Банда гаечного ключа

— Понятно?

— И да, и нет, — за исключением того, что, если это… — она помахала рукой, обводя окружающую их пустошь — я говорю, если всё это было национальным лесом — национальным лесом — то он принадлежал нам, верно?

— Неверно.

— Но ты сказал…

— Ты что, совсем ни черта не понимаешь? Чёртова нью-йоркская либеральная марксистка.

— Никакая я не либеральная марксистка, и не из Нью-Йорка.

Хейдьюк поехал дальше мимо пустоши. Хотя в Кайбабе оставалось уже мало природных лесов, всё же он выглядел более или менее как сплошной естественный лес. Рубки только начинались. Многое уже было потеряно, но многое ещё оставалось, — хотя многое уже было потеряно.

Бонни спросила, всё ещё сильно встревоженная: «Но они нам платят за наши деревья, верно?»

— Конечно, лесозаготовители участвуют в торгах за право валить лес на данном участке. Кто предложит самую высокую цену, — выписывает чек на имя Казначейства США. Служба леса берёт эти деньги — наши деньги — и тратит их на строительство новых трелёвочных дорог, таких, как вот эта, обустроенных и спланированных для того, чтобы им было удобно вывозить отсюда лес и поглядеть, сколько оленей, бурундуков и туристов они могут при этом убить. Олень — десять очков, бурундук — пять, турист — одно очко.

— А где лесорубы сейчас?

— Воскресенье. У них выходной.

— Но Америке же нужна деловая древесина. Людям нужно какое-нибудь жильё.

— Это верно, — ответил он раздражённо. — Людям нужно жильё. Так пусть строят свои дома из камня, ради Бога, или из глины и палок, как папуасы. Из кирпича или шлакоблоков. Из упаковочных ящиков или жестянок из-под Каро, как мои друзья в Дак Тхо. Пусть строят дома, что смогут простоять какое-то время, ну, скажем, сто лет, как хижина моего прадеда у нас в Пенсильвании. Тогда нам не нужно будет уничтожать леса.

— Всё, что тебе нужно — это антииндустриальная революция, только и всего.

— Точно. Только и всего.

— Как же ты предлагаешь её осуществить?

Хейдьюк задумался над этим вопросом. Хорошо бы, чтобы здесь был док. Его собственные мозги работали, как осадок в отстойнике в ветреный день. Как рябь на пруду. Как проза Председателя Мао. В его саботаже было много ярости, но мало ума. А джип тем временем углублялся всё дальше в Национальный лес Кайбаб и всё ближе к вечеру. Капли смолы выступали на сосновых стволах в пыльном солнечном свете, пели дрозды-отшельники, а над ними всё небо расцветало красками заката — голубой с позолотой.

Хейдьюк думал. Наконец пришла идея. Он сказал: — Моя работа — спасать эту чёртову дикую природу. Я не знаю больше ничего такого, что стоило бы спасать. Это просто, верно?

— Простачок.

— Мне и так хорошо.

Они добрались до разработок, которые искал Хейдьюк. Это была незавершённая сплошная вырубка, вся рабочая техника стояла вокруг, без дела, в вечерних сумерках. Бульдозеры, погрузчики, танкеры, трелёвщики, все машины застыли в ожидании, кроме грузовиков, сделавших последнюю ходку на лесопильный завод в Фредонии в пятницу вечером.

— А где сторож?

— Их здесь не будет. Они для нас не придут.

— Если ты не против, я бы хотела убедиться.

— Давай.

Хейдьюк остановил свой джип, вышел, закрепил втулку и перевёл его на четыре ведущих колеса. Они ехали вверх и вниз по трелёвочным трассам, по грязи и сору, вокруг уложенных брёвен и куч отходов, через многие акры изуродованных пней. Бойня, резня — ни одного живого дерева на площади в двести акров.

Они нашли контору участка — небольшой передвижной домик, запертый и неосвещённый: никого нет дома. КОРПОРАЦИЯ ДЖОРДЖИЯ ПАСИФИК, СИЭТТЛЕ, ВАШИНГТОН, гласила жестяная табличка на двери. Похоже, ребята работают далеко от дома, подумал Хейдьюк.

