Только не говори маме. История одного предательства

Меня усадили на заднее сиденье, укутали теплым пледом, и так начался наш последний переезд. Он держал мать за руку, и я слышала, как он говорил ей:

— Все будет совсем по-другому, вот увидишь, здесь мы будем счастливы. Антуанетте тоже будет хорошо, все-таки на свежем воздухе — не в городе.

Мать склонила головку ему на плечо, и он потерся об нее своей рыжеволосой головой. В тот день их счастье было по-настоящему осязаемым. Даже для меня, маленькой девочки, это было очевидно.

Впервые в жизни я почувствовала себя лишней. Все внимание отца было сосредоточено на матери. Я видела ее улыбки, на этот раз предназначенные не мне, и понимала, что родители поглощены друг другом. Смутная тревога, словно предупреждение о грядущих переменах, постепенно овладевала мной, пока я разглядывала проплывающие за окном пейзажи.

Передо мной появились ирландские горы цвета индиго, их вершины еще были спрятаны в утренней дымке. А по суровым равнинам были разбросаны приземистые серые домики, так не похожие на нарядные черно-белые, крытые соломой коттеджи Кента. На полях, разгороженных низкими каменными изгородями, овцы жались друг к другу в поисках тепла. Мы проезжали крохотные деревушки, где в одном из домов находился единственный на всю округу магазин. Свиньи, вокруг которых топтались тощие куры, умиротворенно валялись в грязных дворах одноэтажных ферм. Дети махали вслед нашей машине, и я махала им в ответ, поднося к окну Джуди, чтобы она тоже могла их видеть.

Решив, что Ирландия мне понравилась, я переключилась на мысли о своих ирландских родственниках. Хотя я и любила бабушку по материнской линии, оставшуюся в Англии, мне не терпелось познакомиться с новой родней. Еще до отъезда мама все пыталась описать их, но картинки у меня так и не сложилось. Насколько я знала, они видели меня еще в младенчестве, но я никого, разумеется, не помнила.

Поля сменились широкими дорогами с большими домами на живописных участках, а потом и рядами компактных домов с эркерами и палисадниками за аккуратно подстриженными изгородями. За ними потянулись дома ленточной застройки с бесцветными кустарниками за низкими заборами.

Отец сказал, что скоро будет дом его матери, где нас ждет ланч, и я сразу вспомнила, что хочу есть. Со времени завтрака, состоявшего из жидкого чая с тостом, прошло уже несколько часов.

Вскоре вся зелень куда-то исчезла, улицы становились все более узкими, а дома мрачными. Наконец мы свернули на улицу, вдоль которой стояли крохотные домики из красного кирпича. Их парадные двери открывались прямо на тротуар. Это, как сказал отец, квартал, где он вырос и где жили мои ирландские родственники, в том числе и бабушка с дедушкой. Я, вытянув шею, пыталась разглядеть улицу, совершенно не похожую ни на одну из тех, что мне доводилось видеть раньше.

Какие-то женщины в платках поверх бигуди выглядывали из-за дверей, перекрикивались через улицу с соседями, попутно присматривая за своими сопливыми детьми, возившимися в сточных канавах. Другие, с голыми ногами, в домашних тапочках, стояли, прислонившись к стенам домов, дымя сигаретами. Дети в потрепанных одеждах играли в крикет, забрасывая мяч в нарисованные на стенах воротца. Собаки неопределенной породы заливались яростным лаем, подпрыгивали, пытаясь перехватить мяч. Мужчины в подтяжках поверх футболок бесцельно прогуливались по тротуару — руки в карманах, на головах кепки, — а некоторые стояли группками и, как казалось со стороны, увлеченно беседовали.

Стоило нам припарковаться, как нашу машину окружили собаки. Не зная, насколько дружелюбно они настроены, я взяла Джуди на руки и крепко прижала к себе. На мою заботу она ответила тем, что завиляла хвостом и стала вырываться, норовя спрыгнуть на землю. Нас встречала невысокая полная женщина с седыми волосами и широкой улыбкой на лице.

Она крепко обняла отца и распахнула дверь. Мы прошли мимо крутой лестницы с голыми ступеньками и прямо с тротуара попали в маленькую гостиную дома бабушки и дедушки.

