Пастухи фараона

Египтяне появились во второй половине дня. Они, как видно, тоже не читали наших газет и не знали, что при первой же неудаче им положено бросать оружие и разбегаться по пустыне. Так что, хотя наша засада была для них полной неожиданностью, египтяне дрались отчаянно, атака следовала за атакой, а что было дальше, я не помню.

Когда очнулся, то первый, кого я увидел, был Габи. Представляете — Габи! Уж не снится ли мне? Я хотел протереть глаза, но рука почему-то не подчинилась.

— Не дергайся, — тихо сказал Габи.

— Откуда ты, почему не разбудил? — я попытался приподняться.

— Не дергайся, лежи тихо.

Я огляделся и понял, что мы едем в каком-то фургоне, я лежу, а Габи сидит на скамейке и держит меня за руку. Начинаю ощущать дорожные толчки и сильную боль в голове и спине.

— Габи, что со мной?

— Ничего. Спикировал.

— Как спикировал, куда спикировал?

— Около тебя снаряд разорвался, тебя выбросило из башни, и ты пролетел метров десять-двенадцать. Но приземлился, как акробат в цирке, — даже косточки ни одной не сломал.

— А ты-то как там оказался?

— Мы обходили Эль-Ариш с юга, и вдруг сообщают — в Бир-Лахфан жарко, египтяне гонят вас обратно в пески. Часть нашей бригады развернули — и к вам на помощь. Через час египтяне поползли назад, я бросился тебя разыскивать: «Где?», — спрашиваю. Все молчат. Я орать: «Где, черт возьми?» «Снаряд», — отвечают. «Прямой?» «Нет, рядом взорвался, танк перевернуло, водитель погиб, двое ранены». Пошли искать танк. Нашли. Лежит на боку, дымится. «Где тело?» «Пока не нашли, санитары придут, будут искать». Я снова в крик: «Вы что, очумели, пока не найдем, с места не сниматься». «У нас приказ, санитары найдут». Связываюсь с Шадми. Он приказывает: «Четверых с джипом оставить, найти во что бы то ни стало!» Искали часа два — нет тебя. Тут кто-то присел по нужде и видит — холмик в песке. Давай разгребать, а там ты, словно фараон в усыпальнице. Тебя когда выбросило, ты пролетел и в песочек зарылся. Вот и все.

— Что теперь?

— Отвезу тебя в Беер-Шеву, сдам в госпиталь и помчусь своих догонять.

До госпиталя я не добрался, сбежал по дороге, нашел свою часть в Бир-Тмаде, пробивался с ними через перевал Митле, дошел до Суэцкого канала.

С Габи встретились у него дома. Арье за шесть дней поседел, но держался бодро. Достал карты: «Ну, а теперь распишем пульку. Покажите, мальчики, что сабры не только войну умеют выигрывать».

Я стал саброй?

6. О том, как поссорились Залман Борухович и Авигдор Хаймович

Вернувшись из Белоруссии, сенатор Гаврила Романович Державин представил «Мнение о евреях» генерал-прокурору Петру Хрисанфовичу Обольянинову. Доклад был подан 26 октября 1800 года, а уже через четыре дня в Белоруссию пришел приказ арестовать «начальника каролинской секты, или хасидов» Залмана Боруховича, отправить его в Петербург и посадить в крепость.

Основанием для ареста вождя белорусских хасидов послужил донос бывшего раввина города Пинска Авигдора Хаймовича, которого хасидское большинство общины лишило должности и, соответственно, доходов, из нее проистекающих. Впрочем, поспешность, с которой совершен был арест рабби Залмана, свидетельствовала о том, что и сенатор-ревизор, относившийся к еврейским сектантам с неприязнью и подозрением вдвойне против самих евреев, приложил к сему руку.

Не вчера и не сегодня возник раскол в польском еврействе. Прошло уже более полувека с тех пор, как Бешт [27] — проповедник из местечка Меджибож на Подолии начал собирать вокруг себя учеников, призывая их отречься от рациональной, умозрительной веры во Всевышнего, от аскетизма и механического исполнения обрядов. Не строгое соблюдение буквы Закона, не абстрактные умствования, не самоистязание, но религиозный экстаз, радостное, восторженное состояние души помогают человеку слиться с Богом, учил Бешт. С тем самым Богом, который везде, во всем, в каждой вещи и в каждом человеке.

