Правила перспективы

— Двусторонняя, — продолжал Бендель, оттянув полу куртки. — Изнутри белая — на случай холодов. Это летняя сторона. Он носил зимней стороной наружу, так что эта не такая грязная.

— Повезло, — с невероятным усилием проговорил герр Хоффер.

— Не расхаживать же в белом, когда нет снега? Да и зимой белое остается белым максимум на день, а потом вываляешься в грязи, и тебя все равно видно. А это солнечные пятна, пробивающиеся сквозь ветви. Я — ходячее полотно импрессиониста, герр Хоффер. Штаны кисти Сера.

Герр Хоффер только улыбнулся — ему было слишком плохо.

— Вы не поверите: этот рисунок придумал профессор Шик. Мой старый учитель. Бывает же такое, а, герр Хоффер?

Бендель начал вышагивать взад-вперед по пустому залу.

— Старина Шик, — повторил он. — Кто бы мог подумать?

— Что ж, дорогой друг, — пробормотал герр Хоффер, — похоже, для нас все уже закончилось.

— Что ты говоришь, Ингрид?

— Я не Ингрид.

Бендель рассмеялся своим странным, резким смехом. Герр Хоффер поправил очки. Сквозь тошноту пробивалось раздражение. Он попытался сосредоточиться на тоненькой ниточке паутины там, где столько лет висел "Букет в вазе" Якоба Марелла. Трещина в очках раздражала, все время хотелось их протереть, но воображение могло нарисовать ему картину с точностью до карминного лепестка тюльпана. Паук оставил свою паутину. Может быть, насытился.

Какого черта тут оказался Бендель?

Тошнота начала отступать, и он снова закрыл глаза. И в самом деле, думал он, фрау Шенкель права: я должен был остаться с женой и дочерьми. Иногда все-таки она бывает права. С Сабиной стало так трудно. Он никому не говорил, как ему тяжело с ней в последнее время. Он, конечно, тоже не совершенство, но ведь он старается! А она устраивает истерики и швыряет в него фарфоровые чашки. Чашки бьются о стену. В груди вдруг закололо, будто туда попала чашка. Его рука сильно, чрезвычайно сильно пахла мышами. Ингрид! Вот еще выдумал! Безобразие!

Скамейка резко дернулась.

— Это неважно, — сказал Бендель, рухнувший на зеленую кожу рядом с ним, расставив ноги и откинув голову на спинку. Автомат болтался у него между ног. От него воняло. — Все кончено. Вы понимаете? Ничего уже не важно. Всем на все насрать. Ты либо уже сдох, либо так изголодался, что ничего уже не соображаешь, а если ты в войсках СС, тогда — и то, и другое сразу. Меня так и не повысили в звании, — рассмеялся он. Диванчик затрясся. Его пронзительный смех отражался от стен пустого зала. Ну хоть это ничуть не изменилось.

— Вы надолго уезжали, — пробормотал герр Хоффер. От запаха пота и машинного масла он снова почувствовал тошноту.

Он вдруг ясно понял — Бендель ни при каких обстоятельствах не должен спускаться в подвалы.

— Я сменил должность в сорок третьем, точнее, в начале сорок третьего. "Бауэр и партнеры". Реставрация произведений искусства.

— Вот оно что! Значит, вы ушли из СС?

— Компания «Бауэр» — структура СС, герр Хоффер. Я даже побывал в Польше.

За окном раздался хлопок. В мирное время герр Хоффер решил бы, что это грузовик подпрыгнул на мостовой.

— Герр штурмфюрер, нам и в самом деле лучше пойти в бомбоубежище.

— Часть отдела W в департаменте экономики и управления. Под началом обергруппенфюрера Поля. Тот еще тип.

— Понятно, — сказал герр Хоффер. — Давайте все-таки пойдем в убежище.

У него и ключ был. Даже к вахтеру идти не придется. Но они так и не тронулись с места. Далекий рев за окнами казался благодушным и каким-то размеренным.

— В основном я был во Франции. Производил реквизиции. Ваши проворонили много частных коллекций. Потом ездил в Польшу.

Герр Хоффер кивнул. Ему вспомнилось, что когда-то Бендель мечтал побывать в местах, которые писал Ван Гог, но, подумав, решил не задавать вопросов и тут же все равно спросил:

— В Провансе были?

— Да, довольно долго. И в Лангедоке. И в Пиренеях, и в Бордо.

— Замечательно. Как сказал Макс Фридландер, "истинный художник любит природу, а не искусство".

