Сан-Ремо-Драйв

— Что значит «уважать»? «Любовь»? Не смешите меня! — Я только об одном мог думать: его руки на спине моей матери, она прижимается к нему, ветер распахнул занавески, и все видно. «Поцелуй» Родена. — Я знаю, что вы живете в грехе!

Тут Рене взял весла, снова наклонился вперед и опустил лопасти в воду. Я ощутил такое же торжество, которое, должно быть, испытывал Дейл Лонг, когда его бита попадала по быстрому мячу. Я победил! Униженный француз везет меня обратно! Между тем Рене повернул к западу и теперь уже ленивее, почти без усилий, греб прочь от берега. Я посмотрел на горизонт и увидел, что никакой разделительной линии между морем и небом нет. Я обернулся назад. Континент исчез! Исчезли и холмы, и шоссе с потоком машин. Ни пригорка, ни прибрежных домов. И берег растворялся, словно смытый огромной серой волной. Там и сям еще виднелись фигуры, усеченные наполовину, и вещи: красный купальник; зонт, оранжевый; косынка, зеленая или с зеленью, высоко в воздухе. Лотта? Машет кому-то? Предупреждает об опасности? Еще несколько гребков — исчезли и эти пятнышки. Стоял мертвый штиль. Кругом ничего, кроме тумана. А вскоре и лопасти весел стали плохо различимы. Рене греб.

— Дальше не обязательно. — Слова, мои собственные, прозвучали в этом водолазном колоколе, как крик.

Не переставая грести, Рене поднял на меня глаза.

— Не обязательно для чего?

Я сам не понимал, что говорю:

— Доя того, что вы хотите сделать.

Рене не ответил. Он сделал еще шесть гребков. Потом выпрямился, оставив весла в воде.

— Да. Дальше не обязательно.

Я не осмеливался заговорить, боялся, что голос задрожит — не столько от страха, сколько от необъяснимой печали.

Рене заговорил сам.

— Жаль. Я предложил тебе дружбу. Но ты насмехался. Ты знаешь, я греб, чтобы освободить гнев в моих руках. — Я посмотрел на его руки, висевшие вдоль боков, на его пальцы, по-прежнему напряженно согнутые. — Ты мальчик, ребенок, никто, Ричард: в тебе нет опыта жизни. Но в твоих картинах, в них ты уже мужчина. Бедный Рене, а? Он смотрит в зеркало. Он пишет клоуна. Много жизни. Мало таланта.

Так говоря, он стал загребать одним веслом. Лодка поворачивалась на месте, кружилась в собственном маленьком водовороте. Потом одной рукой он достал из-под купальника пачку «Честерфилда», как фокусник, вытряхнул одну сигарету и сунул в рот. Еще один фокус: так же одной рукой чиркнул спичкой из книжечки и дал ей — в затишье — догореть до конца.

— Итак, Ричард, внимательно слушай мои слова, да? Эта мадемуазель Мэдлин. Эта petite jeune fille. Твоя маленькая соседка, да? Ты мне скажешь, как ты убедил ее снять свою одежду.

Теперь я понял, что Рене намерен меня убить. Я прочел его мысли с полной ясностью. Головокружительное вращение лодки; спичка, догоревшая в серой мгле, его голос: «слушай мои слова», «ты мне скажешь» — все это были приемы гипноза. И загипнотизированным был я — кивал, готовый подчиняться его командам: Визжи, как свинья! Брыкайся, как лошадь! Кинься в воду!

Рене вынул из воды весла. Он встал надо мной. Он убьет нас, я понял, одного за другим. Начиная с бедного маленького Сэмми. Потом меня, противника, помеху: я не сделаю ничего против твоего желания.Потом безумца Барти. Бедного безумца Барти. И Лотту тоже, но только после женитьбы. Из-за денег. Денег Нормана. Его «Оскара», который выглядит, как золотой.

Рене положил в лодку мокрое весло.

— Écoutez! [23]— скомандовал он, продолжая изображать француза. — Встань на ноги! — Я подчинился. — Повернись.

Я выполнил и эту команду, повернулся к нему спиной. Непонятно было, что впереди — пляж Малибу или тихоокеанские острова, Филиппины Макартура, далекие земли Востока. Он встал позади в качающейся лодке и схватил меня за плечи. Приготовясь к тому, что сейчас меня выбросят за борт, я набрал в грудь воздуха. Теперь мне хотелось жить. Не для себя. Чтобы предупредить остальных. Смогу я доплыть? Но в какую сторону? И не прибьет ли он меня веслом, как плывущую крысу?

