Записки гайдзина

Со второго этажа кофейни открывался дивный вид на многоярусную замковую башню с загнутыми черепичными скатами. Мы сели у окна, заказали по чашке капучино.

– А я думала, это костёл, – задумчиво сказала Люся, глядя сквозь стекло.

– У тебя неправильные кексы. Совсем не показывают тебе Японию.

– Нет, водили как-то... Только я не врубилась, что это замок. А так конечно... Рестораны, магазины... Ну так мы ведь и не туристы, мы работать приехали.

Принесли кофе. Люся вынула из чашки палочку корицы, сняла с нее языком пузырчатую пенку.

– А знаешь, у нас в «Винусе» скоро шест поставят!

– Шест?

– Не видел, как у шеста танцуют?

– В кино видел.

– Теперь в натуре увидишь! Я пока из принципа не танцую, а как шест поставят, сразу начну. Я в Киеве только на шесте работала. Знаешь, какой кайф!

– А в чем кайф?

– О-о-о-о-о! Ты не понимаешь! Там столько трюков! Это такая акробатика! Если еще музыку грамотно подобрать, то вообще! Представь: сначала всё так медленно, спокойно, никто ничего не ждет... А потом гитара как взвоет! А ты как закрутишься! Просто конец света. Тэнчик обещает в июне сделать.

– Кто обещает?

– Тэнчик. Ну, директор. По-японски «тэнчо», так мы его тэнчиком зовем. Он у нас хороший. Все понимает. Говорит: девчонки, не стройте иллюзий, вы здесь как обезьяны в зоопарке. И смотреть на вас ходят тоже обезьяны. Так свою работу и воспринимайте. Потому что всерьез ее воспринимать – это чокнешься.

– Мудрый человек.

– Ну правильно же? Крокодил Гена работал в зоопарке крокодилом, а мы работаем белыми девками. Что такого? Я раньше бухгалтером была в одной конторе – десять начальников, сто проверяющих, денег никаких... Как вспомню, так мутит. Уж лучше здесь. Сейчас доработаю свои полгода, дома немного отдохну – и опять в Японию. Заказов много набираю, должны точно взять.

– Это от заказов зависит?

– Ну, естественно. Все записывается, все учитывается. У Синди заказов много, так ей прямо здесь контракт продлевают. И Барби тоже...

– Откуда такие имена: Синди, Барби?..

– Это не имена, это клички. Сценические псевдонимы. Чтоб японцам было легче выговаривать. И чтоб нам самим друг друга различать. А то у нас пять Светок, три Оксаны, две Наташки... Одна только я Люся.

– Игра по схеме «три-пять-два».

– Ага. И еще чтоб красивее было. «Светлана» на японское ухо – не круто. Вот «Барби» – круто. А «Оксана» по-японски, сам понимаешь, звучит как «окусан», то есть «жена», и это уже вообще никуда не годится.

– А у тебя псевдоним есть?

– Есть. Рита.

– Не понял. Была Люся, стала Рита? Шило на мыло какое-то.

– Кексы говорят: красиво звучит.

– Черт знает что. Лучше знаешь, какой псевдоним возьми?

– Какой?

– Пенелопа.

– Почему Пенелопа?

– Потому что Пенелопа, согласно Гомеру, продинамила целую кучу женихов.

– Да, я помню. А потом пришел Одиссей и всех замочил.

– И лишил Пенелопу заработка.

– Ха!.. Ну ты прикольщик!..

Запищала трубка.

– Моси-моси! – сказала Люся. – Хелоу!.. Йес... Йес... Ноу... Ин ван плэйс... Элоун... Оунли ми... Хонто... Ай сэд хонто!.. Ноу... Ноу... Ай сэд ноу!.. Хонто... Йес... Окей... Бай-бай.

Вернув трубку в сумочку, она тяжело вздохнула.

– Господи, что мне с ним делать...

– Жених? Все тот же?

Она покивала и некоторое время сидела молча, гоняя кончиком ложки кофейно-пенистые волны. Я повернул голову к окну и следил, как на черепичных башенных скатах играют солнечные блики, а на самой крыше тянут изогнутые хвосты два мифических дельфина.

– Ты знаешь, – произнесла Люся, кладя ложку на блюдце, – я последнее время замечаю за собой странную вещь.

– Какую?

– Иногда чувствую, что мне его жалко.

– Да уж... – сказал я. – Какая-то совершенно внеэкономическая категория. «Жалко»... Абсолютно непроизводственный термин. По какой статье будем проводить? Что говорит по этому поводу теория бухгалтерского учета?

