Мандустра

Мы взяли палатку, я ее поставил, все время ощущая себя Железным Дровосеком, которого не смазали и которому каждое движение дается с диким трудом; мы сели в нее и стали просто так сидеть, напряженно куря.

Вдруг вокруг раздалось: «Смотрите!.. Ой!.. Что они делают!..»

Мы с неимоверным трудом встали и посмотрели туда, куда смотрел весь лагерь. Прямо над нами выделывали фигуры высшего пилотажа два самолета. Они то стремглав возносились ввысь, то падали вниз; в конце концов, один из них отлетел чуть чуть прочь и, видимо, что то не рассчитав, с грохотом врезался в скалу, через мгновение рухнув и взорвавшись.

— Вот тебе и буддизм… — пробормотал я.

Все были в абсолютном шоке. Моя девушка более чем красноречиво посмотрела на меня, и мы опять сели в свою палатку, закурив по новой.

Так мы просидели почти до сумерек. Ознобы учащались, превратившись в один большой сплошной озноб. Вокруг нас ошалевший от полуденного события лагерь собирался на семинар.

— Пошли? — спросил я.

— Какая разница…

Мы добрели до помещения местного Дома культуры, вошли в зал и заняли места среди остальных, сидящих по-турецки и внимавших небольшого роста тибетскому человеку, который заунывно нечто говорил, а переводчик рядом переводил. От него исходила энергия бешеной, завораживающей, уничтожительной пустоты. Нас совсем затрясло.

— Я больше не могу, — сказал я. — Здесь есть какое-нибудь кафе? Я хочу чего-нибудь выпить. Может быть, мне станет легче?

Моя бедная возлюбленная, кажется, готова была упасть в обморок, но послушно встала и вместе со мной вышла из этого Зала буддизма.

Мы вышли в фойе, и я тут же обнаружил лестницу, ведущую вниз — к двери с короткой надписью «Бар».

— Замечательно, — сказал я, едва не падая от слабости.

Моя возлюбленная мягко и иронично улыбнулась, и мы пошли туда.

В баре играла легкая невнятная музыка; всевозможные напитки были выставлены за стойкой, трезвый бармен явно скучал. Я немедленно выпил сто граммов водки, на какую-то секунду ощутив, что мне действительно лучше, но все же это было совершенно не то.

«Удивительное дело, — подумал я, — существует огромное количество людей, которые всерьез воспринимают это вещество — этиловый спирт — и считают злоупотребление им истинной проблемой своей жизни, которую дико трудно решить».

Я выпил еще сто граммов, чувствуя, как алкогольное тепло поднимается откуда-то из моего солнечного сплетения по чакрам вверх к горлу и дальше, к макушке. Опять продрал озноб; я накатил еще сто граммов.

Мы сели за столик, и я понял, что мне совершенно очевидно стало лучше — даже как-то весело.

— Послушай, — пьяным голосом проговорил я, — а мне тут нравится… Элиста, калмыки какие-то… вполне приятные и гостеприимные. Вот как надо жить! Кажется, меня начинает увлекать буддизм.

— Не зарекайся, — сказала моя девушка.

— Ну… Я просто хочу сказать, что это было правильно, что мы сюда приехали.

— Подожди еще… Ты вот пьешь, а у меня нет такого выхода!

— У меня есть рогипнол, — улыбаясь, ответил я ей, доставая из кармана пачку таблеток.

— Давай.

Она съела две штуки; к нам подсел молодцеватый калмык.

— Вы впервые в Элисте? — радушно спросил он. — Откуда вы? Вы — буддисты?

— А вы — буддист?

— Я — генетический буддист.

— А мы из Москвы.

— Чудесно! Чудесно! — почему то развеселился калмык. — Выпьем шампанского?

— Выпьем! — чуть ли не крикнул я. — Вы знаете, мне, кажется, очень нравится Элиста! И калмыки…

— Народ у нас прекрасный, — подтвердил калмык, отошел и вернулся с бутылкой шампанского. — Давайте выпьем, знаете за что? Как зовут вашу… прекрасную спутницу?

— Каролина, — зачем-то ответил я.

— Мы выпьем за буддизм! Во всех других религиях были войны… ну, во имя религии… кроме буддизма! За буддизм ни разу не проливалась кровь!

— Это правда, — сказал я, смотря на Каролину.

Она хмыкнула: мол, все ясно мне с вашим буддизмом, что это, дескать, за религия, за которую никто не умер и никто никого не убил, но взяла предложенный ей бокал с шампанским и даже отпила.

Через десять минут я почувствовал себя совсем пьяным и собирался выпивать дальше.

— Послушай, — шепнула Каролина, — мне дико плохо, пойдем отсюда, прошу тебя…

Бар, между тем, наполнялся всевозможными людьми, которые, в отличие от нас, честно прослушали семинар и теперь собирались слегка расслабиться.

— А что мы будем делать? — разочарованно спросил я. — Опять сидеть в палатке?.. Скучно! Чего тогда приехали!

— Тебе же сказали, что тут бывает по вечерам, — дрожа и бледнея, сказала Каролина. — Я пойду в палатку, попробую заснуть, выпью еще рогипнола, а ты, наверное, сможешь и там выпить… свой алкоголь, — почти презрительно закончила она.

— А если нет? — резонно ответил я.

— Тогда вернешься. Пошли, пошли, я, кажется, теряю сознание…

— Ну пошли, пошли, — злобно проговорил я, вставая.

На дорожке, ведущей к лагерю, Каролина упала. Я склонился над ней, ее глаза закатились куда-то вверх, она еле дышала.

— Что с тобой? — испугался я, озираясь.

У меня опять начались ознобы; выступили противные слезы, и я четыре раза чихнул.

К нам подошли три калмыка.

— Что с ней?.. — спросил один из них, подозрительно смотря на меня.

— Мы очень плохо себя чувствуем… — пробормотал я, стараясь не глядеть им в лица. — Думаю, она сейчас должна прийти в себя…

Калмыки подняли Каролину и повели вперед, поддерживая за руки; она шла, несмотря на почти отключенное состояние. Я шел за ними, шатаясь.

Так мы добрались до палатки, куда положили Каролину; тут она подняла голову и громко спросила:

— А у нас больше ничего нет, кроме рогипнола?

— Откуда!.. — озабоченно сказал я.

— Кажется, я смогу достать то, что вам нужно… ребята, — как-то агрессивно произнес один из калмыков.

Мне вдруг все это надоело, захотелось еще выпить. Я бросил их. Выйдя из палатки, направился к большому костру, у которого, кажется, сидели наши друзья, а повар Миша большой палкой помешивал варево в котелке.