Две жемчужные нити

— Ой, мамочка, родная моя! — бросилась Олеся на шею к Анне Николаевне. — Я этого до конца жизни не забуду, моя дорогая… Кто бы о нас позаботился, если бы не вы, Анна Николаевна и Дмитрий Григорьевич?.. И не говорите, и не возражайте. Это все вы! Только вы, и больше никто…

— И совсем не я, Олеся, а он, — Анна показала. на мужа. — Я просила, а он все ходил, добивался…

— Оба вы! Оба! Дорогой мой Дмитрий Григорьевич. Дайте я вас расцелую, — бросилась к нему Олеся.

И стала целовать в колючие, прокуренные усы, не замечая этого.

Старик упирался, моргал покрасневшими глазами, вытирал их рукавом. Детей у них с Анной не было, и у него впервые так защемило сердце, на глазах выступили слезы.

— Я не умею говорить то, что думаю, — пробормотал Гнат, — но даю слово офицера: никогда, где бы я ни был, не забуду вас. И не оставлю в старости, в беде. Я, так же как Олеся, круглый сирота, детдомовец, прошел жизнь от нахимовца до офицера, но такого тепла, как у вас, не встречал. Словом, я ваш вечный должник…

— Погодите! Надо же осмотреть квартиру. Может, там что не так, а? — спохватился боцман.

— Я девушкам позвоню! — бросилась к маяку Олеся.

— Какой ты, Дмитрий! Вечно у тебя какие-то подозрения, — недовольно проговорила Анна. — Что значит «не так», если они сами ордер и ключи принесли? Не кто-нибудь, а партийно-советская и военная власть нашего района. Глупеешь ты к старости.

— Нет, Анна, я должен все пощупать собственными руками. Только тогда скажу, все ли в порядке. — И пошел к калитке. — Нам некогда. Вечером гостей надо принимать. Везде должен быть флотский порядок…

— А мы вам тоже подарок приготовили! — радовалась Олеся. — Гнат всю весну возился…

— Олеся, я ведь просил тебя, — недовольно проговорил Гнат. — Вот язычок!

— На то и жена! Привыкай, парень, — выпустил дым из трубки боцман. — Поэтому их брата на военную палубу не пускают. Весь флот могут языками сгубить.

Поднимаясь в гору, часто останавливались. Анна Николаевна жаловалась на сердце, а Олеся посматривала вдаль, не появятся ли девушки.

— Все может быть, — оправдывался боцман. — Я их знаю. В одном месте батарея протекает. В другом — труба лопнула. Там кранов нет, здесь — штепсель испорчен. Одно окно разбито, второе перекошено. Одна дверь не закрывается, другая не открывается.

— Так они же, наверно, проверили, — откликнулась Анна.

— Некогда было! Слышала же: секретарь — на бюрю, адмирал — на самолет, рапорт везет…

— Не беда… Сами исправим, если что не в порядке… была бы квартира, — успокаивал старика Гнат, весело посматривая на море.

На вершине горы, у нового дома, остановились. Все было как на ладони. Город, сады, парки, памятник адмиралу Макарову, просторные бухты, корабли. И море. Нахмурившееся, с белыми бурунами, почерневшее при солнце.

Боцман измерил глазами высокую гору, на которой они стояли, прибавил к ней еще пять этажей нового дома и сказал:

— Далеко видно. На полтора морских горизонта. Отсюда, Гнат, ты увидишь больше, чем твой адмирал из своей штаб-квартиры. У него перед глазами один горизонт, а у тебя — полтора…

— Девочки! Сюда-а-а! — звонко закричала Олеся и замахала белой косынкой.

Впереди бежала Искра. За ней, взявшись за руки, — Стася и Галя. Светлана Козийчук шла одна, с книжкой. Позади на значительном расстоянии медленно шагал Павел Зарва, держа под руку Ольгу Чередник. И последним, сбив набекрень берет, шел Андрей Мороз. Бригада растянулась по горе, словно рассыпавшиеся бусинки.

Гнат долго глядел на море.

— Будет шторм. Опять пойдем в море. Адмирал не может, чтобы в шторм корабли стояли на приколе. Жаль, что я не побываю на вашем празднике, Дмитрий Григорьевич…

— Ничего, Гнат, утро приносит надежду. В самый большой шторм утро всегда приносит надежду. Не горюй. — Медленно выговаривая слова, боцман повторил еще раз: — Утро приносит надежду.

