Виза в позавчера

Никто не знал, куда они ехали шесть дней и шесть ночей. В маленьком уральском городке эшелон загнали в тупик и объявили, что поезд дальше не пойдет.

Охающие старухи в черном собирались на станции кучками глазеть на выковыренных. И впрямь это их слово было точней, чем чужое и непонятное эвакуированные. Уполномоченные с красными повязками на рукавах бегали со списками, распределяли по улицам, по домам. Это называлось уплотнением. Сердитые хозяева нехотя принимали к себе жить. Но народ русский к насилию приучен и давлению сверху поддается без особого сопротивления. Подчинялись люди нехотя, а после теплели, ссужали, кто керосинку, кто картошки, кто лишнюю подушку.

Немцев пристроили в комнате, довольно чистой, с окном, выходящим в огород. За перегородкой жила семья хозяина дома - шофера мясотреста. Мяса в городе, конечно, в помине не было, но трест имелся. Сперва мать страдала оттого, что кровать за стенкой скрипит вечером, а потом шоферская жена встает, и в сенях журчит вода, но постепенно привыкла. Через несколько дней шофер узнал для матери, что в мясотресте требуется секретарь-машинистка. Мать пошла туда. Начальница мясотреста посмеялась над ее фамилией. Проверив анкету и позвонив куда-то, она сказала:

- Главное, что ты с образованием, а значит, грамотная.

И зачислила в штат.

Отец в каждом письме спрашивал, регулярно ли сын играет на скрипке. Мать в длинных письмах, которые она сочиняла, уложив детей спать, описывала отцу происшедшее чудо. Олег играет теперь больше, не приходится даже заставлять, ему самому нравится. Выходит, мы с тобой не ошиблись, у него действительно талант. Как только война кончится, сам увидишь. Играть-то маэстро играл, но учить его было некому. Олег остановился на гаммах, которые упрямо повторял двадцать раз в день, и двух примитивных мелодиях.

- Отведи меня в музыкальную школу,- просил он.- Папа сказал, чтобы я играл всю войну.

- Где ее взять, музыкальную школу? Нет ее здесь...

Оркестра или музыкантов в городке тоже не имелось. А если и были, мать не могла их разыскать. Говорили, была группа духовиков, которые подрабатывали, играя на похоронах, но всех их во главе с дирижером-пожарником позабирали на фронт. Однако на берегу пруда, недалеко от плотины, засаженной хилыми тополями, приютился домик, в котором за сто лет до войны по великой случайности родился известный всему миру композитор. Поскольку это было единственное в округе учреждение, имевшее отношение к музыке, в поисках учителя мать отправилась в домик на плотину.

Дом, в котором родился великий композитор, был небольшой, с оконцами, выходящими в палисадник, и крылечком. В нем размещался мемориальный музей композитора.

Посетителей в музее не имелось, видно, не до этого людям было. Хранителем и директором музея оказался, согласно дощечке на двери, тов. Чупеев. Мать увидела бодрого старичка с усами, напоминающими Буденного, и трясущимися руками. Когда Чупеев хотел что-то сказать, он сперва облизывал усы языком, и они западали ему в рот, а со словами вываливались обратно. Глаза старика слезились и смотрели немного в разные стороны, как бы минуя собеседника.

Долго и сбивчиво мать объясняла ему цель своего визита, а он никак не мог понять, что к чему.

- Говорите громче, я плохо слышу!- то и дело требовал директор.

Мать повторила все сначала, и теперь он вроде бы сообразил.

- В городе нашем скрипачей нету, понимаете ли. А сам я рубал белых в нашей округе шашкой на скаку, а теперь вот на заслуженной пенсии. Но поскольку война, вышел по призыву, на культурный фронт...

Директор оторвал от газеты квадратик бумаги и стал скручивать цигарку из махорки, потом ловко высек огонь, ударив кусочком металла о кремень, и прикурил от тлеющей веревки.

Мать закашлялась от дыма. Словами, ею произносимыми, руководил на расстоянии отец, которого в это время уже забрали в ополчение, и мать не отступала, не могла отступить.

- У меня муж на фронте. Он велел учить сына музыке. А вы не хотите помочь!

- Сейчас фронт везде,- строго сказал Чупеев, поняв ее слова как упрек.- Однако же и я поставлен для охраны культурных завоеваний, а не просто так... И потом, матушка, я плохо слышу.

Не сдавалась мать:

- Раз вы единственный в этом городе, кто состоит при музыке, помогите! Мальчик - вундеркинд, понимаете?

