Седьмая встреча

— Но ведь без причины таких поступков не совершают? — заметил Горм.

— У него была депрессия, — сказала Эдель. — Я видела его несколько раз в Осло этой осенью. Он плохо выглядел.

— Но почему? — спросил Горм.

— И ты еще спрашиваешь, почему? Ты! — хрипло сказала Эдель.

Все замолчали. Даже мать.

— Ты хочешь сказать, что у него началась депрессия из-за моего отъезда и потому он покончил с собой?

— Дети, перестаньте! — взмолилась мать. — Мы должны бережно относиться друг к другу.

— Отвечай! — потребовал Горм.

— Я не знаю! — отрезала Эдель. — Я ничего не знаю! — крикнула она и выбежала из комнаты.

— Поберегите друг друга, — дрожащим голосом сказала мать.

Марианна над столом протянула Горму руку. Хрупкую и белую по сравнению с его рукой. Но смелую.

— Давайте вспомним что-нибудь приятное. Ладно? — попросила мать.

— Простите. — Горм встал.

Эдель сидела на кровати, опустив голову на руки. Она не ответила, когда он постучал в дверь. Ни слова не говоря, он сел рядом с ней.

— Чего тебе? — шепотом спросила она.

— Не знаю. Я ничего не знаю, — ответил он и понял, что повторил ее слова.

Ему стало легко, когда он увидел, что она не плачет.

— Как тебе живется в Осло? Как занятия?

— Хорошо. Только один раз завалила экзамен.

На тумбочке горела лампа. Она была сделана в виде эльфа. Матерчатые крылья служили ширмой. Одно крыло было в коричневых пятнах, видно, прогорело, рука у эльфа была сломана.

— Я была в Индрефьорде, когда его нашли, — сказала она.

— Ты смелая. — Он нерешительно обнял ее.

Она стукнулась головой ему в грудь, и ее пальцы больно впились в его руку.

— Камень пришлось отрезать… он был слишком тяжелый. Мне велели уйти, но я не могла. Как я могла уйти, правда?

Он покачивал ее из стороны в сторону. Прижался лицом к ее лицу, несколько раз пытался что-то сказать. Найти слова, которые были бы важны для нее. Но все слова, которые он знал, были пустыми и не имели смысла.

— Прости меня, Горм. Я не считаю, что это твоя вина. Но в последний раз, когда я его видела, мне показалось, что он… самый одинокий человек из всех, кого я знала. И все-таки ничего не сделала.

Красное дерево в конторе сверкало свежей полировкой. На письменном столе стояла фотография отца в серебряной рамке с траурной лентой.

Читать завещание должен был адвокат Ванг. Семья собралась в полном составе. Бабушка была больна с тех пор, как узнала о смерти отца. Ванг сообщил, что она получила свою долю, когда овдовела. Больше она ни на что не претендует, независимо от того, что написано в завещании.

Если Герхард, вопреки ее пожеланиям, что-то завещал ей, она готова разделить это поровну между своими тремя внуками. Ванг, по-видимому, процитировал ее слово в слово.

Акции компании «Гранде & К°» полностью принадлежали Герхарду Гранде после того, как несколько лет назад он купил их у более мелких акционеров.

Горм получал в наследство семьдесят процентов акций при условии, что возьмет на себя управление компанией. Сестры и мать получали каждая по десять процентов. Если Горм не хочет заниматься делами фирмы, он, как и другие, получит десять процентов. Мать получала право решать вопрос о продаже. Прибыль от возможной продажи должна принадлежать ей, за исключением того, что по закону должны получить дети.

Личная часть наследства поступает в распоряжение матери. Кроме недвижимости в Индрефьорде, которая переходит Горму, мать будет распоряжаться городским домом до своей смерти, но дом остается во владение Горму, независимо от того, возглавит ли он фирму.

Эдель ерзала на стуле, не поднимая глаз. Когда адвокат произнес слова «десять процентов», она стиснула руки. А когда было объявлено, что Индрефьорд остается Горму, у нее побелели губы.

