Свинг

Давно не видела Сашу — с тех пор, как уехала в Москву. Думаю, вряд ли он жаждет встречи со мной: не забыл, как укоряла его за то, что, «гуляя» с Катей, задумал жениться на другой. Тогда он отмалчивался и все только повторял: «Я виноват, я виноват…» Тогда это был блестящий морской подполковник, первый, кто освоил ЭВМ в Штабе флота.

Наверно, Катя как женщина не очень теплый человек, но она умница, и потому он ее любит.

II

Катя, или Екатерина Евгеньевна Овсянникова, моя подруга, еще работает: преподает. Она социолог и политолог, доктор наук. Окончила Московский университет и была направлена — тогда «направляли» — в районную газету Советска, или Тильзита. Там, в районной газете, я и высмотрела ее в шестидесятом. Была она молода и очень хороша собой — особенно глаза в длинных мягких пушистых ресницах. Темно-русые тоже пушистые волосы, собранные в тугой узел, очень ее украшали. Я тогда уже работала в областном издательстве, и нам очень был нужен дельный, умный редактор, умеющий писать сам. Катюша быстро вошла в коллектив. Обком партии, который нами командовал, «отвалил» Кате двенадцатиметровую комнатку в коммуналке. Так что жизнь молодого редактора по тем временам была обустроена. Жили весело: молодые, все впереди. Неприятности тоже были впереди, в частности, неприятность, из-за которой Кате пришлось потом уйти из издательства «по собственному желанию».

А дело было так. Катя написала брошюру за директора большого предприятия. Брошюру велели сочинить, конечно же, в обкоме. Пока Катя собирала материал и писала, а потом брошюра издавалась, прошло более двух месяцев. Против этого человека «подняли волну». Был ли он виноват, нет ли — никто так и не узнал, но тираж пошел под нож, а стрелочником оказалась Катя. Так всегда поступали партийные органы. Это было в порядке вещей. Обкомовские начальники, конечно же, понимали, что Катя ни в чем не виновата, но оргвыводы нужно было сделать, а саму Катю решили трудоустроить, дав направление на учебу в Ленинградскую высшую партийную школу, где она два года потратила не на партийные премудрости, а на написание кандидатской диссертации по философии. Блестяще защитившись, Катюша явилась в город уже в новом качестве и тут же была принята преподавателем философии в пединститут — теперь это Калининградский госуниверситет. Так расправлялись тогда партийные органы с кадрами, но… если «кадр» был не пьянь и не дурак, пропасть ему не давали.

Теперь Катюша очень образованный социолог, с большим опытом, профессор, но государство платит ей мало. Потому и приходится крутиться на двух работах.

Катя бездетна и племянника своего Мишу, названного в честь деда — дяди Миши Берендеева, не просто любит, а обожает, чересчур опекает и, конечно же, балует. Однако Миша, и правда, хороший мальчик. Нет, уже не мальчик — молодой человек. Закончил университет. Философ и журналист. Высок, строен, светлорус, розовощек. Вот только глазки могли бы быть чуть больше, но они пытливые и умные. Миша — прирожденный лидер. Вчера приезжал на дачу.

Катя считает, что здоровой молодежи сейчас мало, и она либо гибнет в горячих точках, либо охраняет богатых. Молодой педагог, который корпит над ученическими тетрадями, получает двадцать четыре копейки за тетрадку. Охранник отхватывает в два-три раза больше и при этом отвечает только за кусок мяса, называемый шефом. И если кому-то понадобится «заказать» этого шефа, то его, охранника, уберут тут же: пикнуть не успеет.

— В мире потеряна любовь, — говорит Катя. — Любовь такая, которая, как сказано в Новом Завете, «долго терпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, но сорадуется истине, все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит, никогда не перестает»…

Как социолог Катя полагает, что семья вовсе не приговорена прогрессом к уничтожению. Просто люди не хотят создавать видимость семейного благополучия, а потому, если сложилось — замечательно, если нет — нет. Семья, конечно же, вещь стоящая: ничто в мире не способно заменить ее. Но сейчас среднестатистический человек мало что может себе в жизни позволить. Когда начинает думать, как будет растить и учить детей, на какие деньги — ему тут же перестает хотеться семейных уз. И это, если и эгоизм, то, как говорил Чернышевский, разумный эгоизм. И никуда от этого не деться.

