Двадцатый век. Изгнанники

Отец Герман говорит, но смотрит не на нас, а куда-то вверх, где на стене обители игумена написана сцена шествия с Чудотворной иконой из монастыря в пещеру — минуя мостики, часовни и прочие святые места. Что-то вроде путеводителя в картинках, созданного в XIX веке, несколько наивного своим сомнительным реализмом, не совсем удачно отреставрированного и довольно далекого от тех строгих, излучающих мрачное религиозное отрешение фресок и икон в церкви, значительно более ранних, но искренних и пронзительных, как смерть.

На противоположной стороне, по деревянному балкону, опоясывающему монастырские постройки вокруг церкви, проходит черная тень сильно хромающего старика в рясе. Он даже не смотрит в нашу сторону, всем своим видом выказывая презрительное равнодушие к суете иностранцев, напрасно притащившихся сюда с вопросами, ответы на которые скрыты, скорее всего, в их собственных душах.

Я немного отстаю от группы, засмотревшись с некоторой завистью на старого монаха. Он, наверно, уже давно захлопнул за собой двери земной суеты, и сейчас перед ним простираются лишь просторные тихие поля Вечности. Очень скоро его душа, умиротворенная и осененная светлой радостью, пойдет, ковыляя, по той бесконечности, поросшей тимьяном и тысячелистником. И так до скончания века, после которого уже нет ничего, кроме глубокого колодца, куда тяжелыми звонкими каплями стекает время.

Это я узнал от моего Гуляки, который как-то раз чуть не угорел от тлеющих древесных углей в специальной жаровне для паяльника. Тогда в своей мастерской он погрузился в фиолетовый сон, мягкий и мохнатый, как бархат, и ему пришлось побывать в тех местах, к счастью, недолго, причем он успел заглянуть и даже плюнул в тот колодец.

Углубившись в подобные мысли, я вздрагиваю, услышав свое имя:

— Профессор Коэн!

Ко мне спешат двое. Они словно возникли из-под земли — всего лишь секунду назад в этом пустом дворе никого не было: элегантный молодой человек в слишком длинном черном пальто из тонкой шерстяной ткани и какой-то коротко подстриженный тип в кожаной куртке. При виде его могучей шеи и темных очков мое услужливое воображение рисует мне образ бывшего боксера или актера второго плана в американском боевике.

Удивленно смотрю на незнакомцев.

— С кем имею честь?

Мои коллеги и светловолосая софийская дама в сопровождении отца Германа в эту минуту поднимаются по скрипучей лестнице в гостиную — по-видимому, предстоит обряд прощания — опять с ракией для гостей и чаем для бедного игумена. Я остаюсь внизу с незнакомцами. Жаль, придется обойтись без желто-зеленого, густого, как оливковое масло, монастырского благословения путнику!

Молодой мужчина в пальто протягивает мне визитную карточку.

— Караламбов. Адвокат. Очень приятно.

Бросаю взгляд на визитку и небрежно сую ее в кармашек пиджака.

— Мы опоздали на вашу лекцию, — сокрушается адвокат, — весьма сожалею!

Какая безутешная скорбь! Вежливо успокаиваю его:

— Вы не слишком много потеряли…

— Важно было не потерять вас, — с энтузиазмом торопится добавить тип с боксерской физиономией, но адвокат бросает на него убийственный взгляд, и тот умолкает, поперхнувшись словами.

— Давно вас ждем, очень давно. Пловдив по праву гордится вами.

— Хорошо, хорошо, не будем об этом, — с досадой прерываю я его, поскольку знаю, что все это неправда. Пловдив меня не помнит, и ему нет до меня никакого дела.

Адвокат вынимает блокнот, перелистывает страницы, что-то в них ищет.

— Согласно городским регистрам вы переехали на постоянное местожительство в Израиль… Сорок лет назад. Так?

— Да, что-то около этого. Ну и что?

— Отлично говорите по-болгарски!

— Я родился в Болгарии.

— Хочу сказать, что с тех пор прошло много лет.

— Человек не забывает свой родной язык даже после стольких лет.

— Разве ваш родной язык не «ладино»?

— Это язык моей бабушки. Вы меня извините, но кроме лингвистической справки, чем другим могу быть вам полезен? — произношу я резко, не скрывая досады.