Марианна смотрела вдаль отсутствующим взглядом, она выдвинула вперед подбородок и не показывала своих чувств.

Мать вздохнула, но вид у нее был безучастный.

После оглашения завещания все посмотрели на Горма. У него была дурацкая маленькая татуировка возле левого соска, но они об этом не знали. Символ веры, надежды и любви. Он сделал ее на свои первые заработанные деньги. В Сингапуре. Почему-то сейчас он вспомнил, что делать ее было больно и ранка потом некоторое время болела. Но быстро зажила.

Он старался не смотреть на родных. Взгляд его бродил по кубкам отца, полученным за стрельбу. Почему отец не застрелился? Ведь это более героично, чем утопиться. Чтобы избавить мать от вида крови?

Слева от двери висел дедушкин портновский диплом. У отца специального диплома не было. Он только учился в Высшем торговом училище — одновременно с Агнаром Мюкле, — чтобы стать достойным наследником портняжной фирмы, которую дед превратил в оптовую продажу трикотажа, сопутствующих товаров, мужского и дамского платья.

Отец говорил, что он тоже почти ничего не знал, когда начал работать в фирме. Но через двадцать пять лет акционерное общество «Гранде & К» превратилось в самую большую фирму в этой части страны.

Теперь место отца должен занять Горм. Не зная, что от него требуется, за исключением того, что если он не захочет возглавить фирму, то получит те же проценты, что отец определил дочерям. Такова была последняя воля отца.

Горм на минуту закрыл глаза и увидел перед собой пачку желтых блокнотов, которые еще лежали в его матросском мешке, перехваченные прочной резинкой. Потом он одернул рукава пиджака и медленно встал со стула.

— Значит, остается только начать.

Слова отца легко слетели у него с языка, словно он привык произносить их.

Адвокат Ванг пожал ему руку.

Мать повисла у него на шее. Она выглядела мокрой, но чистой тряпкой. Баклан и Лебедь с прямыми спинами сидели на своих стульях, взгляды их были обращены в себя.

Если раньше они не ненавидели меня, то возненавидят теперь, подумал Горм, не в силах решить, важно это для него или нет.

По мере того как служащие входили в контору и рассаживались вокруг стола, они пожимали Горму руку и выражали свои соболезнования.

Заведующий делами Хенриксен произнес короткую, прочувствованную речь. Сказал о большой потере и большом человеке. Передал приветствия от Пароходства Салтена, Металлического завода, Оружейного завода в Конгсберге и многих других, потерявших члена своих правлений или ведущего игрока команды.

Потом новому директору были предъявлены цифры. Все исходили из того, что Горм будет называться директором, а не коммерсантом, что было бы несколько старомодно. Гранде сменили свой титул несколько лет назад.

— На мой взгляд, коммерсант звучит нисколько не хуже. Но я подумаю над этим, — пообещал Горм.

Ревизор ткнул окрашенный никотином палец в столбики цифр и стал объяснять скрипучим, но внятным голосом. Все было оставлено в идеальном порядке, руководство выполнило свой долг, и финансовая отчетность находилась в полном соответствии с правилами и добросовестной бухгалтерской практикой.

Хенриксен считал, что положение фирмы стабильно, но о расширении речь не идет. Борьба с коммуной за участок земли еще не закончена, что привело к некоторым временным решениям относительно подсобных помещений и складов. В том числе и швейного цеха. Оптовая торговля терпит убытки из-за того, что многие клиенты фирмы разорились и сверили свою деятельность. Окупаемость снизилась, но не сильно. В последние два года многое было возложено на младших руководителей, которые недостаточно серьезно отнеслись к доверенному им делу.

Это не было сказано прямо, но у Горма появилось чувство, будто ему дают понять, что отцу все надоело. Два-три раза заведующий магазином Хауган употребил выражение: «Если бы мне было позволено, то я сказал бы…»

— Но все можно улучшить! — прибавил он с достойным рвением.

Присутствующие переглянулись, потом посмотрели на Горма и дружно закивали головами.

— Конечно, можно! Такая старая и солидная фирма.