Русский жиголо

Когда я прихожу на вечеринку, настроение снова падает, ксанакс не помогает, я курю сигарету за сигаретой, втягиваю жадно серый дым и выпускаю его через нос, а на душе так муторно и напряжно, я смотрю на свое отражение в огромном зеркале, что висит в торговом зале, очертания немного размыты, я думаю, не закинуться ли либриумом, и в спертом воздухе витает какое-то неразборчивое предчувствие, и хочется выпить, но диета, эта идиотская диета, она просто сводит меня с ума, и я пью только минеральную воду Voss и все размышляю над вопросом «зачем?».

Наверное, все дело в скуке, думаю я, все дело в одиночестве, ну а как еще убить этот вечер, чем заполнить эту дыру? Может, стоит записаться в команду регби, по совету моего друга? Или перечитывать на ночь Оксану Робски? Шарить по блогам знакомых, разыскивая упоминания о себе, любимом? Ну не втыкать же, в конце концов, перед телевизором?!

Да, к тому же, кто знает, быть может, именно здесь, в молодежном магазине Diesel, и дожидается меня серьезная сорокапятилетняя владелица какого-нибудь горно-обогатительного комбината, в скромной бриллиантовой подвеске Harry Winston и с часами Patek Philippe, забредшая по случаю поглядеть на мирскую суету?

Ладно, брось, куколка, такого не бывает. Diesel не то место, а Olmeca не тот напиток…

Увы…

И вот уже через каких-то полчаса я стою в компании малознакомых мне кретинов, тех, кто всегда ошивается по подобным мероприятиям, слушаю обычную для подобных компаний чушь о яхтах, часах и загородных домах и, конечно, думаю о Веронике. Та все еще не появилась, и к тому же даже не думает поднять трубку, когда я ей набираю. Настроение все портится и портится, портится и портится, хотя, казалось, дальше уже некуда. Что я делаю здесь? Ради чего я стою среди этих болванов и пожимаю руки протискивающихся мимо персонажей? Петя Фадеев хлопает меня по плечу и улыбается, Олеся Судзиловская чмокает в щеку и улыбается, Чулпан Хаматова подмигивает и тоже улыбается. О, господи! Мне не остается ничего как улыбаться в ответ.

– Видимо, вам не весело, – говорит мне какая-то тетя, с виду под полтинник. На ней атласное черное платье Grimaldi Giardina, подвеска из коллекции Tiffani Atlas и неплохая пластика, и, похоже, она отчаянно косит под Ким Кэттрол.

– Вам, видимо, тоже, – я киваю ей и улыбаюсь, вот именно, улыбаюсь, а что поделать, эта механическая улыбка уже лет десять как не сходит с моих губ, и тетя поднимает в ответ бокал с шампанским.

– Ну, я лично планирую это положение исправить, – усмехается она и чокается своим шампанским с моей бутылочкой минеральной воды, – а вы?

– А я уже нет, – и снова улыбка в ответ.

– Да ладно! – она широко раскрывает ледяные глаза, а вокруг ни морщинки, и губы такие полные, словно у звезды венгерского порно. – А что так?

– Не знаю, просто ощущение такое, – я тоже таращусь в ответ, в глазах у меня – светло-голубые линзы, и, конечно, я не перестаю улыбаться.

– Мне скучно последние десять лет, – говорю я, помедлив.

– Бог ты мой! Да десять лет назад вас, наверное, еще не было на свете.

– Ну, вы мне льстите…

– Надо как-то бороться со скукой, – она подходит чуть ближе, всего на полшага, но я уже чувствую аромат ее духов.

– Наверное, – вздыхаю в ответ и тоже придвигаюсь на полшага, и мой запах от Michael Kors спаривается с ее Viktor&Rolf, с тем самым, что недавно появился и стал бестселлером и продается у нас пока только в «Весне» по сотне евро за флакон.

– Так, может быть, вам надо выпить?

– Увы, – я улыбаюсь, вздыхая, – никакого алкоголя.

– А что, проблемы? – и она тоже улыбается. – Давайте я угадаю. Вы, наверное, алкоголик?

– Быть может, вы правы. Я, наверное, алкоголик. Я с таким удовольствием накачался бы сейчас виски, – улыбка.

– Ну ладно, бросьте, не может быть, вы не похожи на пьяницу.

