Рассказы бабушки Тани о былом (СИ)

Сжег своему побратиму лицо, шею и грудь. От нечеловеческого вопля жертвы отец моментально отрезвел, вскочил в седло чьего-то коня и через полчаса привез фельдшера Ивана Семеновича. Потом, держа Юлдаша на руках, повез его в сопровождении Ивана Семеновича в город, где была больница. По устному заявлению Ивана Семеновича там хулигана арестовали и препроводили в тюрьму. Как ни настаивал участковый милиционер, никто из родных Юлдаша не согласился подписать заявление с обвинением отца в совершенном преступлении. Твердили в один голос: «Юлдаш в чайхане был один, кто его покалечил, не знаем». По-видимому, то же самое говорил и отец, потому что через три месяца его выпустили. Еще через месяц выписали из больницы и Юлдаша. Увидев обезображенное рубцами и шрамами лицо ослепшего побратима, отец сунул ему в руки нож и упал на колени. Юлдаш молча отошел. Отец взревел, ударился головой о землю, вцепился в волосы руками и забился в раскаянии. Вдруг вскочил и бросился опрометью вон.

Рассказывали, что в тот ужасный вечер, услышав дикий вопль из чайханы, узбеки сбежались со всего кишлака, обнажив кинжалы. Отца искромсали бы на кусочки, если б не старший брат Юлдаша, который остановил соплеменников, сказав, что Усто не виноват. Это сотворил шайтан(черт), проникший в голову Усто вместе с водкой.

— Усто — наш брат, и мы накажем его сами.

Ярость сникла, толпа разошлась. Все знали, что отец с Юлдашем действительно жили как братья. Когда собрались женить Дадаша, родня построила ему кибитку (глинобитный домик с плоской крышей из насыпной земли), но на калым (выкуп за невесту) денег не хватало. Нареченную красавицу, мастерицу шить тюбетейки и торговать ими, могут перехватить другие, нужно поспешить с калымом, да где взять денег…Отец продал скакуна, красавица-рукодельница стала женой Дадаша. Половину расходов на той (свадьбу) отец тоже взял на себя. Подошло время жениться Эргешу. Родня подарила ему кибитку, а отец с Дадашем, ставшим подмастерьем на кузнице, работая по шестнадцать — восемнадцать часов в день, сколотили ему калым. Половину расходов на той отец снова взял на себя, будто он второй отец для детей Юлдаша. И вообще он принимал самое активное участие во всех семейных делах своего побратима. И вот такое несчастье… Один глаз Юлдаша закрыт шрамом, во втором зрение сохранилось только на тридцать процентов, кожа на лице, шее и груди скручена багровыми рубцами и шрамами, голос стал сиплым. Отец не мог этого видеть и перестал ходить в чайхану. Бросил пить.

Однажды трезвым пришел к нам. Он обреченно попросил нас все забыть и вернуться в покинутый дом. Мама заколебалась, зато мы в три голоса закричали, что в старый дом не вернемся никогда.

Перейдя в восьмой класс, я стала работать старшей пионервожатой школы. До обеда сижу за партой, учусь, а после двух часов — линейки, сборы, соревнования, субботники, игры и другие пионерские дела. Загруженная сверх головы, я не потрудилась подумать над судьбой отца, а ему было невыносимо жить одному на прежнем месте, он уехал в горный колхоз. И там невмоготу. Вернулся и запил. Юлдаш с семьей простили отца, а мы оказались неспособными подняться на такую нравственную высоту. В приступе белой горячки отец покончил с собой. Повесился. У меня не хватает духу обвинить себя, маму и сестер в отцовской трагедии, хотя умом понимаю, что нет у нас права полностью себя оправдывать. Потрясение, пережитое отцом, оторвало его от водки, вернуло к прежней жизни. Поддержи его в этот момент хоть которая-нибудь из нас, трагедии могло не произойти. Но мы не смогли забыть топора, которым отец крошил дверь, а нам еле удалось спастись, удирая через окно. Не могли забыть ужас бессонных ночей посреди хлопкового поля под вой голодных шакалов с ближайшего пригорка…Не могли забыть, как мы зимой прятались по чужим хлевам, как хозяева угощали нас объедками со своего стола… Никак не могли забыть этого ужаса, стыда и унижения…

