Дембельский аккорд

В последнее время мне часто снится один и тот же сон, я вижу девушку мусульманку, молодую, с красивым телом и длинными черными волосами, но у нее как будто бы нет лица. Я во сне пытаюсь подойти к ней, но она отдаляется, я пытаюсь разглядеть ее лицо, но оно расплывчато, а ее звонкий смех разносится эхом в горах. Я чувствую, что эта девушка приближается к пропасти и не замечает этого, я пытаюсь ей что-то крикнуть, но голоса своего не слышу, я бегу к ней, чтобы удержать ее от падения, но она вдруг исчезает, а я падаю в эту пропасть и просыпаюсь. Этот сон я помню отчетливо, но вот не могу понять, к чему он.

Обойдя палатку саперной роты, я подошел к ней с другой стороны, постучал в дверь, потом приоткрыл ее и спросил:

— Можно?

— Кто там? А-а, Юра! Привет, да ты проходи, проходи, я здесь один.

Я прошел в палатку, на кровати сидел Индрек и что-то шил.

— Привет, ну как отучился? — спросил я его.

— Да лучше не спрашивай, дрочили как сук, все шесть месяцев напролет.

— Зато теперь ты прапор, командир как никак.

— Это точно, жаль, в своей роте не оставили.

— А что так? Я думал, будешь у нас взводным, а то наш взводный мудак какой-то, ходит деловой такой, еще ни в одном рейде не был, а гонорится, будто б сто лет служит в Афгане, даже советы какие-то нам дает, салабон херов.

— Да я тоже думал, у себя в роте буду служить, а оказалось, что у саперов нет техника, ну меня командир и направил сюда, да мне какая разница.

— Да конечно, какая разница — на мине подорваться или пулю из дувала получить.

— Сплюнь, дурак.

— Да чего плевать, если на роду написано, никуда от этого не денешься.

— Может быть, может быть.

— Ты, Индрек, чего хотел-то?

— Афошки есть?

— Да есть, а сколько надо?

— А сколько есть?

— Ну, тысяч пять наберу.

— Один к тридцати отдашь?

— Слушай Индрек, ты ведь курс не хуже меня знаешь, и давай не будем торговаться, берешь — бери, не берешь — не надо. Мне лично не к спеху, это тебе надо, а не мне. Ты как с шакалами связался, так сразу стал на них похож. Знаешь ведь, как эти «бабки» достаются?

— Ну ладно, Юра, завязывай, а то разошелся. Беру, беру один к двадцати пяти, — Индрек полез в карман и достал чеки, вытащил две бумажки и протянул мне.

— Индрек, мне крупные не надо, давай червонцами, мне через таможню их тащить придется, а стольники звенят, ты же сам знаешь.

— Ну, на стольник я мелочи дам, а остальное сам разменяешь.

— Ну ладно, давай хоть на стольник, — я вернул ему сотенную бумажку.

Индрек опять достал чеки и, отсчитав сотню червонцами, протянул их мне. Я достал афошки и отдал ему:

— Можешь не считать, там пять ровно.

— Я верю, а насчет того, что я там с шакалами скорешился, ты, Юра, давай кончай такой базар вести, мы ведь с тобой два года друг друга знаем. Разве я когда-нибудь подляны кому делал?

— Ты, Индрек, когда из Союза приехал? Месяц, наверно, или больше? А хоть раз ты зашел в свою роту? Только не надо говорить, что у тебя дела были и все такое. Пацаны, вон, Эдика поминают, ты хоть бы подошел к ним, посидел, а ты затарился в офицерскую половину и сидишь сам на сам.

— Ну ладно, Юра, давай не будем сориться.

— Да я не собираюсь с тобой сориться, зачем мне это надо. Просто заходи хоть иногда, мы ведь одного призыва, мне скоро на дембель, это тебе еще два года здесь тарахтеть. План, наверно, тоже не куришь с такими как я, да?

— Если есть давай забьем, без проблем.

— У Хасана остался, а то бы я с тобой курнул. С шакалами не накуриваешься?

— Почему же, бывает и такое, все мы люди, все мы человеки. А молодые лейтенанты — они ведь такие же пацаны, как и мы, только старше на три-четыре года.

— Да я знаю, чего ты мне объясняешь.

— Ну а чего тогда спрашиваешь?

— Индрек, а чего тебе афошки-то приспичили?

— В дукан хочу смотаться, закупиться немного надо. Я ведь зеленый листок повезу в Союз, может домой смогу заскочить.