– Ты понимаешь, обычный жених так долго не выдерживает. Когда видит, что ничего не светит, переключается на других девок или вообще пропадает. А этот...

– Влюбился?

– Даже не знаю... Как они, такие скебешные, могут влюбляться? Тут другое слово нужно.

– Зациклился? Заклинился? Запал? Подсел? Подвис?

– Да, вот что-то такое... Ну сам посуди: приходит чуть ли не каждый день, с девяти до трех ночи, и на все это время делает мне заказ. Считай: четыре сэнки плюс две, и все это на шесть часов – получается тридцать шесть тыщ за вечер. Умножь на тридцать дней – миллион! Откуда деньги?

– Может, он якудза?

– Кто, этот очкарик? Он инженер какой-то. Что-то там чертит, я не вникала...

– В серьезной компании могут хорошо платить.

– Да, он говорил, что сделал изобретение и его наградили. Ну и потратил бы с умом! Так нет же, будет каждый вечер на голые титьки пялиться и канючить: «Ай вонт ю!»... «Плиз би май вайф!»... Придурок...

– Значит, жалко?

– Ну да! Ты не поверишь: я его один раз даже поцеловала!

– Не может быть.

– Я тебе говорю! Просто подумала: ну совсем же измучился парень, надо хоть чем-нибудь порадовать. Выпила побольше водки, собралась с духом... Блин, чуть не стошнило. Они вообще целоваться не умеют!

– Кто?

– Японцы!

– Ну, может не все? Может, другие-то умеют?

– Да прям! Девчонки про своих кексов то же самое рассказывают. Они все какие-то богом ушибленные. Мне его жалко, а что я могу? Первый раз сказала: мол, я тебя еще плохо знаю, мы мало встречались, вот встретимся сто раз, тогда сможем стать ближе. Я им это всем говорю – я ж не знала, что он считать начнет. Приходит потом, довольный, рот до ушей – вот, говорит, сегодня ровно сто раз. Что делать? Говорю: это, мол, были слишком короткие встречи, ты должен в общей совокупности пробыть со мной пятьсот часов. Типа в шутку сказала, чтоб отвязался, – а он понял буквально и теперь стаж насиживает.

– Когда насидит пятьсот часов, расскажи ему про пуд соли.

– Нельзя. Отравится. Почки угробит.

– Тогда скажи открытым текстом: «Чувак, извини, ты не в моем вкусе».

– Уже язык не повернется. Он столько денег на меня потратил... Ладно, контракта осталось два месяца, как-нибудь дотяну... Слушай, вот теперь я точно проголодалась. Отвези-ка меня к Макдональдсу.

Мы вышли из кофейни, добрели до машины, остановились у самого рва.

– Видишь листья на воде? – спросил я. – Круглые, большие. Это лотосы. Они тоже скоро зацветут.

– Откуда ты все знаешь? – удивилась Люся. – Ирисы, лотосы...

– Все люди разные, – сказал я. – Кто любит смотреть на голые титьки, а кто на цветы.

– Да уж, – вздохнула Люся и взяла меня за руку. – На нашей работе умом тронешься. Забудешь, что есть на свете нормальные мужики. И когда появляется нормальный, вменяемый, совсем не скебешный – то уже и счастью своему не веришь.

Тут она с какой-то тревогой вгляделась в меня и спросила:

– А тебя правда это дело вообще не интересует?

Я думал долго. Секунды четыре. Потом со всей решительностью ответил:

– Правда.

– Ой, какой ты классный! – выдохнула Люся и сильнее прижалась ко мне. – А ты знаешь, мне уже все девчонки завидуют. Даже Каролина...

Когда мимо проплывало длинное здание краеведческого музея, Люся сладко потянулась и мечтательно произнесла:

– Нет, ну как я все-таки хочу на шест! Ой, мамочки мои дорогие, как я хочу на шест!..

Макдональдс встретил нас бесчисленными плакатами и флажками с художественными изображениями гамбургеров. Мы вышли из машины.

– Слюнки текут, – сказала Люся. – Неужели не хочешь?

– Нет, благодарю. Банку чая возьму и поеду поработаю.

– Ну, ладно. Спасибо за кофе. Как-нибудь еще позвоню.

– Звони.

– Ты такой классный... Я должна тебя поцеловать.

– Целуй.

Она коснулась губами моей скулы. В то же мгновение от угла Макдональдса отделилась рыхлая фигура и сделала робкий шаг в нашу сторону.