Билли-враль

— А у ней фирменные буфера. Она нагнулась — вот они фирму рояля и заслонили, — разродился ответом Штамп. Не глядя на него, я знал, что он показывает руками, какие у нее были «буфера».

— Шутка принята, с меня пенни, — отозвался Артур.

— Не пенни, а шиллинг, — сказал я. — Шутки дорожают, пока их рожают.

— Запиши, пригодится, — посоветовал мне Артур.

— Шутка принята, — проговорил Штамп.

Сегодня я решил заняться романом и, вынув из ящика стола наполовину исписанный лист бумаги, рассеянно уставился на первый десяток не состоявшихся пока тридцати четырех тысяч слов. «Эй, жердь! Это ты, что ли, новенький?» — Сэм Смугли обернулся и увидел, что к нему направляется высокий веснушчатый парень. Фамилия Сэма удачно гармонировала с его смуглым лицом. У. Сайрус. Уильям Сайрус. Роман Уильяма Сайруса «Две школы в Хватминстере». Уильям. Уильям Л. Сайрус. «Две школы Сэма» У. Л. П. Сайруса. «Две школы в Хватминстере» — роман У. Л. П. Сайруса. Лажвуд Сайрус. У. де ля Сайрус. «Уильям Сайрус. Жизнь и деяния», придумал я, но записывать не стал и засунул листок подальше в ящик. Для этого мне пришлось нагнуться, и календари опять уперлись мне в ребра. Я стал думать о Бобби Буме и о письме, которое надо бы ему написать, а потом вспомнил про Крабрака и начал думать о письме, которое надо бы написать ему.

— У меня есть неприятное известие для мистера Крабрака, — сказал я Артуру.

— У вас есть неприятное известие для мистера Крабрака, мистер Сайрус? — привычно имитируя беседу телекомиков Джоунса и Боунса, переспросил меня Артур. — И какое же, позвольте узнать? — Я решил не говорить ему про Лондон сразу, а сперва немного потрепаться в стиле Джоунса и Боунса.

— Что бы я ни сказал, будет ему до смерти неприятно, — ответил я.

— Не пытайтесь угробить гробовщика, мистер Сайрус, — сразу же нашелся Артур.

— Так может, мне угробить вас, мистер Крэбтри? — Вскочив, я схватил со стола линейку и направил ее как пистолет на Артура. — Ни с места! Я взял вас на пушку, мистер Крэбтри. Выворачивайте карманы, живо!

— Можете забрать мои деньги, но я заявлю на вас в полицию, имейте это в виду, мистер Сайрус, — проверещал Артур.

— И в своем заявлении не забудьте указать, что я взял вас на пушку, мистер Крэбтри: она у меня игрушечная, — закончил я сценку.

— Но наши зрители хотели услышать вовсе не это, мистер Сайрус, — снова начал Артур.

— А что они, по-вашему, хотели услышать, мистер Крэбтри? — подхватил я.

— Они хотели услышать, о чем шепчутся стены комнат в России, мистер Сайрус.

— Так о чем же они шепчутся, мистер Крэбтри?

— Да о том же, о чем и в Англии, мистер Сайрус: «Встретимся на углу».

— А эта фиговина с длинню-ю-юющей бородой, — сейчас же объявил Штамп. Мы ему двадцать раз объясняли, что в том-то весь и фокус, но это было выше его понимания. Он, как обычно, встрял со своей собственной шуткой:

— Когда парикмахер бреет парикмахера, кто сплетничает?

— Кто? — лениво, но в один голос проговорили мы с Артуром.

— Шутка принята, — кисло сказал Штамп и принялся дописывать громадное объявление, приглашающее на пикник с горошком и пирожками. Артур сел за машинку, чтобы перепечатать нашу очередную песню, а я занялся письмом.

Многоуважаемый мистер Бум!

Благодарю Вас за Ваше письмо от второго сентября…

Дорогой Бобби!

Конечно же, я с радостью приеду в Лондон…

Уважаемый господин Бум!