Он вышел. Постучал в запертую дверь, погремел висячим замком. Никто не отвечал; ничто не отвечало. Стрекотала белка, голубая сойка взлетела с дерева в лесу за вырубкой; однако поблизости всё было тихо. Даже ветер прекратился, и лес стоял неподвижно, как и мёртвая зона, окружавшая его. Бонни думала о Путнике. Скажи им, что он вернулся. Скажи им, что он вспомнил, и т. д. Хейдьюк вернулся.

— Ну?

— Я ж тебе говорил. Здесь никого нет. Все уехали в город на уикэнд.

Она обернулась, глядя через поле битвы на инертные сейчас, но мощные машины, стоящие совсем рядом, на беззащитные деревья за вырубкой. И снова на машины.

— Здесь оборудования, наверное, на миллион долларов.

Хейдьюк осмотрел расположение машин оценивающим взглядом.

— Около двух с половиной миллионов, — сказал он. Оба подумали одно и то же. Помолчали.

— Что будем делать? — спросила она, вздрогнув от вечерней прохлады.

Он усмехнулся, обнажив клыки, блеснувшие в сумерках. Взметнулись большие кулаки большими пальцами вверх. «Время выполнять наши обязанности».

18. Доктор Сарвис у себя дома

Трудный день в операционной. Сначала — торакальная операция: сложное удаление нижней доли левого лёгкого у мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет. Он приехал сюда, на Юго-запад, слишком поздно, — лет через десять лет после того, как старомодный свежий воздух девятнадцатого столетия заменило современное научное мышление, и умудрился завести пульмонит, осложнённый шрамами бронхоэктазии (расширения бронхов) — болезни, редкой у молодых млекопитающих, в свою очередь, осложнённой через несколько лет самым типичным на юго-западе хроническим заболеванием — коккодиоидомикозом, или равнинной лихорадкой. Эта грибковая инфекция обычно связана со щелочными почвами и разносится чаще всего ветром в тех регионах, где естественная поверхность пустыни нарушена сельским хозяйством, строительством и добычей полезных ископаемых. У его нынешнего пациента эта активно распространяющаяся болезнь, спровоцированная экономическими причинами, привела к жестокому кровотечению, так что у доктора не было иных возможностей, кроме как удалить, наложить швы и зашить парнишке кожу.

Дальше, для отдыха и расслабления, Док выполнил удаление геморроя. Эту простую, как удаление сердцевины яблока, операцию доктор всегда проводил с удовольствием, особенно сейчас, когда его пациентом был вульгарный, белозадый, синеносый районный прокурор округа Бернал У. У. Динглдайн (или не У. У. Динглайн? а-а, какая разница), преследовавший стриптизёрок. Гонорар Дока за эту десятиминутную операцию ректального развёртывания составит, в данном случае, ровно 500 долларов. Чрезмерно? Конечно; конечно, чрезмерно; но, собственно, его же предупреждали: прокуроров здесь не почитают.

Закончив, он сбросил свой запятнанный кровью халат, ущипнул медсестру за попку и побрёл на дрожащих задних конечностях через боковую дверь по аллейке сквозь фотохимическое сияние слегка приглушённого, но безжалостного солнца Альбукерка. Спустившись по короткой, в несколько ступенек, затемнённой лестнице, он оказался в мягком полумраке ближайшего бара.

Официантка появлялась и исчезала, появлялась и исчезала снова — бесплотная улыбка, скользящая в сумраке зала. Док потягивал свой мартини и думал о парнишке с разрезом — теперь уже зашитом — длиною в восемь дюймов, и как у него печёт сейчас под левой лопаткой. Когда-то Юго-запад был местом, куда восточные врачи посылали на поправку своих самых серьёзных респираторных больных. Это время прошло; банкиры, промышленники, строители автодорог, поставщики коммунальных услуг, — все те, кто нынче занимается его освоением и застройкой, менее чем за тридцать лет преуспели в своих усилиях довести воздух городов Юго-запада до «стандартного качества», то-есть сделать его таким же загрязнённым, как и повсюду в иных местах.