Чудеса происходят вовремя

Несмотря на многочисленные превратности судьбы, Дондопулос оставался натурой, склонной к романтике. Первая его реакция диктовалась не рассудком, а чувствами, и почти всегда это было крайнее удивление. «Да что ты говоришь!», «Ну и ну!», «Смотри, пожалуйста!» — не уставал изумляться Георгис, как будто все, что он видел или слышал, случалось на его памяти впервые. Над ним посмеивались, Георгис об этом знал, но даже и не думал умерить свою непосредственность.

Смерть мэра действительно расстроила Георгиса. Характер у покойного был неровный, строптивый и высокомерный, и они не очень-то ладили, но сейчас, прощаясь с вдовой, Георгис искренне прослезился, а потом поцеловал Маркелоса и брата покойного мэра, Тасиса, с которым у Георгиса не раз бывали крупные стычки. Домой он шел печальный — чуть не плакал, И вдруг из темноты до него донеслись чьи-то голоса.

Голос Трифонопулоса он различил сразу. «Постой, постой, — сказал себе Дондопулос и остановился. — Что же это здесь творится?» Во втором собеседнике он узнал Филиппа, а по долетевшим обрывкам фраз тотчас догадался, что именно происходит в темном закоулке. «Вот тебе и на, — пробормотал Георгис, — а я, идиот, витаю в облаках!» И он незамедлительно спустился с облаков на землю.

Бесшумно (Георгис был высок, худощав и очень легок в ходьбе) он подошел как можно ближе к дому Филиппа и слышал теперь почти каждую фразу.

— На кого ты обопрешься? — спрашивал Трифонопулос Филиппа. — На чью помощь рассчитываешь? На своего друга Аргиропулоса? Да он первым же тебя и продаст! На Арабатзопулоса! Эх ты! Сегодня утром он обещал проголосовать по моей указке! Два его векселя у меня, и, стало быть, дело тут ясное!

Трифонопулос начал перебирать всех членов совета по очереди.

«Сейчас скажет про меня» — приготовился Георгис.

И в самом деле, старик произнес его фамилию.

— Об этом ты даже не думай, — презрительно сказал Трифонопулос. — Скинь его со счетов. Он у меня привязан крепко, пусть только попробует выкинуть какой-нибудь номерок!

«Паршивый старикашка! — оскорбился Георгис. — Неужели никто не сломает ему челюсть?»

Филиппу Трифонопулос не давал раскрыть рта. Каждый раз, когда тот пытался вставить словечко, старик перебивал его и снова бросался в атаку. «Имей в виду, — угрожал лесопромышленник, — сраму не оберешься! Все, что я тебе рассказал, напечатают газеты, и тогда скандала не миновать!»

«Что бы это он мог ему рассказать? — недоумевал Георгис. — О чем напишут газеты? Об Анете и Маркелосе? А кто этого не знает?»

Старик умолк, и до Георгиев донесся наконец голос Филиппа, но такой слабый, как будто Трифонопулос держал его за горло.

— А какое отношение к этим деньгам имею я?

— Самое непосредственное. И не заставляй меня рассказывать дальше.

— Нет уж, расскажи!

— А если хочешь узнать, поди поинтересуйся, зачем они понадобились мэру, зачем он рыскал за ними последние два дня. И так ему хотелось их раздобыть, что он решился обратиться даже ко мне. — Тут голос старика неожиданно сорвался. — И получил он их от меня! — крикнул Трифонопулос после небольшой паузы. — У меня есть его расписка!

— Ну а я? Я-то какое имею к этому отношение?

— Непосредственное.  С а м о е  н е п о с р е д с т в е н н о е!

— Так говори же!

Трифонопулос молчал.

— Я жду! — раздался срывающийся на визг голос Филиппа.

И тогда лесопромышленник ответил, но так тихо, что Георгис ничего не разобрал.

Снова послышался голос Филиппа, нетерпеливый и злой:

— «Скарабей»? При чем тут «Скарабей»? Что ты мне голову морочишь?

Лесопромышленник стал что-то объяснять, но Георгис расслышал только последние слова, которые Трифонопулос произнес довольно громко и отчетливо:

—  С к а н д а л  б у д е т  г р а н д и о з н ы й!

Голоса умолкли, собеседники выходили на улицу, и Георгис, прячась в тени домов, поспешил скрыться из виду. Машинально отмеривая широкие, легкие шаги, он размышлял над последними услышанными словами: «О чем это шла у них речь? Почему они упомянули про «Скарабей»?

