Рассказ о брате (сборник)

Я недоуменно огляделся: как это они исхитрятся? Но через два стола оказался свободный табурет, да пустовало место на скамейке, и Пайкок резво принялся за перемещения: семерых уговорил передвинуться со всеми пожитками, едой и вином: «Вы очень добры! Как любезно с вашей стороны! Благодарю! Надеюсь, не побеспокоил вас!» — и в конце концов они с женой очутились за столиком напротив нас. Меднолицый коротышка — посетитель в ярко — желтой рубашке и синем коротком пальто — проворчал, насупясь:

— Ну что, устроились, что ли, наконец?

В ответ Пайкок сердечно ему разулыбался:

— Вы очень любезны.

Пайкоку было рукой подать до пенсии, он преподавал химию в старших классах, был заместителем директора, высший пост достался учителю помоложе из другого района страны. Зато как старожил Пайкок не уступал в школе никому: он работал в ней еще до реорганизации. Лысая массивная голова, венчик кудрявых седых волос, крупное мясистое лицо, могучие конечности. Мощь его ног мне довелось испытать на себе: как‑то ходил с ним в пеший поход и из сил выбился, стараясь не отстать от его энергичного спорого шага. Это было, еще когда я учился в шестом классе и Пайкок был моим учителем. В школу я вернулся не так давно, и порой мне было чудно, что я уже не ученик его, а коллега.

— Что ж, Джон, — сухо сказала его жена Моника, — ты нас страсть как замечательно усадил, теперь, может, все‑таки выпьем чего‑нибудь?

Пайкок добродушно рассмеялся и шлепнул себя по колену. Он славился скупостью, уж не надеется ли он, что выпивку поставлю я…

— А что ты хочешь?

— Лайм с лимоном в высоком бокале, содовую воду и лед.

— Получишь сей момент. Ну а прекрасная Эйлина?

— Полпинты горького, пожалуйста.

Он взглянул на меня.

— Мне то же самое, Джон.

— Ну, как вы тут сегодня развлекаетесь? — осведомилась Моника, поправляя выбившиеся пряди седых волос. Мать четверых детей, внешность у нее тусклая, стертая, и я никак не мог себе вообразить, чтоб хоть когда‑то эта женщина обладала притягательностью. Правда, глаза — яркие, синие — светятся умом и проницательностью. Моника, пожалуй, способна выдать точную характеристику всех мужниных коллег, знакомых ей.

— Стоит, Моника, чуть подольше побродить по Хауорту, и пожалуйста, всех знакомых встретишь.

— Да, сестры Бронте притягивают народ не хуже какого‑нибудь водопада, — согласилась та.

— Наведывались сегодня в дом?

— А как же. Хотя приехали по другому поводу. Купила вот твиду на пальто к следующей зиме, как планировала, — Моника указала на сверток у ее ног.

— Зимнее пальто и сейчас не помешало бы, — заметила Эйлина.

— Верно, ветер так и рвет. Но я готовлюсь заранее. Материал жуть какой дорогущий, а пока сошьешь да на себя натянешь, еще раз подорожает. Это подарок Джона. Еле уговорил меня купить, — она улыбнулась мужу, вернувшемуся с пивом и соком.

— И поесть, заказал, — сообщил он.

— Ну и прекрасно.

— Может, заморите пока червячка? — я показал на наши сандвичи.

— Нет, нет. Сначала суп, спасибо. Вы себе ешьте, не обращайте на нас внимания… Ешьте.

Пайкок отхлебнул изрядный глоток пива, неспешно и основательно поставил на стол кружку, умостился поудобнее на табурете и вздернул подбородок. Я догадался: готовится держать речь. Долгую и обстоятельную.

— Сегодня на шоссе, — приступил он, — мы ехали за «воксхоллом», довольно стареньким, с французским номером, в нем молодая пара. На, заднее стекло прилеплен британский флажок. Мы с Моникой оба решили, что, увы, символизирует он только, одно. — «Национальный фронт». Машину мы поставили рядом с ними, за ними же, как оказалось, идем в музей. В доме эта парочка озиралась с любопытством. Бестолково, потерянно. А в комнате наверху нам повстречался негр, нарядно одетый, излагавший спутнице, белой, мнение об истиниой причине смерти Шарлотты. И в заключение заявил — ну вы знаете, у негров часто голос очень чистый, звучный, — что вот сегодня мы оглядываемся на ранние безвременные смерти жалостливо, недоуменно. — какой же, дескать, медицински и гигиенически непросвещенный был век. Времена вроде бы давно канули в прошлое, но в «третьем мире» и теперь существуют районы, где такие смерти повседневны. Вся и разница, что теперь образованные граждане знают, как победить болезни, да недостает денег. Парень из машины толкался в этой же комнате, глаза в глаза на негра не смотрел, но наблюдал за ним безотрывно.

