Наша трагическая вселенная

Роуэн рассмеялся.

— Хороший анекдот. Мне нравятся овцы. Я в них верю.

— А ты знаешь, что они помнят человеческие лица десять лет и узнают людей на фотографиях?

— Значит, когда они таращатся на тебя с этим своим идиотским видом, на самом деле они запоминают твое лицо?

— Видимо, да.

— Как автоматы в Хитроу. Но зачем им это нужно?

— Кто ж их знает? Возможно, когда-нибудь они завладеют миром. Может, таков их план. Кстати, неплохой сюжет для очередного «зеба росса». Надо будет рассказать в «Орб букс».

Вообще-то мне не полагалось никому говорить про Зеба Росса, и все, кто работал над серией его книг, подписывали бумагу о неразглашении. Но, согласитесь, довольно трудно делать вид, будто не пишешь книгу, когда на самом деле ты ее пишешь, и к тому же почти все знали, что романы такого рода — дело рук «призраков», не знали этого разве что только те, кто все это читал, в особенности истинные поклонники Зеба, которые писали ему письма и спрашивали, какого цвета у него глаза и женат ли он.

Беша пыталась передними лапами забраться на Роуэна. Чтобы ее оттащить, мне пришлось нагнуться к нему, и в этот момент я вдруг подумала: интересно, а чем от меня пахнет? У меня и в мыслях не было смотреть ему в глаза, но я все-таки посмотрела и увидела, что они блестят от слез. Аллергия на цветение — вот что принято говорить в таких случаях: я, например, всегда так говорю, если не вовремя заплачу, но в феврале этот номер, конечно, не пройдет. Я представила себе, как Кристофер идет по набережной и видит, что я смотрю Роуэну в глаза, а потом замечает, как и мои глаза вдруг наполняются слезами, потому что, когда плачет кто-то очень для меня важный, мне всегда тоже хочется заплакать. Он так ничего и не знает о наших обедах и поцелуе. Я подумала, что, наверное, зря рассказала этот дурацкий анекдот об овцах, но, с другой стороны, Роуэн до сих пор улыбался. Я стояла и молчала.

— Зачем она это сделала? — вдруг спросил он.

— Кто?

— Либби. Зачем она столкнула машину в реку?

— Я тебе давным-давно о ней рассказывала. У нее любовная трагедия. Ты разве не слышал, о чем мы тут говорили?

— Нет. Я подошел как раз в тот момент, когда она ее столкнула.

— А. Понятно.

— Я никому не скажу.

— Спасибо.

— Забавно, как вещи уходят, правда?

— Ты о чем?

— О машине в реке. Раз! — и ушлана дно.

— Я уверена, что это только к лучшему.

Роуэн поднялся — ему пора было уходить. Я попрощалась с ним и зашагала прочь — мне казалось, что я айсберг. Айсберг, который тает. Я понятия не имела, что со мной происходит. Я ведь могла отправить ему письмо по электронной почте в любую минуту. Могла связаться с ним и рассказать, что прочитала книгу, которую он мне дал, но так этого и не сделала. Могла написать, что тот поцелуй был ошибкой и что мне страшно недостает нашей дружбы. Я шла и представляла себе, как возвращаюсь и спрашиваю, не из-за меня ли он пришел сюда сегодня, а он удивленно смотрит и говорит, что это всего-навсего совпадение.

А то, что когда-то мы оказались в одно и то же время в одной и той же библиотеке, совпадение? Наверняка. Я же не рассказывала всем подряд о том, что по будням работаю в библиотеке. Людям это показалось бы странным, ведь у меня был дом, и я вполне могла бы работать там, а если бы я начала объяснять им про свою астму и сырость, которая стояла у нас во всех комнатах, кто-нибудь непременно поинтересовался бы, почему же мы до сих пор не переехали. Я заметила Роуэна в первый же день, когда он пришел в библиотеку. Он, по всей видимости, тоже заметил меня. Мы долго улыбались и кивали друг другу, а потом я показала ему, как проверять почту на ноутбуке, а не на библиотечных компьютерах, и он в качестве благодарности пригласил меня в «Лакис» пообедать. За обедом выяснилось, что у нас есть общие друзья — Фрэнк и Ви. Фрэнк был моим преподавателем почти двадцать лет назад, и они с Ви с тех пор стали для меня чем-то вроде второго комплекта родителей. До того как его пригласили на должность профессора кафедры истории в Гринвичском университете, Роуэн преподавал в Голдсмите. Там он и познакомился с Фрэнком. Ви была антропологом, они с Роуэном сразу нашли общий язык и вскоре уже работали вместе над своими историческими инсценировками. Они хотели повторить дарвиновское кругосветное путешествие на «Бигле», но так и не нашли под это спонсоров. Зато однажды им удалось провести пару весьма удачных недель в Норфолке, разыгрывая со своими аспирантами гибель капитана Кука на Гавайях.