- Вун дер... чего?

- Ну, талант. Что же нам делать? Скоро все кончится, мы вернемся домой, и снова будет музыкальная школа. А пока... Я ведь не бесплатно!

- Война идет, голубушка,- оправдывался старик.- Деньги роли не играют. А мальчика, конечно, жалко. Да... Что же делать? Ладно. Пускай приходит.

Мать прибежала домой радостная.

- Сынок, я все-таки нашла тебе учителя музыки. Нашла! Только играй ему громче, он немножечко глухой.

Ближе к вечеру Олег взял скрипку и отправился в музей за плотиной, к старичку. Музей был уже закрыт, Олег постучал в дверь.

- А ну, покажь скрипку!- попросил Чупеев, впустив Олега.

Маэстро огляделся. Внутри была полутьма, на стенах портреты в старинных рамах, на столах под стеклом разложены ноты. Старик с любопытством повертел скрипку в руках, окурив ее махоркой так, что из отверстий долго потом выходил дым. Не беря в руки смычка, директор попробовал струны большим пальцем, вернул скрипку и велел:

- Ладно. Не боги горшки обжигают. Настраивай, деточка!

И уселся в кресло, в котором девяносто пять лет назад восседал отец великого композитора, когда сам тот классик был в возрасте Олега и учился играть.

- Ля,- попросил Немец-младший.

- Чего?- не расслышал учитель музыки.

- Нажмите, пожалуйста, ля.

Старик послушно подошел к роялю, стоявшему в углу комнаты, вытер ладонью пыль с крышки и обтер ладонь о собственный зад. Он поднял крышку и одним пальцем проиграл гамму, от до до до,- единственное, что директор умел.

Олег уловил ля, быстро настроил скрипку, стоял, ждал.

- Ну-с, валяй,- старик выпустил клуб дыма.- Чего можешь воспроизвести?

Олег знал несколько пьес, которые умел играть по нотам. Ноты в суете отъезда взять забыли,- до них ли было, когда эвакуировались? От дыма Олег закашлялся, но поднял скрипку к подбородку.

- Упражнения могу для каждой струны и для всех... Еще могу этюды...

- А из готовых, однако же, произведений?

- Могу Бетховена "Сурок".

- "Сурок"? Что же? Давай твоего "Сурка".

Старик подошел сбоку, наклонил ухо поближе к скрипке и начал скручивать новую цигарку. Бетховенский "Сурок" Олегу нравился. Он напевал его, даже когда не играл.

По разным странам я бродил,

И мой сурок со мною...

Сурка было жалко. Бездомный, забитый и голодный, бродил он с хозяином в поисках куска хлеба. "Сурок", между прочим, сохранился в памяти Олега на всю жизнь, и сыну своему четверть века спустя Олег это напевал.

Немец-младший сыграл "Сурка" два раза подряд, начал третий раз и оборвал. Опустив скрипку, он стоял молча, только кашлял, глотая махорочный дым.

- Молодец!- похвалил Чупеев.- А песню "Священная война" знаешь?

- Знаю. Только сыграть не могу.

- Тогда спой. Только громче, а то я не слышу.

- Вставай, стр-р-рана огр-р-ромная,- запел Олег,- вставай на смер-р-ртный бой!

- Однако же и поешь ты тоже неплохо!- воскликнул старичок.- Вот и выучи к следующему разу, чтобы играть на скрипке "Священную войну". Еще хорошо бы "Интернационал". А то Сурок, Сурок... Сейчас война, драться надо!.. На сегодня хватит. Как разучишь, приходи. Мы с тобой вместе и споем!

Вообще-то Олег думал, что "Сурок" - тоже военная песня. Он уже повидал бездомных и голодных на вокзалах. Но спорить Немец не стал. Он застегнул серебристый чехол. Старичок попрощался с ним за руку, как со взрослым, и подтолкнул к двери.

Было начало осени. На улице стемнело. Навстречу с пруда дул холодноватый ветер, шевеля тополиными ветками и неся сухие листья. Фонари не горели. Кусок луны слабо мерцал над водой. Олег ускорил шаги, потом побежал домой. В том месте, где кончалась плотина, стоял ларек. До войны в нем, судя по надписи, продавали мороженое. Олег уже миновал ларек, когда его потянули в сторону за воротник. Не успел Олег сообразить в чем дело, как его схватили за плечи, развернули и прижали к стене ларька. Он обнимал двумя руками скрипку.