Гонка за счастьем

— Так соединять тебя с Кравцовым или нет?

Он отрицательно покачал головой — слава Богу, отказался выяснять, значит, соображает, «вернисаж» не окончательно добил его, хотя пока еще не вполне понятно, что в нем перевешивает. Кажется, он больше дергается по поводу собственного бесплодия, полный болван. До него никак не доходит, что она в очередной раз вытаскивает его, бросая спасательный круг, но, вместо того чтобы поскорее ухватиться за него, он, дубина стоеросовая, борется с ней, отстаивая свои мужские достоинства! Вечно ему все приходится разжевывать… что ж, придется подтолкнуть и на этот раз.

И тогда она продолжила ровным голосом, не забыв ни одного факта, не обвиняя его ни в чем, а как бы анализируя ситуацию, в которую он сам себя загнал…

— Думаю, что они попытаются прощупать каждого, с кем у девицы были постельные связи, — авось кого-нибудь и удастся захватить врасплох и подцепить.

— Как ты можешь…

— Мог — ты, а я — должна, как всегда, все спасти… И нечего сопротивляться, это — голые факты твоей биографии, которую ты вздумал создавать заново. Кстати, о биографиях, или, вернее, о корнях, о генетической стороне — из этого же пакета следует, что ее мать на учете в Институте Сербского, шизофреничка… отец — алкоголик со стажем, в прошлом году разбился в автокатастрофе — вел машину в основательном подпитии и не вписался в поворот. Вместе с ним погибла и молоденькая секретарша, его последняя любовница. Так что вполне достойная дщерь своих родителей…

Изложив эту часть, она тут же перешла к следующей…

— Чуть не забыла, вот, полюбуйся, письмо из деканата филфака, также пришло утренней почтой…

Он еще не успел переварить выданную устную информацию, как жена уже протягивала ему новую, напечатанную на машинке — чтобы прочесть ее, нужно было найти очки, а у него отшибло память — совершенно не помнил, куда мог их положить… Но они оказались не нужны — она сама тут же изложила содержание письма:

— Эдакое, знаешь ли, благодарственное письмо за твой интересный цикл лекций, но с небольшим разъяснением в конце — «в отсутствие бюджетных средств мы, к сожалению, не сможем возобновить с Вами нового договора на следующий курс, о котором раньше шла речь» — декан факультета, подпись — вероятно, ты догадываешься, в каком бешенстве пребывает факультетское начальство, если отсутствует даже формальное — с уважением.

Она внимательно смотрела на него, боясь переборщить, — мало ли что может случиться…

— Вообще говоря, вся эта история, с легкой подачи ее главной героини, обросла таким количеством омерзительных подробностей, что отличить действительные события от вымысла, или, вернее, от вранья, невозможно, не стоит даже разбираться, что правда, а что — нет… Чего стоят одни только детальные описания некоторых твоих размеров в разных состояниях, звуков и словечек, испускаемых тобой в недвусмысленных ситуациях. Может, мне повторить?

— Замолчи, — прохрипел он, слушать было невыносимо…

Он представил себе, как мальчишки и девчонки, возраста его дочери, острые на язычок, весело, без ограничений и тормозов потешаются над изложением и обсасыванием мельчайших подробностей их свиданий, а потом, дополненные их фантазией и соответствующим образом откомментированные, новости волнами расходятся дальше и дальше…

Теперь были понятны разные фразочки и намеки знакомых, типа: «Нам бы твой размах», или: «Я вот уже выдохся, в тираж вышел, а ты — все еще молодой орел», ну, а недавняя уж точно — «Затаился, нигде тебя не видно, наверное, скоро поразишь каким-нибудь новым изобильем…»

Вспомнив последнюю фразу, он содрогнулся, связав ее со своим последним опусом, который отнюдь не предназначался для широкой публики. В начале романа с Мариной они встретились на чьей-то даче, и она, увидев пианино, наиграла и впервые спела — даже голос у нее оказался приятным — его последний романс:

Закружив в вальсе и доведя его до полного экстаза, она тут же потребовала немедленно сочинить и посвятить ей песню, еще лучше — романс, потому что знала — у него есть цикл романсов на собственные стихи.

Он постоянно грешил рифмоплетством, для души, не относясь к этой забаве слишком серьезно, с удовольствием принимал участие в разного рода капустниках и юморинах, легко выдавал эпиграммы — они были известны всей Москве. Жена в свое время собрала все его романсовые опусы, как он говорил, «намаранные в стиле клозетной поэзии», и издала сборник в Музгизе, после чего, к его полному удивлению, был такой ажиотаж, что альбом предложили переиздать — по многочисленным просьбам.

В тот раз он, сентиментальный старый дурень, не удержался — пуская пузыри восторга, распушив хвост и перья, на одном дыхании написал и тут же пропел ей экспромт, аккомпанируя себе:

Конечно, именно отсюда это пошлое, дешевое «изобилье»…

И даже вполне невинный вопрос — «Какие новости?» — наверняка задавался не просто так, а с подтекстом, подразумевая новость номер один…

Как он отвратителен сам себе, как он вообще гадок и мерзок… Если бы можно было прекратить весь этот бред… отшвырнуть эту мерзкую, скользкую гадину от себя, сесть в машину, разогнаться и… все закончить — одним махом…

А может, достать что-нибудь у знакомых врачей? Да он даже не знает, что просить, кроме цианистого калия, больше и не слышал ни одного названия, а его уж точно — не достать… Как, вообще, люди добровольно уходят из жизни? Ведь должны же быть способы…

Ровный голос жены вывел его из лихорадочного оцепенения:

— Что сделано, то сделано — конец этой истории не равносилен концу света…