Без возврата (Негерой нашего времени)

— Кр-ра! кр-ра! кр-ра! кр-ра!…

Увидев кота, застывшего в напряжении готовой сорваться с лука стрелы, его круглые немигающие пустые глаза — глаза дикого зверя, которого ничто, кроме страха, не может остановить, Андрей Иванович с болезненным чувством — что происходит непоправимое и оно останется с ним на всю жизнь — бросился между хищником и его жертвой.

— Пшёл! Пш-шёл, проклятый!

— Кр-ра! кр-ра! кр-ра-а-а!…

Кот страшно зашипел и, вытянув передние лапы, но не отступая, подался назад. Его хвост, как тугая пружина, с упругим стуком хлестал по земле; в располовиненных черными лезвиями зрачков зеленых глазах светилась такая холодная, бесстрашная ярость, что Андрей Иванович опешил: кот вместе с хвостом был больше метра в длину (“сейчас прыгнет и вкогтится в лицо…”), — но почти сразу же в нем самом вспыхнула ярость — и на эту кровожадную тварь… хозяина жизни! — и на подобных ему, и на себя, на миг спасовавшего перед ними, — и он решительно пошел на кота.

— А ну… бр-рысь отсюда, скотина!

Когда между ними осталось около метра, кот хриплым басом мяукнул и молнией метнулся в кусты. Андрей Иванович повернулся к птице.

Вблизи он сразу увидел, что это не птица… то есть что это не больная или раненая взрослая птица, — это птенец. Куцые крылья его походили на плавники, хвоста не было вовсе, долгоклювая глазастая голова на длинной и тонкой шее казалась несоразмерно большой, а сам он был хотя и больше взрослого голубя, но, конечно же, слишком мал для взрослой вороны — ибо это был вороненок, хотя и странной окраски: на крыльях у него было несколько белых перьев. Ни стоять, ни тем более ходить он почему-то не мог — он пытался ползти, загребая культяпками крыльев траву, как воду, но оттого, что одно из крыльев было у него сильней и оперенней другого, он даже не полз, а лишь толчками крутился на месте. Наверное, он выпал или был до времени выброшен из гнезда: в последние дни во дворах Андрей Иванович видел много птенцов — таких же бесхвостых, большеголовых, с короткими крыльями, но они быстро и ловко, как кенгуру, прыгали на длинных голенастых ногах — именно прыгали, а не ходили: переступать с ноги на ногу им было, наверное, еще непривычно… Андрей Иванович склонился над вороненком; тот уже успокоился, втянул голову в плечи и сидел тихо как мышь — и даже задернул голубоватой пленкой глаза, — но, когда Андрей Иванович сел перед ним на корточки, вдруг встрепенулся, вытянул шею, чуть не на прямой угол распахнул черный блестящий клюв — открылся нежно-алый ромбический зев — и закричал на всю улицу:

— Кр-ра-а! кр-ра-а! кр-ра-а! кр-ра-а!!!

Андрей Иванович — испуганный, растерянный, если не сказать потрясенный — вскочил. Птенец просил у него есть!

— Ну что ты, что ты, — забормотал Андрей Иванович, поспешно отступая и оглядываясь по сторонам. Мимо лужайки, за отделяющей ее от проезжей дороги чугунной оградой, шли под руку элегантно одетые мужчина и женщина лет сорока — и, казалось, с любопытством смотрели (во всяком случае, поглядывали) на Андрея Ивановича. Андрей Иванович смутился, отошел еще дальше и с независимым выражением лица закурил… Мужчина и женщина прошли; Андрей Иванович хмуро смотрел им в спины, пока их не поглотил увешанный голубыми кистями сиреневый куст, — потом возвратился к птенцу. Птенец опять яростно, требовательно закричал; “Ч-черт”, — подумал Андрей Иванович и опять отступил. Что же делать-то?

Вопрос был странным, Андрей Иванович себе его явно даже не задавал: как что делать? — отогнал кошку, посмотрел на птенца (“надо рассказать Насте… хотя едва ли это будет ей интересно”), покурил, теперь иди дальше, домой. Андрей Иванович покосился на вороненка: тот надулся, как еж, и превратился в черно-серый с белыми кроплями шар с торчащим из него блестевшим на солнце клювом. “Кот-то ушел?…” Андрей Иванович оглянулся: кот открыто сидел на скамейке, метрах в десяти от него, и спокойно смотрел на Андрея Ивановича. Он сидел не столбиком, на хвосте, а скорее лениво полулежал; ни в его позе, ни в выражении широкой усатой морды не было ни неудовольствия, ни нетерпения, ни даже признаков ожидания: он просто уверенно, привычно сидел, зная, что человек рано или поздно уйдет, и даже не ждал, а просто грелся на солнышке. Вот когда человек уйдет, можно и перестать греться на солнышке — хотя мне и сейчас хорошо…

