Сюзи, «Лед Зеппелин» и я

— Вали отсюда, — сказал Грег.

— Я хочу играть, — сказала Черри.

В ее очках отражались фонари.

— Иди отсюда, дура конопатая, — сказал я. — Не видишь, мы заняты?

Черри повернулась резко и торопливо зашагала прочь. Я был доволен. Грубое напоминание о веснушках — этого обычно хватало, чтобы от нее отделаться. Это было ее больное место.

Позже в ту же ночь мы внесли Черри в список наших врагов, причислив к Чудовищным Ордам Ксоты. Она стала внебрачной дочерью Кутхимаса, злобной принцессой, которая сама возглавляла отряд гнусных красных драконов. Мы сбили ее на подлете, и она погибла сугубо неприятным образом — была раздавлена тушей собственного дракона.

Бо́льшая часть наших врагов кончала именно так. Всегда сгорал в драконьем пламени школьный учитель физкультуры, и Басси, здоровяк–одноклассник, который нас постоянно шпынял, регулярно встречал страшную смерть.

А потом я забеспокоился: вдруг Черри расскажет Сюзи о Драконьем войске. Я знал — Сюзи подумает, что я глупый и инфантильный. Сюзи, пускай прекрасная, пускай фантастическая, манящая, была не из тех, кто фантазирует, что верхом на драконе сражается с полчищами орков в небе над Глазго.

ПЯТНАДЦАТЬ

То, что Сюзи блондинка, будоражило любопытство. Может, ее предки были викинги. Может, ее предки приплыли на ладье с грабительским набегом, но решили обосноваться. У «Лед Зеппелин» была композиция об этом — «Песня иммигранта»: там викинги из края льдов и снегов плывут разорять своих соседей.

Годы спустя так же меня будоражило, что у женщины в шляпе Нефертити белокурые волосы. Цвет волос у нее был не природный, она их красила, и получался мощный контраст с темным цветом ее кожи. Мне нравилось, как это выглядит.

В Глазго в начале семидесятых никто не красил волосы. Этого еще не изобрели. Зато мучительное сексуальное желание уже было открыто, и я пал одной из ранних жертв.

Сюзи призналась, что недовольна Зедом, и стало еще хуже. Всякий раз по дороге из школы Сюзи рассказывала мне, что Зед как парень никуда не годится. Он вечно шатался где–то с друзьями и оставлял ее одну, или напивался и позорился. Ее родители стали неодобрительно посматривать на эти отношения. Им никогда особенно не нравился Зед. Хотя он ни разу им не грубил, они считали, что по виду он разгильдяй и, вероятнее всего, влияет на их дочь самым пагубным образом. Когда к ним просочились истории о его поведении в школе и других местах, его невзлюбили еще пуще.

Сюзи оказалась в неудобном положении — ей приходилось отстаивать Зеда перед родителями при том, что она сама на него злилась. Она была и несчастной и очумелой, как она мне рассказывала.

Хоть я понятия не имел, что посоветовать девушке, у которой проблемы с ее парнем, я инстинктивно понимал, что не мешает выслушать. Выслушать, не жалея времени, если необходимо. Я не влезал со своими мечтами и проблемами. Я не отмахивался от проблем Сюзи благодушным «не переживай, все перемелется». Я просто слушал и видел — на Сюзи это действует.

Это был ценный урок на будущее. Я превратился в великолепного слушателя женских проблем. У меня к этому талант. Женщины, которые подавлены или расстроены, могут говорить со мной часами.

— Это потому, что ты хочешь переспать с этими несчастными женщинами, — говорит Манкс, которая помнит, что мы впервые переспали после того, как она всю субботу напролет рассказывала мне, какая она кругом несчастная. Я утверждаю, что на следующий день она была гораздо счастливее, но Манкс заявляет, что если и было улучшение, то процентов на десять, и начисто выветрилось к обеду.

В любом случае, это было несколько лет назад. Теперь мы с Манкс просто дружим, и она без стеснения критикует все мои поступки.

— Ну, ладно, Манкс, я часто извлекал выгоду из депрессии моих приятельниц. Но не думаю, что это так уж плохо. Как–никак всегда лучше переспать с человеком, который способен часами выслушивать твои проблемы. Сочувствую я при этом по–настоящему или нет — наверно, и неважно. Услуги–то предоставляю все равно качественные.

