Ярость

Летящий на восток торопится навстречу будущему — на реактивной тяге часы мчатся чересчур стремительно, завтра приносится на крыльях, — однако его не покидало ощущение, что он возвращается в прошлое. Он путешествовал навстречу неизведанному и Ниле, но всю первую половину путешествия прошлое цепляло и тянуло к себе его сердце. Увидев под крылом Бомбей, Соланка натянул маску для сна и закрыл глаза. Самолет совершил посадку и целый час простоял в его родном городе, однако Соланка не подумал брать транзитную карту и остался на борту. Но, даже не встав с кресла, он не уберегся от чувств. Маска для сна его не спасла. В самолет, переговариваясь и гремя ведрами, поднялись уборщицы, целый взвод женщин в фиолетовых и розовых обносках. Сама Индия явилась вместе с ними, как болезнь: царственная осанка, явственность носовых интонаций в их речи, тряпки в их руках, тяжелый взгляд бесконечно усталых глаз, памятный запах полузабытых ароматических масел и специй — кокосового масла, пажитника, чернушки-калинджи, — въевшихся в их кожу. Профессор почувствовал сильное головокружение, стал задыхаться, будто самолет попал в воздушную яму, хотя Соланку никогда не укачивало в воздухе, к тому же самолет и вовсе стоял неподвижно, происходила дозаправка, и пилоты заглушили все двигатели. Он смог нормально дышать, только когда лайнер пересекал Деканское плоскогорье. А когда внизу показалась вода — немного расслабился. Нила хотела, чтобы они поехали в Индию вместе, мечтала отправиться на родину праотцев рука об руку с любимым мужчиной. Ведь она, было время, любила его — вот о чем следует помнить. «Очень надеюсь, — когда-то призналась она ему с трогательной серьезностью, — что ты будешь последним мужчиной, с которым я делю постель». Сила подобных обещаний столь велика, что в упоении от сказанного ею Соланка даже позволил себе помечтать о возвращении, поверить, что прошлое потеряет над ним власть — уже потеряло — и все достижимо в будущем. Но Нила исчезла, как ассистентка фокусника, и вместе с ней исчезла вся его решительность. Без нее — Малик знал это наверняка — он никогда не ступит на землю Индии.

Аэродром, как и предостерегало это старомодное слово, что называется, дышал стариной, поражал своеобычностью, как деликатно выражаются туристы, решившие во что бы то ни стало не падать духом перед лицом катастрофы. Иными словами, это был ветхий вонючий свинарник с потеющими стенами и снующими повсюду здоровенными тараканами, которые хрупали под ногами, как скорлупки орехов. Это строение следовало уничтожить добрый десяток лет назад. И оно действительно было намечено под снос, поскольку построили его не там, где следовало, и вертолеты, доставлявшие пассажиров в расположенную на соседнем острове столицу государства, Мильдендо, выглядели крайне изношенными. Однако новый аэропорт, международный аэропорт Голбасто Гуэ, рухнул ровно через месяц после того, как был построен. Развалился по причине излишне творческого, хотя и выгодного в финансовом плане, переосмысления индолилипутскими подрядчиками пропорций воды и цемента в бетоне.

Подобное творческое переосмысление вообще было характерной чертой жизни Лилипут-Блефуску. Стоило профессору Соланке зайти в зону таможенного досмотра, как все головы разом повернулись к нему, что приезжий, как бы ни одурел он от перелета и сердечной боли, заметил и истолковал совершенно правильно. Сверкая белой униформой, к нему тут же устремился таможенник, сверливший Соланку взглядом.

— Нет возможности. Невозможно. Мы не получали никаких извещений. Вы есть кто? Попрошу ваше имя, уважаемый, — произнес он с подозрением и протянул руку за паспортом профессора. — Так я и думал, — заявил он наконец, — вы не он.

Это была почти гнома — высказывание краткое, но емкое, причем темное по смыслу. Соланка просто наклонил голову в знак согласия.

— Настоятельно не советую вам, — продолжал офицер таможни свою загадочную речь, — вводить в заблуждение жителей страны, в которой вы всего лишь гость, всецело зависящий от нашей известной всему миру доброй воли и терпимости.