В комнате было жарко от растопленного камина и многолюдно: здесь собрались все члены отцовской семьи. Дед оказался уменьшенной и постаревшей копией моего отца. Он был невысок, коренаст, с такими же, как у отца, густыми кудрявыми волосами, зачесанными назад. Но если у отца волосы отливали медью, у деда они потускнели до бледно-желто-серого оттенка. Правда, глаза были такие же — орехово-серые, окаймленные густыми ресницами, — но, когда он улыбался, обнажались желтые гнилые зубы, а не отцовские, ослепительно белые.

Бабушка, подвижная и очень напоминающая колобка, была одета во все черное, ее белые волосы были забраны в пучок, а под живыми голубыми глазами краснели круглые, как яблоки, щеки. Она радостно суетилась вокруг нас, и я сразу ее полюбила.

— Антуанетта, — воскликнула она, — я не видела тебя с тех пор, как ты родилась. И только посмотри, какая ты стала, совсем взрослая.

Она подтолкнула вперед молодую женщину, которую назвала моей тетей Нелли. Маленькая, с темными волосами и карими глазами, она была единственной сестрой моего отца.

Потом меня познакомили с дядей Тедди и дядей Сэмми, младшими братьями моего отца. Они с явным уважением относились к своему старшему брату. Тщедушный Тедди, рыжеволосый подросток с заразительной улыбкой, был настолько обаятельным, что не мог не понравиться, в то время как черноволосый Сэмми, будучи на несколько лет старше, выглядел куда серьезнее. Хотя оба они, похоже, были рады видеть нас, приветствие Сэмми было более сдержанным.

Тедди охотно вызвался вывести Джуди на прогулку, чего она ждала с нетерпением, и я с удовольствием протянула ему поводок. Чувствуя себя несколько скованно в новой обстановке, я пока не решалась выходить на улицу.

Моя бабушка и тетя Нелли суетились вокруг нас, накрывали на стол, заливали кипяток в алюминиевый чайник.

— Ну, а теперь садитесь, — сказала бабушка. — Вы наверняка проголодались.

Стулья быстро придвинули к накрытому столу, и все стали смотреть, как бабушка доверху наполняет мою тарелку едой. Передо мной лежали разнообразные сэндвичи с консервированной и копченой говядиной, с рыбной пастой, темный хлеб собственной выпечки и маленькие пышные ирландские оладьи, щедро намазанные сливочным маслом и клубничным джемом. За ними последовал фруктовый торт, на который, должно быть, ушел весь семейный продуктовый бюджет. Меня не нужно было уговаривать, я ела с аппетитом под дружескую беседу взрослых, которые засыпали моих родителей вопросами.

Когда в меня уже ничего не влезало, глаза сами собой стали закрываться. Жарко натопленная комната, долгое путешествие и сытная еда сделали свое дело. До меня доносились смеющиеся голоса взрослых, которые восклицали, что я заснула, а потом сильные руки отца подняли меня и понесли наверх, в спальню.

Уже спускались сумерки, когда мать разбудила меня. Сонная, я позволила себя умыть и переодеть, чтобы приготовиться к следующему визиту. Оказалось, вся отцовская родня непременно хотела увидеть нас, и я, до сих пор знавшая лишь мамину бабушку и кое-кого из двоюродных братьев и сестер по материнской линии, с которыми виделась редко, с трудом пыталась запомнить все имена, что слышала сейчас. Ужин предполагался в доме моего дяди, на той же улице. Дядя Эдди и тетя Лилли, как я должна была их называть, и их дочери-подростки, Мэтти и Джин, приготовили для нас специальное меню, которое, как я потом узнала, представляло собой традиционную ирландскую пищу: толстые куски курицы, вареная ветчина в сладком соусе из меда и горчицы, яйца вкрутую, ярко-красные помидоры и картофель в мундире. Домашний бисквит и несколько чашек чая завершали трапезу, и я снова разомлела в тепле семейного уюта.

Родственники расспрашивали о нашей жизни в Англии, о том, как прошло путешествие, о планах родителей на будущее. Где мы собираемся жить? В какую школу я пойду? Я заметила, как они удивились, когда мама сообщила им, что меня отдадут в частную школу, потому что мне это привычнее. Уже гораздо позже я узнала, что только получившие стипендию ученики с Парк-стрит, одного из беднейших кварталов Коулрейна, могли позволить себе учиться в школе, которую выбрала для меня мама.