Я возражаю Кате, что вот-де рожают же мусульмане столько, сколько получается, на что Катя отвечает:

— Да, рожают, но рожают быдло, пушечное мясо. Кому оно нужно?

Не нахожу, что возразить, потому что плодить пушечное мясо — не очень достойное дело. Человек нормальный запрограммирован на большее.

Не лучшую услугу оказывают и СМИ. Сама аббревиатура, надо сказать, дурацкая. Говорить СМИ — неправильно. Информация в принципе не может быть массовой или не массовой. Сообщения могут быть массовыми либо эксклюзивными. Вместо СМИ правильнее было бы говорить «средства массовой коммуникации», но аббревиатура трудно произносится, и вопреки здравому смыслу говорим глупость.

СМИ страшно разлагают молодежь и не только ее. Раньше человек каждодневно тяжело работал. Его энергия уходила в труд. Теперь подросток абсолютно ничего не делает. Разве можно назвать «деланьем» то ленивое приготовление уроков, которым он занимается, и еще не каждый день. Учится по-настоящему самая малость. Остальные — даже не знаю, как назвать. Отсюда задача: как изощренней убить время. А сатана в телеящике, принимающий разные обличья, зовет и зовет забавляться. Тут же доставляется и нужная продукция: мордобой, поножовщина, убийства. И вот уже новая «добавка» к сигарете, алкоголю, наркотикам. Нынче выработался современный психотип человека, на лбу которого аршинными буквами написано: «Все дозволено…» А за всем — деньги.

— Наверно, единственное, что может помочь, — говорит Катя, — просвещение и разумные законы, но, к сожалению, среди тех, кто их сочиняет, не видно ни одной светлой личности. Разве помнят они, что семь смертных грехов — похоть, жадность, гордыня, лень, зависть, чревоугодие и насилие — ежечасно разрушают психику, а потом и физиологию человека? Они сами предаются этим грехам.

— Но как и где найти умных и порядочных законодателей? — спрашиваю я.

— Умных в законодатели не пускают, — отвечает Катя. Да они и сами туда не рвутся: очень уж неприятное сборище. И мы пропадаем от внутреннего распада, наступающего под влиянием агрессивного визуального товара, разрушающего необратимо. В отличие же от взрослых подросток, молодой человек не может долго копить в себе негатив, и он выплескивается в виде аффективных поступков. Ребята почти никогда не прогнозируют последствий своих действий.

Соседка — преподаватель английского языка, выезжавшая в Штаты, рассказывала, что там подростки тоже дремучие, но они, американцы, выходят из положения за счет уровня жизни и протестантской этики. Там нет всеобщей озлобленности, которой у нас охвачено почти все население, особенно подростки из бедных семей. И ты покажи мне телеканал, кроме «Культуры», где бы давали им что-то полезное, облагораживающее, где бы вещание было направлено на существо с мозгом побольше куриного и с интересами выше гениталий. А когда оглупленная масса начинает превышать критический порог, достаточно бросить простой лозунг: «В твоих бедах виноват такой-то». Пламя разгорается…

Логика же телемагнатов понятна: хотят зарабатывать, важно продвинуть товар на рынок. И если сцены жестокости привлекают людей (об этом говорят рейтинги), им плевать на всякую нравственность. Телевизионщики сами должны ввести цензуру — внутреннюю. Иначе, как и все, будут страдать — и уже страдают — от насилия и убийств. И тогда не надо устраивать плача по убитому журналисту: он посеял зубы дракона. Образ всегда конструирует реальность.

III

— Уже почти никто не помнит, — говорит Катя, — как Кенигсберг стал Калининградом. Знают, что прежде был немецким городом, и все. А ведь здесь много того, что следует понимать, чтобы верно интерпретировать то, что происходит сегодня. На лекциях обязательно рассказываю ребятам, о страшной войне, не россиянами затеянной.