– Ну, не знаю, может быть, пока еще нет. Сейчас я не пью, потому что сижу на диете, понимаете? – я улыбаюсь. – Просто диета, диета, диета, борьба с лишним весом.

– Это у вас-то лишний вес? – она подходит еще ближе, практически вплотную, и улыбается. – Не может быть. И в каком же месте? Покажите…

– Э-э-э, – только и говорю я, улыбаясь, и немного отодвигаюсь, но вот именно что не особенно далеко, потому что в тот же момент замечаю у нее на запястье модель Patek Philippe, выпущенную ограниченным тиражом.

– Как вас зовут, незнакомка? – улыбаюсь я.

– Мария, – отвечает она, – просто Мария, – и тоже улыбается.

Мимо проходят Оскар Кучера и Анастасия Заворотнюк, Иван Дыховичный и Андрей Макаревич, Сергей Члиянц, Маша Макарова, обе «татушки», Степан Разин и Александр Лебедев. Все, хоть и улыбаются, выглядят отчего-то встревоженными, это настроение передается и мне, я затягиваюсь чьим-то джойнтом и возвращаю его владельцу, шарю в кармане в поисках таблеток, но там лишь пустая обертка, она выскальзывает у меня из руки, и тогда я предпочитаю уйти. Мария записывает мой номер в свою пафосную оранжевую трубку Vertu.

4

А ведь когда-то все было совсем по-другому, правда, детка? Тебя, поди, еще и на свете не было, и никто даже и предположить не мог, во что все выльется, ведь тогда, в другой жизни, было очень странное время, мне не было еще и четырнадцати, и все правильные московские ребята слушали heavy metal. Кто-то еще крутил Depeche Mode или Duran Duran, короче, эту новую волну, New Wave, но такие, как мы, фанатели от тяжелой музыки. У нас были смешные прически, не так давно, кстати, вернувшиеся стараниями лондонских стилистов. Потрепанный номер журнала «Metal Hammer» стоил половину месячной зарплаты наших родителей, а винил группы Anthrax и вовсе астрономическую неподъемную сумму. Моими любимыми командами тогда были англичане Judas Priest и американцы Manowar. И я прекрасно помню почти истерическое, но однозначно приятное возбуждение, которое охватывало меня, когда я слушал на стареньком монокассетнике «Электроника» боевики вроде «Blood Of My Enemies», «Eat Me Alive» или «Breaking The La». Я помню, как ездил на проспект Мира, где находился тематический ларек звукозаписи, за заказанной неделей раньше кассетой. Как мчался с этой кассетой домой, просто распираемый ни с чем не сравнимым вожделением. В моей комнате белые стены были украшены мрачноватыми рисунками в духе фантастических фильмов ужасов вроде «Извне». Их нарисовал мне одноклассник Лешка, присевший на Motorhead. Я устраивался на анатомическом вращающемся кресле, вставлял в «Электронику» кассету и нажимал ободранную серебристую кнопку. То, что происходило дальше, было похоже на волшебство. Никогда больше, ни на каком сверхмощном звукоснимателе не добивался я похожего эффекта. Никогда больше одна только музыка не действовала на меня словно самый мощный наркотик. А ведь звук был практически нулевым, никаких низких или высоких частот, просто энергия била через край, вырывалась из слабых динамиков и через слух проникала прямо в кровь. Накрывало реально.

Анализируя свое прошлое, я прихожу к выводу, что именно через heavy metal и произошло мое первое знакомство с западной культурой. Мало того, именно эта музыка, а не школа или родители, оказала влияние на мое становление в целом как личности. Наверное, все дело в том, что металлическое движение шло вразрез с общими установками, с тем, что нам говорилось в школе, с тем, что продвигала ангажированная властью пресса. Таким, как я, хилым и болезненным, не отличающимся хорошей успеваемостью, но и не пользующимся авторитетом у шпаны, не имеющим ни друзей, ни успеха у начинающих формироваться девочек, агрессия металлической сцены дарила ощущение избранности. Мы больше не были аутсайдерами, отверженными и гонимыми, мы просто были другими. И если окружающие не хотели принимать нас, видеть в нас положительные качества, то, под воздействием «злой» и тяжелой музыки, мы становились уже плохими настолько, насколько это вообще возможно, чернее и хуже любого дворового хулигана.