Он сделал приглашающий жест, и профессор начал послушно открывать чемоданы. Таможенник окинул их содержимое мстительным взглядом: четырнадцать комплектов аккуратно сложенных пар носков и трусов, четырнадцать носовых платков, три пары туфель, семь пар брюк, семь рубашек с коротким рукавом, семь рубашек с длинным рукавом, семь футболок, три галстука, три отутюженных и запакованных льняных костюма и даже один, прихваченный на всякий случай, плащ. Благоразумно выдержав паузу, чиновник широко улыбнулся, обнажив полный набор идеальных зубов, преисполнивших Соланку завистью.

— Большая пошлина, — лучась улыбкой, объявил туземец. — Очень много облагаемых пошлиной предметов.

Соланка нахмурился:

— Но здесь только моя одежда. Вы никак не можете требовать, чтобы люди платили вам за право ввезти то, чем можно прикрыть наготу.

Таможенник перестал улыбаться и нахмурился пуще Соланки.

— Давайте не будем затевать некрасивых сцен, господин обманщик, — попенял он. — Здесь не только ваша одежда, но много разного другого. Видеокамера, наручные часы, фотоаппарат, ювелирные изделия. Вы должны заплатить большую пошлину. Если не согласны, можете подать протест, это ваше несомненное демократическое право. Вы в Филбистане, Освобожденном Индийском Лилипут-Блефуску! Нет, если вы не согласны, займите место в приемной и подождите, когда мой начальник освободится и сможет с вами все детально обсудить. Он скоро освободится. Часа через двадцать четыре, самое большее тридцать шесть.

Соланке все стало совершенно ясно.

— Сколько? — спросил он и заплатил без возражений.

В переводе на местную валюту сумма казалась внушительной, но на самом деле равнялась восемнадцати долларам пятидесяти центам. Сияя как медный грош, таможенник мелом пометил чемоданы Соланки большими крестами.

— Вы прибыли сюда в великий исторический момент, — напыщенно заявил он. — Индийцы Лилипут-Блефуску наконец-то сплотились и стали отстаивать свои права. Наша культура древнее и богаче, и теперь мы по праву будем на первых ролях. Пусть победит сильнейший, не так ли? Сотни лет эти ни на что негодные людоеды элби пили грог, каву, глимигрим, фланек, «Джек Дэниелс» с колой — всю эту безбожную дрянь — и заставляли нас ложками хлебать их дерьмо. Все, хватит! Пускай теперь попробуют нашего! Желаю приятного пребывания!

На борту вертолета, направлявшегося на остров Лилипут, в Мильдендо, на Соланку смотрели с неменьшим подозрением. Профессор решил этого не замечать и сосредоточиться на открывавшемся из окна пейзаже. Когда вертолет пролетал над плантациями сахарного тростника, Соланка заметил высившиеся в центре каждого поля груды черного вулканического камня. Связав себя кабальным договором, променяв родовое прозвание на порядковый номер, индийцы ломали хребты, вручную расчищая эту землю под надзором австралийских кулумбов и копя в сердце негодование, рожденное непосильным трудом и лишением имени. Эти камни были символом копившейся вулканической ярости, прошлыми пророчествами извержения индолилипутского гнева, следы которого были видны повсюду. Хлипкий вертолет, к большому облегчению Соланки, совершил посадку среди до сих пор не разобранных руин международного аэропорта Голбасто Гуэ. И первым, что увидел профессор, был громадный плакат с изображением командующего Акажа, иными словами, лидера Филбистанского движения сопротивления Бабура в костюме и маске Акажа Кроноса. Обозревая его портрет, Соланка почувствовал, как сердце сжимает сомнение: не было ли это трансатлантическое путешествие ошибкой, заблуждением политически наивного, влюбленного идиота? Ибо иконный образ Лилипут-Блефуску — страны, стоявшей на пороге гражданской войны, страны, президент которой по сию пору оставался заложником, которая по-прежнему несла всю тяжесть осадного положения и где в любую минуту могли произойти самые непредсказуемые перемены, — как две капли воды был похож на профессора, чего и следовало ожидать. С пятнадцатиметровой высоты на Соланку смотрело его собственное лицо: безумные глаза, пухлые, капризно изогнутые губы, грива седых волос.