Весёлый Роман

— Сейчас пойду.

Я взял какую-то старую газету, чтоб завернуть хлеб. Машинально посмотрел на четвертой странице сообщение о футболе. Там были старые данные, наша команда уже ушла далеко вперед. И вдруг ниже статьи футбольного комментатора я увидел маленькую заметочку, напечатанную черным шрифтом. Я прочел ее и сразу забыл. Но когда я уже купил хлеб и собирался завернуть его, неожиданно для самого себя я вырвал кусок газеты, на котором была напечатана эта заметка, сложил и спрятал в карман.

Заметка называлась «Награда за мужество». В ней сообщалось: «В ночь на шестнадцатое апреля в селе Залесье Черниговской области загорелся дом А. Голобуского. В пылающем помещении спали жена А. Голобуского Анна и трое детей. Сам А. Голобуский, завфермой колхоза, был в это время в соседнем селе. Первой увидела пожар ученица десятого класса средней школы № 1 комсомолка Людмила Петренко. Она, не раздумывая, разбила окно, вскочила в пылающий дом и, рискуя собственной жизнью, бросилась спасать сонных детей. Их мать Анна Голобуская потеряла сознание. Первой Люда вынесла младшую девочку — трехлетнюю Оксанку. На Люде тлела одежда, загорелись волосы. Но она снова вернулась в горящий дом, вынесла второго ребенка, затем, несмотря на ожоги, снова бросилась в огонь и спасла жизнь пятилетнего Павлика. После этого она вытащила через окно хозяйку дома и стала приводить ее в сознание, хотя и сама нуждалась в немедленной медицинской помощи. Такая помощь была ей оказана подоспевшими односельчанами. Все жители села предлагали свою кровь для переливания и свою кожу для того, чтоб сделать необходимые пересадки. Сейчас Людмила уже выздоровела и чувствует себя хорошо.

За смелость и отвагу, проявленные при спасении трех детей и их матери во время пожара, Президиум Верховного Совета УССР от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил медалью «За отвагу на пожаре» ученицу десятого класса залесской средней школы № 1 Черниговской области Людмилу Петренко».

Я думал о том, что Люда Петренко — человек, на которого можно положиться. Во всем. Я понимаю — раз броситься за ребенком в огонь, ожечься, но вытащить его. Но ведь она это делала четыре раза. И наверное, ей было очень страшно и больно. Это не шуточки, когда горят волосы. Я, когда был в восьмом классе, сделал с ребятами ракету, которую мы набили спичечными головками. С десяти коробок. Выхлопом из этой ракеты мне обожгло руку. Я чуть не выл от боли. Врача вызывали. Все кончилось пузырем на пальце. А тут волосы горели. И ведь она понимала, чем ей это грозит. Но это ее не остановило.

Вечером я решил написать письмо этой Людмиле Петренко. Я никогда не думал, что сочинить письмо так трудно. Как ни крутил, а все сбивался на слова вроде «вашим подвигом гордятся все комсомольцы нашего цеха» или «ваши успехи в спасении детских жизней во время пожара показывают, что комсомольцы во всем впереди». В конце концов я сообщил, что только теперь прочел о ней в газете и хотел бы с ней переписываться.

Ответ я получил почти через месяц. За это время я уже позабыл о Людмиле и сначала был очень удивлен, что на мое имя пришло письмо из Черниговской области. Люда Петренко писала мне, что просит извинить за то, что задержалась с ответом, что сейчас у нее конец четверти, и пришлось много заниматься, что она пока не имеет ни одной тройки и четверок меньше, чем пятерок, что на письма ей трудно сразу отвечать, потому что она получила много писем, особенно от солдат Советской Армии, даже с Дальнего Востока. Но, несмотря на это, переписываться со мной она готова.

Письмо было написано аккуратным, ровным почерком на листках из школьной тетради в линейку, и я себе представил девушку, которая при свете керосиновой лампы сидит за столом и пером «86», опуская его в чернильницу-невыливайку и стряхивая лишние чернила, чтоб не получилось кляксы, пишет мне письмо. Смутили меня только послания от солдат.

Мне полагался отгул. Неделя. Я получил аванс, купил две коробки конфет, «Киевский» торт, бутылку одесского коньяка с тремя звездочками, сложил все это в свой старый чемоданчик, который приторочил к багажнику, и на рассвете выехал в Чернигов.

