал долгих лет жизни и ушел, сославшись на обилие дел. Американский консул явился вместе со Шнейдером. Разговор завязался немедленно, и дирижировал им американец, откровенно не доверяя такту своего коллеги, который хвастал тем, что именно он… спас остров от кровопролития и теперь усиленно хлопочет об амнистии заключенным.

– Так оно и должно быть, – заметил Стивенсон. – Заключенные ни в чем не виноваты. Виноваты те, кто на свободе.

Американец сделал знак своей супруге; она умело повернула ладью беседы в сторону спасительного мыса болтовни о погоде и урожае на плантациях. Шнейдер взял флейту, лежавшую на крышке рояля, и, не спрашивая разрешения, попробовал играть на ней, но флейта, инструмент деликатный, тонкий, не слушалась его, хотя и не намерена была молчать, издавая звуки мольбы и печали. Американец и его супруга отказались от обеда, обещая присутствовать на официальном съезде гостей.

Нанесли визит Моорз, капитаны крейсеров, начальник порта, хозяин гостиницы «Континенталь». В шесть часов началось празднование на площадке перед домом Стивенсона. С террасы спускалось оранжевое полотнище с вышитым именем хозяина Вайлимы. На земле были постланы циновки, на пальмовых листьях лежали зажаренные поросята, утки, фрукты и овощи из огорода Стивенсона. Гости сели на циновки – и начался пир. Бакстер произнес речь. После него говорили Сосима и Лафаэл. Завели граммофон. Приглашенные – сто двадцать островитян и сорок европейцев – приступили к насыщению.