— Так состоит парень членом «Национального Фронта»?

— Безусловно. Повсюду листовок понатыкал.

— Посмел?

— Я подобрал все, раз уж мы за ними ходили. Тут, в кармане. Дома почитаю повнимательнее. Здесь не стану их вынимать: не хочу привлекать внимание, а то увидят, что загрязнение, правда, в иной форме, опять проникло в Хауорт. Ужасно хочется — все‑таки, я шесть лет жизни положил, помогая миру избавиться от одной расистской тирании, — прикрепить себе на машину флажок «Юнион Джек», но добавить надпись: «Флаг — не символ „Национального фронта“».

— Давай — давай. Не пройдет и недели, как машину тебе обдерут, — заметила Моника.

— Это верно, — согласился Пайкок. — Без сомнения.

— Но его машину вы не тронули?

— Нет. Тут другое. Не сомневаюсь, что среди наших коллег — а может, и среди старшеклассников — найдутся такие, которые, выдайся им удобный случай, ободрали бы у неофашиста шины или плеснули на кузов краской. Но лично я придерживаюсь мнения, что играть с ними по их правилам — играть им на руку.

Посетители входили и выходили, но почему‑то именно в этот миг — Пайкок как раз умолк — что‑то заставило меня обернуться на дверь.

— Не ваш ли чернокожий приятель?

Пайкок повернул голову.

— Он самый.

В бежевом модном пальто и сером костюме. По западноевропейским меркам негра красивым не назвать, не особенно высокий, но все‑таки смотрится очень впечатляюще. Стоя в дверях, он спокойно, с достоинством оглядывал зал. Спутницы не разглядеть — сереет лишь краешек замшевого пальто, отороченного мехом. Но вот она стала видна — негр шагнул к стойке.

— Боже! — вырвалось у меня.

— Что такое? — встрепенулся Пайкок. — Знакомы с ним?

— С ним — нет. Показалось, женщина знакомая.

Тут уже насторожилась Эйлина. Вошедшая, оставшись одна, рассеянно принялась оглядывать зал и споткнулась о четыре пары испытующих глаз. Отведя взгляд, она чуть вскинула голову и отвернулась. Наверное, подумал я, ей не в новинку бесцеремонное разглядывание, вот и реагирует уже автоматически.

— Так вы ее знаете? — осведомилась Моника, проницательные ее глаза остановились на мне.

— Да нет. Обознался.

— Но кто она — догадался легко. Едва увидев ее профиль, я обомлел — Фрэнсис Маккормак, вылитая, доведись той проявить все эти несостоявшиеся годы. Анфас — чуть по — иному поставлены глаза; разница малая, но необратимая. Сразу исчезает иллюзия, что это та, давно погибшая девушка. Но, однако, какое сходство! С ума сойти!

Моника завела разговор о восьмой своей внучке, которую она только что ездила крестить. Вытащила ворох фотографий.

— Ну, Джон, вы заделались настоящим патриархом!

Он расплылся в довольной улыбке.

— Что вы! Наша семья еще что по сравнению с другими, — возразила Моника. — Женщина, которая у нас убирает, на прошлой неделе рассказывала, у ее матери уже пятьдесят потомков, всех вместе — внуков, правнуков. И она — поразительно — может без запиночки перечислить всех по именам.

— Сколько ж ей лет?

— Всего восемьдесят. Такое бывает, если начать пораньше.

— Да угаснуть попозже, — лукаво улыбнувшись мне, добавил Пайкок. Его шутки на тему секса всегда отличались деликатностью, но все равно удивляли, потому что шутил он по этому поводу редко и всегда ни с того ни с сего.

— Прелестная девчушка, — Эйлина отдала фотографии.

Таким манером мне постоянно напоминалось, когда всплывала тема потомства, что, хотя про Эйлину известно, все‑таки спохватываются собеседники уже поздно.

Негр и его спутница стояли с бокалами. Извинившись, я поднялся и, стараясь пройти к ним поближе, пошел через коридор в уборную. Когда я возвращался, они уже устроились за столиком у лестницы. Приостановившись, я обратился к женщине.