— Ах, Фридландер. Нидерландский примитивизм. Вы читали его опус?

— Разумеется, — соврал герр Хоффер.

— На мой вкус, его переоценивают. Скажите, он ведь давно сбежал за границу, правда?

— Не так уж и давно.

— Знаете, вот во Франции у меня была жизнь! Вообразите: дивный старый замок, стол и стул на лужайке, секретарша с пишущей машинкой, несколько парней в кепках и старый сторож с ружьем pour encourager les autres. Чтобы подбодрить остальных.

— Я знаю французский, — снова соврал герр Хоффер.

— Да, и мебельный фургон, припаркованный у ворот. Всего-то и дел, что записывать то, что выносят из ворот и складывают в фургон. Видели бы вы, герр Хоффер, какого размера там попадались полотна. Огромные. Как театральные декорации. Пуссен, Делакруа, Давид, даже Рубенс! Кого ни назови.

— Я думаю, — вмешался герр Хоффер, чувствуя, как под ним дрожит диванчик, — нам и правда пора в бомбоубежище.

Бендель не обратил на его слова никакого внимания.

— Их выносили, на какое-то время они заслоняли реальность, и ты думал: а ведь это гораздо лучше, чем реальность. И, конечно, обнаженные. То еще зрелище, доложу я тебе, впечатляет куда больше, чем настоящие. Ты уж прости за откровенность, Ингрид. В подвалах полно марочного шампанского. Замки-то в основном принадлежали евреям. Кто бы мог подумать, что у еврея может быть замок! Роскошная вилла, да, но не замок же! Нажито веками подлости и обмана. Цветущие глицинии, жужжание пчел, каменные стены. Пение цикад. Ликер и шампанское. Черт возьми! И я думал, какой же я везучий сукин сын. А потом меня на несколько месяцев отправили в Польшу. Под начало гаупштурмфюрера Мюльмана.

— В Польшу?

— В Краков, в реставрационные мастерские СС в Кракове. Какие там проворачивались дела, Ингрид! Господи, чего только не прошло через мои руки: Рафаэль, Рембрандт, "Дама с горностаем" Леонардо…

— Боже мой!

— Антуан Ватто. Выбирай кого хочешь. Коллекция Любомирских с рисунками Дюрера, Лазенки, семейные реликвии Чарторыйских… А потом меня снова отправили в Берлин составлять опись.

— Как хорошо, — поддакнул герр Хоффер, не слушая: он представил себе "Даму с горностаем".

— Скука смертная. Бумаги, бумаги, документы. Тысячи и тысячи работ. Даже самые громкие имена со временем приедаются. Вы не представляете, сколько у этого чертова Дюрера рисунков и гравюр. Вы знали, что он наполовину венгр? Спорим, не знали. А меня так и не повысили. Везде враги. Геринг разругался с Мюльманом из-за того, что тот забрал Леонардо. Фюрер тоже решил, что его обошли. Вот я и остался корпеть над описями. Громкие имена, и не слишком громкие имена. И ни одного Ван Гога, разумеется. Нет-нет, он же был психом! А нацисты не психи, нет! Так ведь?

— Конечно, — подтвердил герр Хоффер.

— Вот тогда-то мне и пришла повестка. Я встал из-за письменного стола и начал жить. Видите ли, жизнь состоит из ступеней. Каждая ступень — вещь в себе. Такая у меня теория. Не оглядываться на прошлое. Ни о чем не жалеть. Жизнь слишком коротка. О прошлом жалеют только сентиментальные кретины.

— Понимаю.

Где-то вдали снова начали бомбить — похоже на надсадный кашель. Или на работы в карьере по ту сторону Крайбургского холма.

— Значит, — вздохнул герр Хоффер, — вы считаете, что все и в самом деле кончено.

Он глубоко дышал и почти избавился от тошноты. И, естественно, почувствовал себя лучше.

— А?

— Война, — произнес герр Хоффер. — Трудно понять, если не видел собственными глазами.

— Что не видел?

— Фронта.

Бендель рассмеялся.

— Вы что, думаете, я самолет-разведчик?

— Нет, но…

— Вы участвовали в предыдущей заварухе, герр Хоффер?

— Нет. Мне всего сорок два.

— А сейчас что ж?

— Я в фольксштурме, но наш командир сбежал, и у нас нет ни оружия, ни формы. Только чувство собственного достоинства.

Он пошевелил пальцами в носках, но тут же сообразил, что делать этого не стоило.