Я буду в Лондоне не позже субботы…

Когда я написал, что окажусь в Лондоне не позже субботы, у меня вдруг от страха затряслись поджилки, потому что эта идея обрела зловещую реальность. Я нередко приезжал в Лондон из Амброзии и, покашливая, чтобы не столкнуться с каким-нибудь прохожим, добирался сквозь туман до Челсийского Клуба чудаков с его полированными шахматными столиками и дружелюбными юными интеллектуалками. Белозубо улыбчивый нигериец Голопупу помогал мне выпустить замечательную клубную стенгазету, очень похожую на амброзийскую «Вестницу адвоката». Я жил в мансарде на набережной, и порой моей подругой была жизнерадостная уроженка Лондона Энн, а чаще — переродившаяся в Амброзии Лиз, которая помогала мне создавать пьесу для панорамного театра. Иногда мне представлялось, что я бродяга-поэт, умирающий на той же набережной от голода… но сейчас, сидя за своим конторским столом, я реально представил себе, что умираю в Лондоне с голоду. На лондонские очертания наложились зыбкие контуры Злокозненного мира, и вот, чувствуя, как меня гложет застарелый голод, я принялся считать свои жалкие гроши. Из оставшихся у меня пяти шиллингов вычесть шиллинг и три пенса за яйцо с пакетиком жареной картошки, да шиллинг за койку в ночлежном доме — остается два шиллинга девять пенсов. Вечерняя газета — два с половиной пенса, завтрак — шесть пенсов, — остается, грубо говоря, два шиллинга. Не пятнадцать шиллингов, не двенадцать шиллингов, а только два шиллинга… За любой товар, — говорю я собравшимся вокруг моего лотка прекрасным дамам, преобразившись в известного амброзийского поэта, торгующего на благотворительном базаре…

Звякнул дверной звонок, и мы поспешно изобразили похоронные лица, но это был всего-навсего советник Граббери. Он по-стариковски зашаркал к своему кабинету, крепко сжимая набалдашник трости и не отрывая взгляда от выцветшего, потрескавшегося линолеума на полу. Толстый, добротный пиджак туго облегал его ссутуленную спину, а часовая цепочка с несколькими эмалевыми брелоками подрагивала в такт неспешным шагам. У двери своего кабинета он полуповернулся к нам — не оглянулся, а именно полуповернулся всем корпусом, словно заржавевший робот, — и пробурчал:

— Здорово, молодые люди.

Под наши полупочтительные, полуиронические возгласы «Здравствуйте, господин советник Граббери!» он скрылся за дверью своего кабинета, а мы наперебой начали его передразнивать: «Я советник Граббери, парень, советник Граббери. Ты же не станешь звать лорда Херрика просто мистером, так? Ну вот, а я советник, запомни хорошенько, парень, — советник!»

— Их обкрадено, — подражая йоркширскому выговору Граббери, сказал Артур. — Их обкрадено на титул советника. — Граббери явно гордился своим йоркширским выговором и простонародным строем речи, которая казалась намеренно исковерканной даже в нашем захолустье, и мы постоянно издевались над ним — за глаза, разумеется.

— Чегой-то я что ни день, то дурней и дурней, — продолжил я Артуров зачин.

— Тоись так дурней, что прямо срамота. — А куды денисси? Старысь, она не радысь.

Потом настала очередь грабберовских воспоминаний, которыми он одаривал «Страхтонское эхо» в дни своего рождения. Артур искривил лицо подобием старческих морщин и сказал:

— А где ихняя «Мелодия», там, известное дело, были поля.

— И у меня не то что штиблетов — деревянный-то башмак и то был один.

— И стало быть, за шестипенсовик я покупал мясной пирог, да мне еще и сдачу, бывало, давали.

— Ага, и за сдачу я покупал билет в «Имперском», да мне еще оставалось на извозчика.

— А на извозчике я, известное дело, ездил, потому как у меня был только один башмак, — закончил наш двойной монолог Артур.

— Здóрово, — своим нормальным голосом сказал я. — Это мне пригодится для выступления в пабе.

— Вот паразит! — воскликнул Артур.

— Паразит, паразит, он весь паб поразит, — машинально пробормотал Штамп.

Каждую субботу я выступал в ближайшем к нашему дому пабе с комическим номером. Но мои номера — медлительно разворачивающиеся шуточные монологи на йоркширскую тему, сочиненные в нашей с Артуром болтовне вроде сегодняшней, — не могли, к сожалению, заинтересовать Бобби Бума: они были крепко-накрепко привязаны к страхтонской жизни. Артура эти монологи тоже не интересовали, потому что по средам и пятницам он пел в клубе «Рокси» под аккомпанемент местного джаза; но ему еще ни разу не удалось уговорить парней-джазистов подобрать музыку к какой-нибудь нашей песне. Когда заканчивался мой номер, я спешил в «Рокси», чтобы послушать Артура, представляя себе в дороге, что хожу по амброзийским театрам в поисках молодых талантов для своего прославленного театрального ревю.