Я читал в журнале «Наука і суспільство» [36] о черниговском Спасо-Преображенском соборе, о том, что он был построен в XI столетии, ровесник Софии Киевской, что сейчас проводятся реставрационные работы и что сооружение это отличается совершенством, гармоничностью и суровой простотой.

Я осмотрел этот собор. Все имелось, так сказать, в наличии. И гармоничность, и суровая простота. Не было только реставраторов. Но здание и так было в большом порядке. Собор даже действовал. В него вошел старенький попик, за ним две старушки в черном.

Собор стоял на холме, а вокруг было несколько могил. На одной из них, на каменной плите, я увидел сделанную на фарфоре фотографию — парень лет двадцати с кудрявым чубом. Умер в 1921 году. И надпись со стершейся позолотой. «Суди, господи, не по делам нашим, но по милосердию твоему».

Кем он был, этот парень? Убийцей? Предателем? Почему его жизнь полностью осуждена его близкими? Почему они надеялись, что бог будет к нему милосерднее, чем были они?

Со странными просьбами иногда обращаются люди к богу… Мне вспомнилась песня парагвайцев. «Женщина, если ты когда-нибудь увидишься с богом, спроси у него…» «Парень, похороненный рядом с этим знаменитым собором, если ты когда-нибудь увидишься с богом, спроси у него…» Это не к богу обращаются. И не к людям. К совести.

Я спустился с холма и увидел странную штуку. Человек в синем пластмассовом шлеме, украшенном очками, со страхом смотрел на свой мотоцикл. «Паннония», венгерская дорожная машина. Выпускные трубы в цветах — от желтого до темно-синего. Плохо отрегулирован карбюратор. Либо недостаточно подается топлива.

Я присмотрелся к мотоциклисту и увидел, что страх это было не то слово. Его узкое лицо выражало обиду, ужас, в общем, на нем было то самое выражение, какое бывает только в минуты большого несчастья.

— Что случилось? — спросил я.

— Она не останавливается, — хрипло сказал человек.

— Кто она?

— «Паннония». Мотор. Двигатель. Понимаете, я выключил зажигание, — он показал мне вынутый ключ, — а он по-прежнему крутится…

Я знал, что, если удержу сейчас смех, на всю жизнь могу стать заикой или начать дергать головой. Эта взбунтовавшаяся «Паннония» и ее перепуганный хозяин рассмешили б и царевну Несмеяну. Но я удержался.

— А почему бы вам для начала не снять колпачок со свечи?

— Ох!.. Я так, знаете… Не сообразил. Решил ждать, пока бензин выработается. А у меня почти полный бак. Ну конечно, нужно отключить свечу…

Я сбросил колпачок. Двигатель чихнул и умолк.

— Спасибо… А что же теперь делать?.. Меня снова стал разбирать смех.

— Сейчас посмотрим.

«Паннония» получает ток от магдино — магнето с маховиком. Я снял фару и правую крышку картера и стал искать обрыв в цепи зажигания.

— Вы не приземлялись? — спросил я.

— Как приземлялся?

— Мотоцикл у вас не падал?

— Нет. А что такое?

— Тут обрыв.

Я пошел к своему буланому коньку, достал нож, изоляционную ленту и срастил провод. Двигатель легко завелся. Вынул ключ — сразу заглох.

— Ох, спасибо! — благодарно посмотрел на меня владелец «Паннонии». — Я думал, с ума сойду… Представляете, не можешь остановить мотор… Вы механик?

— Нет, — ответил я. — Где уж мне… Просто давно езжу. А вы кто?

— Архитектор.

— Так это вы реставрируете Cnaco-Преображенский собор? Что ж тут реставрировать?..

— Какой собор?

— Да этот. — Я кивнул головой.

Архитектор даже присел и стал хохотать как сумасшедший. Из-под очков у него лились слезы, оставляя следы на запыленном лице.

— Какой собор… Ох, извините… Не могу. Разве это Спасо-Преображенский? Он в другом месте. Это просто церковь. Церковь, а не собор…

Смешливый архитектор мне попался. Большой весельчак. Посмотрел бы он на себя в зеркальце заднего обзора, когда его «Паннония» не хотела выключаться… Может, тогда мы бы вместе посмеялись.