Не в пример раввинам-книжникам, высокомерным в своем благочестии, недоступным в своей учености, Бешт был снисходителен к простому и, естественно, грешному человеку. Он был отзывчив к его нуждам, он готов был простить, согреть сердце и помочь каждому. Он готов был найти во всяком, даже очень печальном, событии положительную сторону. И как страждущие в древней Палестине потянулись к Иисусу, так и сельские арендаторы, корчмари и коробейники, нищие и невежественные, бесконечно далекие от касты ученых-талмудистов, потянулись к «Божьему человеку» из Меджибожа.

Продолжатели дела Бешта внесли в его учение нечто новое: не каждому в полной мере открывается Божественная тайна. Тот, кому это дано, — цадик, истинный праведник! Ему, цадику, дано услышать небесный голос, ему, цадику, дан особый дар ясновидения, который возводит его в ранг библейского пророка, посредника между Богом и человеком. Тем же, кому не дано познать Божественную тайну, остается одно — благоговеть перед цадиком, преданно служить ему и его «дому».

Отнюдь не случайно география хасидизма — «чувственного иудаизма» — совпала с кровавыми границами, очерченными хмельничиной и погромами более позднего времени.

Ураган казацкого разгула унес в предыдущем — семнадцатом — столетии сотни тысяч еврейских жизней, оставил пожарища на месте еврейских городков и местечек. Великие толкователи Закона вместе со своими учениками, своими книгами и молитвенными домами сгорели в огне костров, были зарублены казацкой саблей, заколоты татарской пикой, русским кинжалом или польской шпагою. Когда же, наконец, ураган стих, уцелевшие общины остались опустошенными, физические и духовные силы народа пришли в упадок. А коль скоро эпицентр кровавого урагана пришелся на Подолию и Волынь, Черниговщину и Полтавщину, то и евреи здешних мест, не сумевшие за столетие оправиться от ужасов хмельничины, более других поддались мистическому гипнозу хасидизма.

В менее пострадавшую от войн и восстаний предыдущего века еврейскую Белоруссию хасидизм пришел позже и принял здесь иную форму — хабад (аббревиатура ивритских слов — мудрость, понимание, познание). Хабад — рациональный хасидизм — представлял собой синтез раввинской философии и веры, основанной на религиозном чувстве. Создателем ее, равно как и родоначальником дома Шнеерсонов — «царской фамилии» хасидов-хабадников, — был тот самый рабби Залман из Лиозны, который к моменту нашего рассказа, то есть к ноябрю 1800 года, все еще находился в заточении в петербургской крепости.

Менее всего пострадал от хмельничины литовский край; евреи в Литве быстро восстановили торговлю, производства и ремесла. Раньше, чем в других местах, окрепли здесь кагалы. Уцелели в крае и знаменитые школы, в живых остались великие учителя, из которых самым великим был Илья Гаон Виленский. Наверное, поэтому литовское еврейство сохранило верность традиционному раввинизму, а Вильно, которому еще только предстояло стать Литовским Иерусалимом — еврейской столицей края, превратился в оплот раввинистов в борьбе с хасидами.

Далек, очень далек от земных забот был Илья Гаон [28], но пройти мимо «ереси хасидской» не мог. Восторженный мистицизм Бешта представлялся ему откровенным богохульством, а слепой культ цадиков-чудотворцев — прямым вызовом основам веры, нарушением заповеди «не сотвори себе кумира». Так что, когда армия сторонников «безбожной секты» стала проникать в собственно литовские кагалы — в Пинск, Шклов, Минск и даже в Вильно, терпению Гаона пришел конец. Наложив на хасидов херем [29], он, Великий Гаон, призвал к открытой борьбе с еретиками.

Случилось это в год 1772-й. В то самое время, когда Австрия, Пруссия и Россия делили меж собой Польшу и по ходу дела рвали на части живой организм польского еврейства, одна часть народа пошла войной на другую.