Предпоследний день грусти

нужны в этом фальшивом, надуманном мире.

Я приблизилась к виолончели. И внимательно, тщательно оглядела ее. Затем стала дышать на свои руки. Греть их. Тереть одна о другую. Вновь и вновь дышать, согревая их. Они постепенно розовели. Кровообращение улучшалось. Я прикоснулась ими к щекам. И тут же резко одернула руки. Они были горячими. На щеках осталось два маленьких пятнышка от ожегов. Наконец на моих щеках появился румянец. Я обняла виолончель. И жар моего тела передался и ей. И я услышала музыку. Эта музыка звучала не в моей душе. Не в моем сердце. Это была, скорее, физическая музыка. Ее придумывала моя кожа. Моя память. И музыка переполняла мое тело. Пропитывала мою кожу. Постепенно подбираясь к моему мозгу.

– Да! – вскрикнула я. – Да! Да! Да!

И я стала лихорадочно записывать. Я исписывала нотные листы. Один за другим. Иногда мне становилось страшно. Что я не делала ни одной помарки. Что ноты вырисовывались кругленькие. Аккуратненькие. Хрупкие. Похожие на елочные игрушки. С которыми нужно бережно обращаться. Чтобы не разбить их в канун самого лучшего праздника. И эти ноты так были не похожи на мою сумасшедшую музыку. Сумасбродную. Иногда до цинизма. Яркую. Иногда до блеска Полярной звезды. И очень больную… Мою музыку.

Наконец я оторвалась от нотных листов. Виолончель по-прежнему стояла в углу. Очень помолодевшая. Подтянутая. И улыбающаяся.

– Неужели, чтобы вернуться назад, необходимо проделать такой путь? Не проще ли остаться на месте? – спросила я у нее.

Она промолчала в ответ. Она была нема. И в это мгновенье. Своей божественной красотой. Своей порочной чистотой. Своим вызывающим обаянием. Она вдруг напомнила мою мать. Моя мама так и не смогла вернуться назад… Наверно, ей не хватило сил. Силы ее иссякли по дороге. Если они вообще у нее когда-либо были…

Мой замок постепенно заполнялся музыкой. Каждый день его каменные стены окрашивались в самые разные музыкальные цвета. И каждый день количество нотных листов увеличивалось. И вскоре ими было завалено все мое каменное царство.

Нотные листы, как смерч, кружились в мой комнате. Ими был засыпан пол. Они прилипали к стенам. Они поглощали мои вещи. И когда я поняла, что они вот-вот доберутся и до меня. И моего инструмента. Я решила, что пришло время покинуть свой маленький каменный мир. И я его покинула.

Слава пришла ко мне очень быстро. Наверное, потому, что я всерьез не задумывалась о ней. И к ней всерьез не стремилась. И слава – было самое легкое, что далось мне в этой жизни. И это было странно. Я плохо училась в школе. И консерватории. Когда несколько раз ставился вопрос о моем отчислении. И, если бы не Мишка Грачев, который фактически за меня учился, я бы так и не получила лучшего музыкального образования. Я равнодушно относилась к искуству. И считала потерей времени срьезно задумываться о нем.

И вдруг вокруг моей музыки разрослась страшная шумиха. Вокруг кричали на все лады, что я создала новый тип музыкального произведения. И ничего подобного в истории музыки не