Пусть небеса простят мне мою резкость, но эти двое мне глубоко антипатичны.

— Не будем тратить понапрасну ваше драгоценное время. Короче, у нас к вам предложение. По поручению клиентов «Меркурия»…

— Меркурия?

— …Общества с ограниченной ответственностью. Самая престижная риэлторская фирма в нашем регионе.

— Покупка-продажа недвижимости, обмен и прочее… — поясняет тот, с бычьим затылком. Как видно, ему очень хочется принять участие в разговоре.

— Господин тоже адвокат? — спрашиваю.

— О, нет, он шофер фирмы.

Мне кажется, что это только половина правды. Вторая половина дурно пахнет, знаю это из боевиков. По-видимому, он — телохранитель, или что-то в этом роде.

— Кстати, — продолжает адвокат, — представители «Меркурия» ждут вас прямо сейчас, здесь недалеко. Если у вас есть время и желание, приглашаем вас в ресторан «Близ известковых печей» — это внизу, у дороги. Должен вам сказать, экзотическое местечко: заведение устроено прямо в старых, заброшенных печах для обжига гашеной извести. Но кухня у них отменная — там божественно готовят мясо на вертеле по-родопски. Потом мы отвезем вас в город. Как говорится, надо сразу брать быка за рога!

— Даже так! М-да… Мне доводилось слышать немало любопытного о распродажах в нынешней Болгарии. Надеюсь, вы не собираетесь продать мне монастырь?

Адвокат Караламбов весело смеется: он оценил мою шутку.

— Остроумно, ничего не скажешь! У вас, евреев, тонкое чувство юмора! О, нет, нет, такое вам не грозит! Мы просто хотим купить недвижимость вашего дедушки Аврама…

— … Аврама Гуляки, — услужливо добавляет тот, в кожаной куртке, но ему приходится снова заткнуться под строгим взглядом адвоката.

— Не смущайтесь, — говорю я миролюбиво, — его все так называли.

Шофер бросает окурок на монастырские плиты, но, увидев, как мои брови от удивления взметнулись вверх, — ибо в этом отношении, признаюсь, я — педант, — быстро наклоняется и с виноватой улыбкой поднимает его. При этом, он несколько переигрывает: стряхивает пепел себе в ладонь.

— Неужели от этих, с позволения сказать, домов что-то осталось? — Спрашиваю с неподдельным изумлением, потому что хорошо помню нищий еврейский квартал, незаметно переходящий в прибрежные бахчи, который мы покинули при переселении на нашу новую родину Израиль.

— Вы правы, дома так же недолговечны, как и мы, люди. Но ведь земля остается вечной, не так ли? Матушка-земля! В данном случае имеется в виду участок 137-А тире 4. Понимаете?

— Нет.

— На этом месте согласно проекту должны построить пятизвездочный отель, а дом и двор вашего деда вклинились как раз по центру. Досадно, правда? Ваша старая недвижимость уже давно не больше, чем…

— «А» тире 4.

— Совершенно верно. Вы, как иностранный подданный, имеете полное право на реституцию в соответствии с постановлением за номером 226 от 1992 года, но если нас правильно проинформировали, вы пробудете в стране всего несколько дней. Это так?

— А каким образом, смею спросить, это связано с проблемой?

— Смешно даже думать, что вопросы, касающиеся вашего наследства, могут быть улажены за несколько дней. Это просто нереально. В Болгарии? За несколько дней? Не смешите меня! Но мы готовы пойти вам навстречу, господин профессор. Небольшая доверенность с вашей стороны — и далее всеми делами будет заниматься наша фирма. С нами вы можете надеяться на деловое и плодотворное сотрудничество, другие же вас просто облапошат.

— Значит, есть и другие?

— Вы как еврей, наверняка, знаете, что в игре с недвижимостью и концессиями, всегда есть и другие, господин Коэн. Вопрос кто кого, ведь так?

Я смотрю наверх, на дощатую веранду, но хромой старик уже исчез в квадратном полумраке своей кельи, в которой едва мерцает свет. Наверно, лампада — путеводная звездочка на одиноком монашеском небе. Смотрю в нее, раздумывая. Наконец, говорю:

— Должен вам сказать, господин…