Манкс смеется. Несколько лет назад она бы не рассмеялась, а отчитала меня за эксплуатацию женщин. Мы тогда более искренне высказывали свои убеждения и сами себе нравились больше.

А в пятнадцать лет горести Сюзи я слушал с болезненной искренностью. Я переживал ее печали. И Грег тоже. Каждый день мы сидели у него в комнате слушали «Лед Зеппелин» и обсуждали Сюзи.

— Как ты думаешь, может, Зед до того напивается, что не способен на это дело? — интересовался Грег.

Я пожимал плечами. Я не знал, сколько нужно выпить, чтобы не смочь.

— Вот бы Сюзи спала со мной, — говорил Грег. — Я так прикидываю, это вопрос времени. Она принимает пилюли и ее, наверно, тянет на секс. А если Зед такой пьяный, что не может, лучше меня кандидатуры не найти.

Грег зажег благовоние и поставил на вертушку «Лед Зеппелин IV». Мы подпевали гитарным риффам, трясли волосами и раздумывали, удастся ли добиться, чтобы Сюзи у нас потела и чумела, как женщины в этих песнях. Послушать Роберта Планта, так особых трудностей с этим нет, но мы оба понимали, что мы не Роберт Плант.

Грег аккуратно определил пустой конверт от пластинки на полку, чтобы не наступить и не пролить на него чай. Он всегда очень берег свои диски. А я нет. В моей коллекции пластинок царил кавардак. А теперь и того хуже. Компакты разбросаны по всему дому, многие коробки с трещинами, потому что я на них наступал. Я сроду был не из тех, кто следит за своим записями, любовно заносит их в каталоги. Ведь в конце концов это всего лишь пластмассовые кружки. Поломается один — можно купить другой. Черт с ним, говорю я.

Я всегда подозревал, что люди, которые все время пекутся об уходе за дисками, о каталогах, о форматах, на самом деле, довольно равнодушны к музыке.

Грег глядел через занавески на тучи в небе. Он думал, не приближается ли атака Кутхимаса Душегуба и его Чудовищных Драконьих Орд. Похоже, так оно и было. В последнее время тот притих. Мы подозревали, что он собирает резервы.

— Мы должны послать сообщение в Атлантиду, — сказал Грег. — Убедиться, что они готовы.

У Грега волосы были на несколько дюймов длиннее, чем у меня. Он был на два дюйма выше, чем я. Он немного лучше одевался и был чуть–чуть поприятнее на вид. Он был уверенней в себе и ладил с людьми немного лучше. Я все это знал и ничего не имел против, он не настолько обошел меня, чтобы мы не могли дружить. Но когда мы смотрели в окно и искали в темном небе признаки нападения Чудовищных Орд Ксоты, до меня в первый раз дошло, что если Сюзи бросит Зеда и начнет подыскивать себе нового парня, то скорее всего выберет Грега, а не меня.

ШЕСТНАДЦАТЬ

Нефертити была царицей Египта в 1353 году до н.э. Она была женой фараона Эхнатона, который ошеломил жречество тем, что радикально реформировал религию. Будучи заметной политической фигурой, Нефертити также славилась своей красотой. Две ее дочери впоследствии тоже стали египетским царицами. Знаменитая скульптура Нефертити была найдена в Тель–эль–Амарне и в настоящий момент находится в Музее Египта в Берлине. У меня на каминной полке стоит маленькая копия. Это прекрасная скульптура.

Каждый раз, глядя на свою маленькую статуэтку Нефертити, я вспоминал женщину в такой же шляпе на Брикстон–роуд. Я думал, доведется ли нам встретиться. Я на это надеялся. Женщина в такой шляпе и с такими яркими крашеными волосами не может быть неинтересным человеком.

В конце концов, я встретился с нею на вечеринке. Я не знал, чья это вечеринка, просто зашел с друзьями. Позади дома был небольшой пустырь, который можно было назвать садиком, будь там цветы или трава. Люди, которые там жили, навалили каких–то бревен и развели костер. По ветру летели искры вперемешку с дымом, от чего те, кто оказывался поближе, кашляли.

Как раз там, куда не долетал дым, стояла женщина в шляпе Нефертити — она по–прежнему была в шляпе. Я хотел заговорить, но не мог придумать, о чем, — разве что сделать комплимент по поводу изящного головного убора. Этого хватило.