Кука убили те, кто сначала так радушно принимал его у себя в гостях. Капитан вернулся на остров, чтобы починить свой корабль. («Это как, знаешь, если бы к тебе в гости заявились родители, — объясняла мне Ви, — и вот они наконец уехали, и ты с твоим молодым человеком, совершенно изнуренным их визитом, только-только уселись за стол, чтобы спокойно пообедать, и клянетесь друг другу больше никогда их не приглашать, но тут у родителей вдруг ломается машина, и они возвращаются, чтобы погостить у вас еще недельку, пока в местной автомастерской раздобудут нужную деталь».) За что убили Кука? За то, что требовал к себе слишком много внимания? Или он, сам того не ведая, стал героем местного ритуала, и герой этот, согласно традиции, не должен был возвращаться? Ви, Роуэн и их аспиранты решили разыграть эту историю как можно ближе к тому, какой она могла быть в действительности. Они сняли старый отель на берегу моря — отель должен был символизировать «Гавайи», закрытое сообщество, в которое Кук прибыл, потом покинул его и снова вернулся. Роуэн исполнял роль Кука, Ви была гавайским королем и его приближенными. Ну а аспиранты играли островитян, и после завершения проекта им предстояло подробно описать, как они чувствовали себя, когда вынуждены были прислуживать Куку и всячески ему угождать. Было ли их недовольство таким сильным, чтобы один из них захотел убить капитана? Или к недовольству примешалось какое-то другое чувство? Насколько большое значение придавали они ритуалам? Роуэн, в свою очередь, написал о том, как любопытно было понаблюдать за самим собой: сначала ты с радостью готов принять дары и почести, а потом расстраиваешься, когда видишь, что люди больше не желают давать тебе все, чего бы ты ни попросил. Отредактированная версия эксперимента была опубликована в «Гранта мэгэзин».

Вскоре после знакомства с Роуэном я спросила у Ви, что он за человек, и она рассказала мне, что Роуэн из тех, кто всюду, куда бы ни отправлялся, берет с собой подробную карту и крепкие походные ботинки. Я ни за что не желала признаться себе в том, что он мне интересен, но с жадностью глотала каждое слово, сказанное Ви. Мне было бы любопытно узнать о нем даже такую малость, как, например, размер обуви. А когда я услышала, что они с Ви родились в один день, я даже посмотрела его астрологическую карту, хотя никогда в жизни в них не верила — в эти астрологические карты. Роуэн тоже много рассказывал о Ви, но о ней мне все давно было известно. Проекты Ви всегда имели отношение к тому, что она называла громким выражением «возвращение к истокам». За годы работы она выучила несколько редких языков, приобрела пять замысловатых татуировок, три «потерянные» коллекции гербариев, ударную установку, платье из листьев и малярию. Посвятив не один год изучению островов Тихого океана, Ви получила в университете очередной академический отпуск, устроилась на работу сиделкой и принялась за исследование жизни обитателей одного из домов престарелых в Брайтоне — результаты своих наблюдений она впоследствии опубликовала в виде книги под названием «Можно, я умру? Спасибо», и книга эта очень хорошо продавалась. Теперь Ви работала над проектом о субкультуре и стиле людей старше среднего возраста в Великобритании. Роуэн часто шутил по этому поводу, утверждая, что ей не надо далеко ходить за примерами, когда рядом есть он.

Ви никогда не пользовалась картами — в поисках правильной дороги она полагалась на какую-то одной только ей понятную «удачу». Если по пути встречалось срубленное дерево, она просила у него прощения от лица всего человечества. Она разговаривала с неодушевленными предметами так, будто они живые, правда, теперь, после работы в доме престарелых, эти разговоры часто начинались со слов: «Ну и как ты сегодня поживаешь, мать твою?» В качестве антисептика она использовала масло чайного дерева, а желудок лечила с помощью имбиря. От всех прочих недугов у нее было одно лекарство — мед мануки с фактором активности 25+. Однажды в Шотландии мы с Фрэнком и Ви отправились в поход, и Ви наложила себе на вывихнутую лодыжку компресс из уксуса и маргариток. Я тогда подробно рассказала об этом Роуэну, и потом меня мучила совесть: выходило, что я предала Ви, посмеявшись над ней. Впрочем, мы тогда много над чем смеялись.