— Эдика гроб ты поедешь отвозить, да?

— Да, я и еще один парнишка, его земляк с нашей роты.

— Смотри, чтоб тебя там в Дагестанском ауле не замочили.

— С чего это вдруг?

— Помнишь, год назад я и взводный отвозили чижа узбека, который сам подорвался на гранате, он еще хотел гранату из подсумка достать, за кольцо потянул, кольцо вытащил, а граната в подсумке осталась?

— А, ну да, припоминаю.

— Он с аула был под Самаркандом. Так вот, когда родня его узнала, что гроб из Афгана пришел, там вой такой поднялся на весь аул. Меня-то не тронули. Я что? Я такой же солдат. А взводного чуть не затоптали, они с военкомом еле отбились от баб.

— Да ну, Юра, кончай такое базарить. Напугать меня хочешь наверно?

— А что пугать, я говорю то, что было.

— Во-первых, Эдик не с аула, а с Махачкалы, а во-вторых, Дагестан не Узбекистан.

— Да что ты так запереживал, Индрек, я просто рассказал случай, который произошел со мной, только и всего, а ты сразу начал.

— Да я не переживаю, просто неприятное это дело, груз 200 сопровождать.

— Ну конечно. Чего ж тут приятного? Одно успокаивает, что там не ты лежишь, и то ладно.

— Это точно.

— Ну ладно, Индрек, я пойду на склад, а то наши выезжают скоро, надо проверить, чего там мои болваны получили из боеприпасов. Ты что куришь-то, блатные есть какие-нибудь?

— «Ростов» будешь?

— «Ростов» у меня тоже есть, я думал ты LМорэі или LКэмэлі куришь.

— Да какой LКэмэлі? Я еще первую зарплату не получил, сегодня надо сходить.

— Обмывать будешь?

— Елки-палки, у меня вся получка только на обмывку уйдет, всем надо обмыть.

— Индрек, мне все не нужны, ты главное обмой своим пацанам, а остальные потом.

— Ладно, ладно, обмою, какой базар. Хасану и Туркмену привет от меня передай.

— Ладно, передам и скажу, что ты обещал два флакона водяры. Ништяк?

— Ништяк, ништяк, передавай, как приеду из Союза, зайду.

Я встал и направился к выходу:

— Давай, Индрек, заходи, будем ждать, — сказал я напоследок, и вышел из палатки.

Жара стояла ужасная, наверное, все шестьдесят лупит, да еще афганец задул. Ох, как уже надоел этот суховей, и когда только я не буду видеть эту сумасшедшую жару, раскаленный песок и скалы, когда не буду слышать, как завывает этот проклятый ветер-афганец, подымая песок на несколько метров от земли, а пыль чуть ли не до самого неба. Проклятая страна, и за что нам такое наказание.

Я медленно шел в направлении склада, и мечтал о том, что буду делать по приезду в Союз. Как бы там ни было, а это, наверное, мой последний рейд, а потом долгожданный дембель.

На дембель уже все было готово, и парадка со значками, и дипломат упакован, оставалось главное, провезти в Союз чеки через таможню, а подарков можно будет и в Ташкенте накупить. Хотя кому подарки-то везти? Разве что себе самому. Можно было бы зайти к этой сыкухе — Ленке, дочке директора, ей уже восемнадцать стукнуло. Да только папаша ее, дурак, как узнает, житья все равно не даст, найдет какой-нибудь повод и посадит к чертям собачим, если конечно я его раньше не прибью, козла.

Так в раздумьях я даже не заметил, как пришел на склад. Носорог, сидя на ящиках, что-то оживленно рассказывал чижам, размахивая руками, а те делали вид, что внимательно его слушают, лишь бы только не злить этого придурка.

Я подошел поближе, Носорог меня увидел и начал вставать, медленно и с большим обломом.

— Ну что Носорог, все получили?

— А як же, усе, шо ты казав, получено.

— Я проверять не буду, но если что-то не так, то ты, Носорог, сам знаешь, что будет.

— Не, не, туто усэ, шо ты казав, я провирыв два рази. Мы усе разложилы по кучкам на кажный БэТиР.

Я сел рядом с ними и закурил сигарету, настроение было какое-то тоскливое, разная ерунда лезла в голову, да еще этот сон не дает покоя.

Мы сидели на ящиках с патронами и молчали, думая каждый о своем.

— Слушайте, — обратился я к пацанам, — вам сны снятся?