— Не сходи с места, — сказал он, железными руками сжав мне плечи.

Тут я почувствовал знакомый запах. Сладковатый аромат табака. Рене закурил сигарету. Внезапно он очутился рядом со мной, занял мое место на корме.

— Держи. — Он подал мне рукоятки весел. Жестом приказал занять свободную банку. — Ты будешь учить меня из своего знания всем секретам искусства. Может быть, в будущем, которое нам неизвестно, эта Бетти повесит на свои стены картину Рене. А я? А я буду учить тебя. Мой друг, тебе еще надо многому научиться. Итак. Выпрями руки, пожалуйста. Наклони спину вперед. Вверх. Подними весла вверх. Теперь опусти в воду. Тяни! Тяни! Греби к la California!

Я привез нас к берегу. Ветер, всегда капризный, опять задул, облегчив мне работу. Солнце скатилось уже довольно низко и горело за редеющим туманом, как лампа в проекторе за опаленной пленкой. На мелководье мы поймали волну и вынесли лодку по гравию к причалу в лагуне. Рене направился вдоль шоссе к пастельным домикам. Холмы опять стали видны, коричневые даже весной, с белыми пятнами юкки. На пляже еще оставались кое-какие люди. Я побрел по берегу туда, где оставил Барти. Но не успел дойти — Барти бежал мне навстречу, а в воздухе над ним нырял и рыскал бордовый змей.

— Где ты его взял? — спросил я.

Он посмотрел вдоль натянутой белой нити вверх.

— Он был под домом. У него там ящик с вещами.

В это время из прибоя выскочила собака и кинулась к нам.

— Это Сэмми! — закричал я. Спаниель в мокрой шубе, уменьшившийся вдвое, прыгнул на меня с радостным лаем. Потом отряхнулся от соленой воды. — Ты сказал, что он убил его! — крикнул я брату. — Что Ахилл убил его. Ты наврал!

Барти все еще следил за змеем, устремившимся к земле. Он потянул за нитку, змей рванулся вверх. Потом поглядел на меня своими голубыми, как стеклянные шарики, глазами — они влажно блестели.

— Я не наврал! Ты не знаешь правды. Можно вернуться из мертвых.

— Эге-гей! — Знакомый оклик. От утлого домика к нам шла Лотта. За ней — Рене, держа маленький поднос с четырьмя короткими ножками, вроде японского чайного столика. Он успел переодеться в рубашку с концентрическими кругами, голубыми и желтыми, и в белые теннисные шорты.

— Éclairs! — крикнул он. — Éclairs!

Лотта махнула зеленой косынкой.

— Ну, — громко сказала она, подойдя поближе, — если Магомет не идет к горе…

Я заметил, что она вымыла голову: потемневшие волосы свободно свисали до плеч. Сэм промчался мимо нее, нацелясь на Рене, и подпрыгнул на метр в надежде схватить с подноса трубочку с кремом.

Барти схватил меня за локоть и вложил в руку катушку от змея.

— Это ты ошибся, — сказал он, устремившись за десертом. — Это все у тебя в голове только.

Я постоял один, пока они трое — четверо, считая Сэмми, — располагались вокруг лакированного подноса. Не шевелясь, я смотрел на океан. Откуда мне было знать, что всего через два месяца Рене и Лотта поженятся? А еще через два месяца она обнаружит, что Рене очистил все ее счета. В английской комедии Алека Гиннеса уводят в наручниках. В реальной жизни Рене и моя мать развелись, и только. Но к тому времени многое изменилось необратимо. Барти и меня отправили на несколько месяцев в частную школу-интернат; когда мы вернулись, выяснилось, что раздражительный Сэмми, так и не примирившийся с Ахиллом, был усыплен. Тогда, в воскресенье, брат мой ясно увидел то, что я мог только воображать.

В Малибу, на пустынном пляже, над головой у меня по-прежнему мотался змей. Волна у ног разбилась вдребезги сотней серебряных блесен или шариков ртути, чтобы снова собраться вместе под сверкающим зеркалом моря.

Пустыня

(1952)

Дикий Ред Берри оттолкнулся спиной от канатов и, хотя был вдвое меньше противника, ухватил его ногу и шею. С геркулесовым усилием он поднял его над головой.