В последние годы появилось много книг о колдовстве, чарах, уроках, о черной порче. Анализируя задним числом давние события, я все больше склоняюсь к тому, что отец погиб от черной порчи, и почти наверняка знаю, кто эту порчу напустил. Это сделали тетя Поля и Петренчиха, две вдовы, две маминых приятельницы, две колдуньи. Тетя Поля колдовала скрытно, а Петренчиха зарабатывала себе на жизнь приворотами и ворожбой, к ней даже из города приезжали погадать. Ходили слухи, что отец какое-то время путался с каждой, но семью не бросил, над соблазнительными предложениями бывших пассий смеялся и нажил в их лице смертельных врагов. Которая из них сыграла зловещую роль, невозможно определить, но знаю точно, что наши несчастья начались после разрыва отца с претендентками на его сердце. Не исключаю, что и хохлы через горилку сбрасывали на него свои невзгоды.

Мама не обращала внимания на слухи о неверности супруга, а мы тогда были детьми и находились совсем в другой жизненной плоскости. Отец оказался один на один с темной силой, веру в существование которой он считал абсурдом, поэтому был беспомощен перед нею. Убеждена, он погиб от какой-то колдовской мести. И сына лишился тоже по этой причине. По мнению отца, только человеческий разум достоин преклонения, боги и черти созданы этим разумом, они эфемерны и живут только в сознании людей, в действительности их нет, да и быть не может. При таком убеждении он не мог противостоять колдовским атакам и в своей изломанной судьбе винил только себя. Жаль. Это был талантливый, честный, очень трудолюбивый человек, обладавший открытой душой и незаурядным умом. Мир его праху.

Мама верила в Бога, ходила в церковь, соблюдала посты, день начинала и завершала молитвой. Она пережила отца на двадцать лет и все время была со мной.

После десятого класса меня направили в школу учительницей, дали бесплатную квартиру с бесплатным освещением и отоплением. Год я была единственным кормильцем семьи, а потом и сестры пошли работать, но несколько лет жили со мной. Выходили замуж, уезжали, рожали детей, разводились, детишек привозили к нам с мамой и снова отправлялись на поиски счастья. Ни у одной из сестер семейная жизнь не сложилась. Мы наградили маму десятью внуками, трое из них — мои сыновья, которые родились после смерти их бабушки, а дети сестер месяцами, и то и по году-два жили у меня под присмотром мамы. Институт я кончала заочно и, уезжая на сессию, оставляла маму одну, если в это время никто не подбросит ей внуков. Остроту ожидания она скрашивала, читая книги. В начале тридцатых годов Варя научила ее кое-как читать и писать. Всю жизнь мама писала каракулями, не признавая никаких знаков препинания, кроме точки, ставила ее, как Бог на душу положит, часто в средине предложения. Читала намного лучше, но страсть к чтению раньше у нее не обнаруживалась. Случалось, заглядывала в тонкие детские книжечки, книги в переплете даже не открывала. Однажды, когда я во Фрунзе сдавала свои экзамены, она. роясь в моей библиотеке, наткнулась на повести Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Давно, в далекое счастливое время, отец читал нам вслух о шалостях молодых парубков и девчат, о проделках ведьм, колдунов и разной нечистой силы. Воспоминания толкнули ее раскрыть книгу. С этого момента в любую свободную минуту она читала. Зрение ослабло, положит книгу под лампу и не отрывается часами. Во время ужина и перед сном она любила говорить о прочитанном. В произведениях, которые, казалось бы, я знаю досконально, она обнаруживала удивлявшие меня вещи. Так, совершенно не зная биографии Гоголя, прочитав его повести, она сделала вывод, что он человек больной, суеверный, боится всякой нечисти, но связан с нею, очень несчастен и плохо умрет. С высоты своей учености я смеялась над наивностью ее догадок, но не спорила. Гоголя я воспринимала совсем с другой стороны. Порылась в воспоминаниях современников о Гоголе и убедилась, насколько мама была права. Недавно по телевидению передали, что ученые, вскрывшие гроб сатирика, были потрясены: скелет не имел головы. Кто ее отрезал, когда и где сейчас череп, неизвестно. Жуть!