Отойдя от дома Филиппа метров на двести, Георгис остановился. «Ну нет, я этого так не оставлю! — сказал он решительно. — Я буду не я, если через час не выясню, в чем тут дело!» И вместо того, чтобы направиться к своему дому, Георгис повернул за угол и пошел обратно. Через квартал от дома Калиманисов жил кефалонит [1] Герасиматос, добрый знакомый Георгиса, можно сказать друг, и в центре города, на площади святого Трифона, он держал ювелирный магазин «Скарабей».

Глава пятая

— Голова раскалывается, — поморщившись, сказал Маркелос.

— Прими аспирин, — посоветовал коммерсант из Патр, который ссудил покойному мэру несколько тысяч, но расписка была у него на руках, и потому его голова нисколько не болела. — Прими аспирин, запей сладкой водичкой, мигом пройдет.

— Да нет, — сонно протянул кто-то из присутствующих, — Не аспирин ему нужен, а отдых... Пусть лучше пойдет приляжет...

— Конечно, конечно, — поддержали остальные, — пусть отдохнет...

Маркелос встал. Сутулясь и ступая тяжело, словно ему трудно было нести свое большое тело, он вышел из салона, медленно и устало поднялся по лестнице и открыл дверь, ведущую в коридор.

На пороге он остановился и огляделся. Ни на лестнице, ни в коридоре не было ни души. Убедившись в этом, Маркелос внезапно преобразился. Он выпрямился и словно сбросил с плеч неприятный, надоевший груз. Черты его лица прояснились: ни головной боли, ни потребности в отдыхе Маркелос, по-видимому, уже не ощущал, и вместо того, чтобы повернуть направо, к своей комнате, он одним прыжком пересек коридор, распахнул дверь напротив и сбежал по узеньким ступенькам винтовой лестницы.

Он торопился: «Сейчас или никогда», и вся его сжавшаяся, как пружина, фигура выдавала решимость на что-то дерзкое, что должно произойти немедленно — потом будет поздно. Про головную боль он, конечно, соврал. Голова у Маркелоса не болела никогда, он даже не представлял себе, как это она может заболеть, словно гнилой зуб или ушибленная нога: Маркелос однажды ушиб ногу и несколько дней она ныла. Сегодня, отсиживая долгие часы в салоне, он только делал вид, что слушает болтовню жалких людишек, которые заполонили его дом. На самом же деле мысли Маркелоса были далеко. Весь вечер мозг его сверлила одна неотвязная идея, и он подыскивал предлог, чтобы покинуть гостей. Маркелос не раз поглядывал на стенные часы, нетерпение его все росло, а подходящего предлога никак не находилось. Маркелос и впрямь почувствовал в голове какую-то тяжесть: это и надоумило его сослаться на головную боль.

Внизу было темно, но зажигать свет Маркелос не стал, а когда убедился, что дверь кабинета заперта, не испытал ни малейшего замешательства. Он вынул из кармана ключ и легко вставил его в замочную скважину.

Кабинет встретил его тяжелым запахом табака и кофе, напомнившим Маркелосу о последней сигарете и последней чашечке кофе его отца. Однако размышлять над этим было некогда. Стремительно и бесстрашно, будто навстречу врагу, Маркелос прошел вдоль стены и повернул выключатель. Слава богу, все на своих местах! Большой письменный стол, два сейфа — справа и слева, шкаф с папками. За письменным столом — кресло, то самое роковое кресло, обитое зеленым бархатом.

Маркелос вздрогнул. Некоторое время он стоял в нерешительности, так и не отрывая руки от выключателя. «Чепуха! — сказал он себе. — Чего я медлю! Ну же!» И быстро обошел стол, стараясь не задеть зеленое кресло. Теперь, оказавшись напротив двери, Маркелос снова испытал безотчетный страх, на лбу его выступил холодный пот, руки задрожали, и только мысль о том, что, действуя быстрее, он скорее выберется отсюда, помогла ему взять себя в руки. «Я ведь не мальчик, — успокаивал себя Маркелос, — и потом не вор же я здесь. Я теперь хозяин...» И он вынул из кармана связку ключей.

Сначала он открыл большой ящик стола. Судя по тому, как один за другим проскальзывали через руки Маркелоса лежавшие там предметы, все они были ему знакомы и не вызывали у него сейчас никакого интереса. Взгляд Маркелоса, беспокойный, острый, искал что-то другое. Только одна вещица ненадолго задержала его внимание. Маркелос взял ее в руки и, полюбовавшись блеском стали, сунул свою находку в задний карман. «Это теперь мое, он сам мне обещал», — подумал Маркелос, проверяя, хорошо ли устроился у него в кармане восьмизарядный кольт отца.