День сардины

Я думал об этом все время, пока толкал тележку, чуть не падая и сторонясь машин, — как найти мысль и раскалить ее.

Ставя тележку в темный угол рынка, он сказал:

— Проводишь меня? — Я не ответил. — Есть куча способов его освободить, но я выбрал один, самый лучший. Только тут смелость нужна. Это не детская игра. Неслыханное дело — освободить человека, приговоренного к виселице… Ну как?

— А он что говорит?

— Краб? Его я не спрашивал. Но он согласится, будь спокоен.

— А вдруг упрется?

Носарь схватил меня за руку.

— Откуда ты набрался такого дерьма? Да пускай он что угодно говорит, а перед казнью все равно согласится…

— Не согласится.

— А ты почем знаешь? — сказал он, подходя ко мне вплотную. — Откуда ты это взял? Кто его брат, я или ты?

Мне бы схитрить, согласиться, пускай носится с этой мыслью. Все равно кончилось бы ничем. Такие детские затеи всегда ничем кончаются. Но я знал, что он может натворить бед. И может заставить меня сказать «да» просто потому, что он сильнее, и я твердо решил помочь ему единственным возможным для меня способом — сказать «нет» в первый раз с тех пор, как мы с ним знаем друг друга.

Я молча покачал головой.

— Ну ладно, я пошутил, — сказал он, выпустил мою руку и отошел. Это была самая печальная минута для нас обоих. — А вдруг он и вправду скажет, что хочет умереть? — спросил он через плечо. — Нет, это ты просто отговорку придумал. Не может он хотеть смерти. Он сделал не больше, чем те, что стреляли на войне из винтовок — трах-тах-тах, или те, что сбросили атомную бомбу, но в его поступке хоть смысл есть. Он знал, в кого стреляет. Да чего там, ты с ними заодно: хочешь, чтоб его повесили!

— Честное слово, не хочу, Носарь, — взмолился я. — Будь моя воля, никого бы не вешали.

— Всем этим разговорчикам грош цена, — сказал он. И засмеялся: — Да и потом это только так — мечты. Все равно ничего у нас не выйдет, никакому сверхчеловеку такое не под силу.

— Да я просто тебя испытывал, — пробормотал он. — Поглядеть хотел — а вдруг зацепит тебя. Если б ты согласился, я сам первый сказал бы, что все равно она его уже заклеймила, и он теперь только одного хочет — чтоб ему поскорей скрутили руки за спиной и отвели туда…

У двери он подал мне руку.

— Ты не сердишься? — Я, чуть не плача, пробормотал, что не сержусь, и пожал протянутую руку. — Разве я так поступил бы на твоем месте? — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Нет, конечно. Я б подложил тебе свинью. Да я так, собственно, и сделал…

Он обошел вокруг меня, сунув руки в карманы, зная, что я в его власти, потом прислонился к стене.

— Курить есть? — Я вынул сигарету и бросил ему. — Ты не поверишь… — начал он и замолчал прикуривая. Я ждал, что будет дальше, а он ломал передо мной комедию. — Ты не поверишь, — сказал он наконец, — но сроду я с такой горячей девчонкой не путался. — Он тряхнул головой и как-то странно, выжидающе поглядел на меня. — Раз вечерком я завернул к ней извиниться за то, что мой старик вышвырнул ее старика, сказал, что я, мол, знаю ее и знаю, что пастор выполнял свой долг. — Он отбросил сигарету, не докурив и до половины. — Люблю вот так начать и бросить… Ты слушаешь, Артур? — Я кивнул. — Ну вот, пошли мы прошвырнуться, долго ходили и все разговаривали, — да, брат, эта крошка любит поговорить. Я покаялся ей в своих грехах. Все шло как по маслу. А потом она спросила про тебя, и тут у меня нечаянно вырвалось…

— Что вырвалось?

— Я просто так, для смеху, рассказал ей, как ты разъезжал с одной дамочкой в роскошном автомобиле. Она сказала, что, может, тут ничего плохого нет, а потом вдруг как взорвется, вроде ракеты, только вместо искр слезы. Но ничего, я ее утешил, — сказал он с торжеством. И, склонив голову набок, спросил: — Ну, что скажешь?

