Дьявол носит «Прада»

– Да, ты вроде хотела пожить там, вот и попробуем. А еще я сделал заказ на десять человек в «Аль-Форно» – это на воскресенье, так что мы сможем собраться все вместе.

– Нет слов. Ты что, все это уже сделал?

– Ну конечно. Я думал, ты придешь в восторг, и прямо-таки предвкушал, как буду тебе все это рассказывать. Но у тебя не нашлось времени.

– Алекс, я и в самом деле в восторге, даже сказать не могу. И ты уже все сделал! Я так гадко себя вела, но я жду не дождусь октября. Это будет нечто, и все благодаря тебе.

Мы поговорили еще немного. Когда мы прощались, он уже не сердился, но я пальцем пошевелить не могла. Остатки энергии ушли на то, чтобы вновь завоевать его, вновь убедить его, что я думаю о нем, что я обрадована тем, что он придумал, и благодарна ему за заботу. Не помню, как я добралась до машины, не помню, как доехала до дома, не помню, поздоровалась ли с Джоном Фишером Гальяно. Помню только усталость, переполнявшую все тело, – такую глубокую, что она была даже приятна, и облегчение от того, что дверь в комнату Лили затворена и из-под нее не видно света. Мелькнула мысль, что не мешало бы поесть, но это означало, что вновь надо с кем-то разговаривать, что-то придумывать, – голодать было куда проще.

Вместо этого я вышла на свой пустой балкон, уселась на выщербленный бетон и вяло закурила. Затянулась, но сил на выдох уже не оставалось, и я просто сидела в полнейшей тишине, зажав в зубах сигарету. Дверь спальни Лили вдруг открылась, ее тапочки зашуршали по коридору, я тут же потушила сигарету и теперь сидела в кромешной тьме. Я проговорила сегодня пятнадцать часов напролет – на большее меня уже не хватит.

– Наймите ее! – постановила Миранда, когда увидела Аннабель – двенадцатую из девушек, с которыми мне пришлось иметь дело, и одну из двух, которых я решилась-таки допустить пред ее очи. Аннабель была француженкой из Франции (по-английски она почти не говорила, и мне приходилось просить близняшек переводить для меня), она окончила Сорбонну; другой ее примечательной чертой были крупное сухощавое тело и эффектные темно-русые волосы. Она умела выгодно себя подать, запросто носила туфли на высоченном каблуке и даже ухом не вела в ответ на резкие выпады Миранды. Чего там, она и сама была резкой и надменной и никогда не смотрела человеку в глаза. Весь ее вид говорил о едва скрываемом недовольстве, легкой скуке и безграничной самоуверенности. Когда Миранда одобрила ее кандидатуру, я пришла в восторг – и от того, что мне больше не нужно было опрашивать все новых и новых кандидаток, и от того, что это был верный знак: я наконец-то, наконец-то начала понимать.

Что именно понимать? Этого я бы сказать не могла, но чувствовала, что все вошло в свою колею и идет так гладко, как только возможно. Я привела в порядок ее гардероб и допустила лишь несколько промашек. А когда я показывала ей заказы от Живанши и случайно произнесла это имя так, как, казалось бы, оно и должно было произноситься (Ги-вен-чи), она даже не разозлилась по-настоящему. Последовало несколько уничтожающих взглядов и уничижительных комментариев, после чего мне было продемонстрировано правильное произношение, и жизнь вновь потекла относительно гладко – до тех пор, пока я не встала перед проблемой: как сообщить ей, что затребованные ею сарафаны от Роберто Кавалли не готовы и в ближайшие три недели готовы не будут? Но я уладила и это. Я обговорила и скоординировала встречи Миранды с портнихой, я почти закончила обустройство ее личной – домашней – гардеробной, по размеру превосходившей средней величины манхэттенскую квартиру.

Подготовка к банкету продолжалась и в отсутствие Миранды, а с ее приездом разгорелась в полную силу. Однако суматохи было на удивление мало, все шло как по маслу, и грядущая пятница обещала стать образцом организационного успеха. От Шанель доставили уникальное, ручной работы, красное платье, расшитое бисером, и я тут же переслала его в элитарную химчистку «на профилактику». Такое же платье – только черное – я месяц назад видела в журнале и сейчас сказала об этом Эмили. Та кивнула.