Андрей Иванович занервничал. Он не любил ворон — это были грязные, нахальные, шумные птицы, а иногда — например, видя, как вороны терзают крысиный труп, — испытывал к ним отвращение; но здесь была не ворона, а беспомощный, слабый птенец, и Андрею Ивановичу было жалко птенца… Он с тоской почувствовал, как в его и так неуютную жизнь вторгается — еще даже не обязанность, не нравственный выбор, а новое душевное беспокойство: что делать с проклятым птенцом?… Андрей Иванович посмотрел на вороненка — тот, пригретый солнцем, по-человечьи зевал, — потом на кота: зверь с наслаждением вылизывал растопыренную когтистую лапу. “Отнесу к нам во двор, пусть там сидит, — решился Андрей Иванович — не додумывая до конца, куда он посадит вороненка и чем его двор, кишащий если не кошками, то собаками, безопаснее этого. — Буду, конечно, выглядеть как идиот — иду и несу ворону… а вдруг он будет орать? Ладно, тебя и так все считают идиотом… а ты и есть идиот, если думаешь о том, что о тебе думают идиоты!” Андрей Иванович рассердился и решительно шагнул к птенцу.

Вороненок дремал. Андрей Иванович наклонился… когда на птенца пала тень, он открыл глаза, увидел Андрея Ивановича — и вдруг дернул головой и разразился дикими криками:

— Кр-ра-а! Кр-ра-а! Кр-ра-а!

— Тише ты!… — зашипел Андрей Иванович, жарко краснея и исподлобья оглядываясь по сторонам. Вон еще кого-то черти несут… — Что ты кричишь, дурень?!

— Кр-ра-а! Кр-ра-а!…

— Что, есть хочешь? Где твои родители, черт бы их побрал?! Ну нет у меня ничего, нету!

— Кр-р-ра-а-а!…

Андрей Иванович в отчаянии покрутил головой — в поисках корки хлеба ли, червяка, — ничего не нашел, но увидел кота: тот уже не сидел, а выгнув спину стоял на скамье и напряженно смотрел на Андрея Ивановича. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом.

— Кр-ра-а!…

— Хватит орать-то! — Андрей Иванович с трепетом ждал, что на эти пронзительные, даже не птичьи крики сбегутся люди. Еще подумают, что он мучит птенца… “Как его брать-то?!” Тут вороненок даже не закричал, а как-то хрипло, противно — резануло уши — заквакал. Андрей Иванович разозлился, сложенными в горсти руками сгреб его с двух сторон (вороненок был теплый, шелковистый, слабооперенный, худой: под пальцами скользили тонкие — цыплячьи — ребрышки) и оторвал его от земли; тут птенец ловко повернул носатую голову и тяпнул его за палец: Андрей Иванович испугался и выругался — прежде чем осознал, что это совсем не больно.

Прижимая к груди взъерошенный, дергающийся, орущий комок, Андрей Иванович прежней дорогой выломился из кустов на тропинку… и нос к носу столкнулся со здоровенным краснолицым мужиком лет тридцати, одетым в синий с ядовито-оранжевыми полосами комбинезон рабочих ремонтного управления. Мужик остановился как вкопанный и изумленно уставился на Андрея Ивановича и птенца. От него жестоко разило водкой. Андрей Иванович чуть не взвыл от тоски и стыда.

— О-о! Ворона!

Птенец — как будто нажали кнопку — умолк. Андрей Иванович вымученно улыбнулся. Ко всему прочему, он не любил и робел пьяных.

— Да вот, — изо всех сил небрежно сказал он как можно более низким голосом, — от кота спасаю.

Мужик оглушительно, радостно — Андрей Иванович давно не встречал такой бурной, искренней радости, у них в институте самое большее негромко смеялись — захохотал.

— Да ты чего, командир?! Я их стреляю, а ты спасаешь? — И вдруг посерьезнел:

— Давить их надо. Зараза одна.

Андрей Иванович напрягся. Когда затрагивались вещи, бывшие для него святая святых, вся его робость и неуверенность пропадали.

— Это птенец, — внушительно сказал он, удивленно, строго и вместе проникновенно глядя в лицо мужику — как будто наставлял провинившегося ребенка. — Понимаете — птенец. Здоровых и сильных людей убивают, а калекам — подают.