Может, он ждал, что я сразу его стукну, но меня так быстро не расшевелить. Конечно, мне было обидно узнать, что Дороти такая же, как все эти пташки, хоть и в другом оперении, чем Стелла, Милдред и прочие, но той же породы…

А обиднее всего было то, что сам я не понял этого, и Носарь открыл мне глаза. И было очень грустно вспоминать ее голос, лицо и этого беднягу пастора; но больше всего жаль было бедняжку Артура. Я стоял и чувствовал, как во мне закипает злость. Уйди он тогда, этим все и кончилось бы. Но ему было мало. Он подошел и ткнул меня пальцем в бок. Тут уж я не выдержал. Я три раза стукнул его под ложечку, а потом еще по лицу — легче легкого врезать апперкот человеку, который согнулся в три погибели. На мгновение я стал таким же, как он, — мозг мне жгла одна-единственная мысль: отправить его туда, куда его брат отправил Милдред. Но, почувствовав боль в руке, я опомнился и ушел, растирая на ходу пальцы. Ничего, очухается сам, не маленький. Мне казалось тогда, что все кончено.

XV

1

уда ни сунься, всюду тупик. Каждую субботу вечером я выхожу из дому с пятью или шестью фунтами в кармане и не знаю, куда деваться. У меня есть проигрыватель, но ведь с ним долго не просидишь — он не заменит друга. Есть и карманный транзистор, так что, если мне осточертеет сидеть в нашей уютной гостиной, можно уйти куда душе угодно. Я включаю его, но скоро он надоедает мне хуже горькой редьки; ставлю пластинку, но не могу усидеть на месте. Мечусь, как тигр в клетке. Нашими ребятами теперь командует Сэнгстер, он ко всем относится покровительственно; а Малыш-Коротыш, Балда и все остальные — просто тряпичные куклы, с которыми мне не о чем разговаривать. Носарь где-то в миллионе миль от меня, он весь накален, но меня это не греет. Стелла уехала, ее дом опустел. С Дороти я порвал.

Но хоть и знаешь, что всюду тупик, все равно кидаешься во все стороны. Раз вечером старик Джонсон встретил меня на Шэлли-стрит и затащил к себе. Нам нечего было сказать друг другу, разговор шел со скрипом, о пустяках. Теперь я знаю, для чего он меня привел, — хотел Дороти успокоить. Мы играли в шашки, а Дороти листала журнал. Иногда я ловил на себе ее взгляд: так смотрят на ядовитую змею. Но с виду она была приветлива и очень хороша собой. Наконец я сказал, что мне пора.

— Сыграем еще партию, — предложил пастор не слишком настойчиво.

Но я уже встал и пятился к двери.

— Нет, не могу. Большое спасибо.

— Что ж, заходи, — сказал он. — Ты знаешь, тебе здесь всегда рады. — Он посмотрел на Дороти. — Правда, девочка?

— Конечно, — сказала она с натянутой улыбкой.

— Ну, до свидания, — сказал я.

— Дороти тебя проводит. Да, Дороти?

Дороти кивнула с таким выражением, словно хотела сказать: ничего не поделаешь, придется. Она вышла первая. Старик Джонсон сидел, уставившись на шашечную доску.

— Прощайте, мистер Джонсон, — сказал я.

Он понял, что я прощаюсь навсегда.

— Прощай, сын мой. — Он знал, что бесполезно добавлять: «Благослови тебя бог». Может быть, он сказал это шепотом, как игрок, который поставил на кон последние деньги и знает, что ему не выиграть.

Спустившись с лестницы, я протянул ей руку.

— Ну, пока.

— Подожди, — сказала она. — Где ты был на пасху?

У меня в голове будто звякнул крошечный колокольчик, и я услышал голос Стеллы — она спросила меня, какой сегодня день, а потом сказала: страстная пятница.

— Сбежал из дому, — ответил я.

— И долго тебя не было?

— Двое суток, вернулся в великую субботу.

— Да, порядочно, — сказала она. Я знал, что будет дальше, и молчал, надеясь ее остановить. Но она продолжала неумолимо: — А Стэнли Кэррона ты видел? — Сперва я вытаращил на нее глаза, не понимая, что это она про Носаря говорит, но потом до меня дошло. Я кивнул. — Значит, он тебе уже все рассказал? — Она смотрела на меня до тех пор, пока я не пробормотал, опустив голову: «Да, рассказал». — Что скажет отец, когда узнает! Как мне быть, Артур? — Я взял ее за руки. Она вырвалась и спрятала руки за спину. — А все ты виноват — обращался со мной, как со святой или не знаю уж с кем, а потом ушел к той женщине. Да, он мне все сказал, ему это было выгодно. А теперь он меня знать не хочет. Ненавижу его! Такой же зверь, как его брат, взял, что ему нужно, и прощай… А ты… ты больше не захочешь меня видеть?