– Сорок тысяч, – бросила она, не отводя глаз от дисплея. Она дважды кликнула на паре черных брюк на сайте style.com. Вот уже несколько месяцев она выискивала в Интернете интересные идеи для предстоящей поездки с Мирандой в Европу.

– Сорок тысяч чего?

– Ну, то платье. Красное, от Шанель. Стоит сорок тысяч долларов, если ты обычная покупательница. Миранда, конечно, столько платить не будет, но и ей оно даром не достанется. Потрясающе, да?

– Сорок тысяч долларов? – опять переспросила я, не в состоянии поверить, что держала в своих руках вещь, которая может столько стоить. Ведь что такое сорок тысяч долларов? Плата за два года обучения в университете, базовый взнос за новый дом, средний годовой заработок средней американской семьи. Ну или по крайней мере много, очень много сумок от Прады. Но за одно платье? Я думала, что теперь уж меня ничто не удивит, но получила новый удар по мозгам, когда платье вернулось из элитарной чистки вместе с конвертом, на котором каллиграфическим почерком было написано: «Для миз Миранды Пристли». Внутри на дорогом кремовом картоне было вытиснено: «Вид изделия: вечернее платье. Модельер: Шанель. Длина: до лодыжки. Цвет: красный. Размер: нулевой. Описание изделия: ручная вышивка бисером, без рукавов, глубокое декольте, сбоку – потайная застежка-„молния“, подкладка из плотного шелка. Оказанные услуги: общая освежающая первичная чистка. Счет:.670 долларов».

Снизу была приписка от хозяйки заведения, женщины, которая, похоже, покрывала все расходы своего предприятия и своего домашнего хозяйства за счет поступлений от «Элиас-Кларк», оплачивающего неукротимую страсть Миранды к химической чистке: «Нам было необычайно приятно работать с такой изумительной вещью. Мы от души надеемся, что вы получите огромное удовольствие, надев его на банкет в Метрополитен-музее. Как условлено, в понедельник, 28 мая, мы заберем его в чистку. Если у вас есть какие-то дополнительные указания, пожалуйста, сообщите их нам. С наилучшими пожеланиями, Колетт».

Как бы то ни было, был всего лишь четверг, а у Миранды уже имелось готовенькое, с иголочки, свежевычищенное платье. Оно было заботливо убрано в шкаф, и туда же Эмили поместила серебристые босоножки от Джимми Чу – как раз такие какие потребовала Миранда. На следующий день, в пятницу, к ней должен был явиться парикмахер – в 5.30 вечера, визажист – в 5.45, и в 6.15 Юрий уже ждал их с мистером Томлинсоном, чтобы везти в музей.

В этот день Миранда ушла пораньше, чтобы понаблюдать, как Кэссиди занимается гимнастикой, и я тоже надеялась улизнуть. Мне хотелось обрадовать Лили. Она только что сдала последний экзамен за истекший учебный год, мы могли бы это отпраздновать.

– Слушай, Эм, как думаешь, ничего, если я сегодня уйду в половине седьмого или около того? Миранда сказала, что сегодня обойдется без Книги, все равно там ничего нового, – добавила я и разозлилась на себя за то, что прошу свою ровесницу и почти ровню разрешить мне уйти с работы после двенадцатичасового рабочего дня – а не четырнадцатичасового, как обычно.

– Хм, ну да. Да, конечно. Я пошла, – было всего пять вечера, – побудь здесь пару часиков, а потом уходи. Она сегодня с близняшками и вряд ли будет часто звонить.

Она шла на свидание с парнем, которого подцепила на новогодней пирушке, и сейчас меняла свои танкетки на шпильки от Джимми Чу. Парень из Лос-Анджелеса приехал-таки в Нью-Йорк и – чудо из чудес! – в самом деле позвонил. Встретиться они намеревались в баре, а оттуда она хотела повести его в «Нобу» (если он покажет себя достойным этого). Она сделала заказ аж пять недель назад, когда он только прислал сообщение, что собирается в Нью-Йорк, но и тогда ей пришлось воспользоваться именем Миранды.

– А что ты будешь делать, когда они увидят, что ты не Миранда? – имела я глупость спросить.

Как обычно, ответом мне были глубокий вздох и возведенные к небу глаза.