И немного помолчав, добавил:

— Запомни эти слова, Гнат. Запомни, и тогда легче станет жить на свете.

— Спасибо, — козырнул Гнат, легонько коснувшись рукой мичманки.

Защебетали девушки, вокруг рассыпался смех. Все остановились у подъезда, в котором находилась долгожданная квартира. Заперто.

— Начинается, — буркнул старик. Он выхватил из кармана милицейский свисток и громко просигналил.

Где он его раздобыл и зачем носил с собой — никто не знал. Даже жена. Прибежала какая-то женщина, потом мужчина, а за ними — домоуправ.

— Свадьба? Молодожены? Приветик, приветик, — потирал он сизый нос. — Знаю. Все знаю. У нас тоже морской порядок. Ордерочек прошу, ордерочек…

У порога вытерли ноги и рассыпались по гулкой, пустой, с чуть низковатыми потолками квартире. Искра крикнула:

— Ванна! И газ на кухне! А кухня, девочки! Финская!.. А какие окна? Два — на море. Одно — на Новоград, а четвертое — кухонное — прямо в лес. Все окрестности видны.

Девушки хвалили квартиру, прикидывали, где и что поставить из мебели, которой еще не было. Ахали и охали от радости. И только боцман молчал и все вертелся у кранов, выключателей, электросчетчика и газовой плиты. Все было исправно. Осекся старик, притих.

Искра отвела Олесю в уголок и просит:

— Олеся, никому не отдавай свое место в общежитии, я хочу там жить…

— А у Павла? У него же лучше…

— Нет. Я теперь третья лишняя. Павел с Ольгой все вместе да вместе. И чай пьют и еду варят. Он и посуду моет. Неудобно мне там, Олеся, — шептала Искра. — Не могу так близко около чужого счастья жить. А мое куда-то закатилось и до сих пор не найду его. Плакать хочется. Целые ночи не сплю…

— Вот как! — удивилась Олеся.

— Когда вы будете переезжать? — не отступал домоуправ.

— Надо сначала мебель купить. Сегодня привезем, — пояснил Гнат. И он с трудом выпроводил девчат на улицу.

Взяв боцмана под руку, Гнат сказал:

— Я сейчас побегу в магазин. Потом позвоню в штаб. И, должно быть, не вернусь. Разрешите вручить вам подарочек сейчас. Это модель нашего маяка. Она может быть настольной лампой. У нее световое реле. Включается в розетку. Когда наступают сумерки, маяк загорается. Утром сам гаснет. Синхронные часы бьют корабельные склянки. И ревун гудит. Я хочу, чтобы мой маяк стоял у вас на столе, когда соберутся гости. Пусть свечки горят и он светится. Свечки догорят и погаснут, а маяк будет светиться, Дмитрий Григорьевич…

— Сам мастерил?

— Конечно.

— Спасибо.

Старик обнял Гната и еще раз повторил:

— Не забывай: утро всегда приносит надежду.

Море бушевало все сильнее, заглушая веселые девичьи голоса. Только косынки белели на фоне почерневшей воды, словно крылья чаек.

29

В воскресенье утром показался теплоход. Чайки со всего берега весело закричали и, чувствуя поживу, помчались навстречу. На борту, кроме наших туристов, плыли еще и французские. Набралось их в Марселе немного; денег, чтобы зафрахтовать свой пароход, не хватило, вот их и взял наш теплоход, на котором оказались свободные каюты. Французы были веселые, компанейские, сразу же перезнакомились с нашими туристами, радостно сообщили, что среди них едет большая группа, организованная обществом «Франция — СССР». Русского языка они не знали, но охотно произносили первые слова, которым их научили матросы: «давай-давай», «спутник», «лунник», «водка».

Марта, которая тоже ехала на этом теплоходе, принарядив сына и дочь, замерла перед прозрачным стеклом рубки, вглядываясь в далекую землю отцов, которая все ширилась и словно плыла им навстречу. Женщина прижимала к груди девочку и что-то горячо шептала. Анри держал на плечах сына, опираясь на железный костыль.

Капитан оглядел Марту с головы до ног. Все на ней было в тон и к лицу, а едва уловимый аромат духов чуть подчеркивал торжественность, с какой женщина вышла встречать родной берег своего детства.

— А каблограмму сестре послали? — спросил капитан.

— Нет, — как-то виновато улыбнулась Марта. И пояснила: — Сюрприз!