Отпусти народ мой...
Отпусти народ мой... читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Ревекка никогда больше ни с кем не встречалась, замуж так и не вышла, никому о своих чувствах не рассказывала. Всю жизнь посвятила сестрам, переложив на свои плечи хлопоты постаревшей Соси.
А мужчины на нее заглядывались. Она была красива: тонкие правильные черты и безукоризненный овал лица, насмешливый изгиб ярких губ, не знавших помады. Над прекрасным высоким лбом пышные вьющиеся волосы светло-каштанового оттенка были всегда безжалостно приглажены и собраны в старорежимный пучок. В моду входили стрижки и короткие платья с заниженной талией, но Ревекка, отказавшись от суетного женского тщеславия, носила темные прямые юбки, открывавшие точеные щиколотки, да строгие блузки, заколотые у ворота камеей, перешедшей от Соси к средней дочери. Эти пуританские наряды не могли скрыть пропорций ее выточенной фигуры, гордой осанки, тонкой белой кожи лица, шеи и рук.
Но ни один мужчина не осмеливался рассчитывать на иные отношения, кроме дружеских. Видимо, потенциальных поклонников отпугивало полное отсутствие интереса к их персонам в выражении спокойных серых глаз Ревекки.
Впрочем, носить свое редкое имя ей тоже оставалось недолго. Когда маленькая Оля будет одновременно учиться ходить и говорить, сложное «Ревекка» она сократит до простого и понятного «Века». Вслед за малышкой все взрослые, не только родные, но и знакомые, станут к ней обращаться именно так. А Века не будет возражать.
В первые дни войны Лизу мобилизовали, и она со своим госпиталем уехала из Киева. Призвали в армию Бориса. Он сумел вырваться на пару часов из полка, чтобы попрощаться с Олей и Векой. К дому подъехал грузовик, в него наспех забрасывали вещи те, кто рискнул уехать в эвакуацию. Борис помог Веке перелезть через деревянный борт в кузов, забросил туда пару потертых фибровых чемоданов и тюк с подушками, одеялами и старой детской перинкой. Следом подсадил Оленьку, прижав к себе на секунду ее черную, курчавую, как у цыганенка, голову, и остался на пустынной улице.
Десятилетняя Оля навсегда запомнила, как отец молча стоял, опустив руки и глядя дочери прямо в глаза. Больше Оля его никогда не видела. Даже бумага с казенной формулировкой «Пропал без вести» так и не пришла.
«Киев. 28 июля 1941 г.
22 часа.
Дорогая Лиза!
Твое письмо с Кременчуга, письмо и телеграмму с Миргорода получили сегодня 28/VII— 41 г. Когда ты получишь мое письмо, ты поймешь и успокоишься.
От Олечки и Веки получили открытку с г. Сумы, где они были 14 июля, только 25/VII. Писали, что едут на Харьков. В вагоне устроились неплохо. Возможно, что они уже на месте и устроились, но пока мы получим от них весточку, пройдет некоторое время.
Папа, мама и Берта пока в Киеве. Я бываю ежедневно дома и вижу и говорю с ними по 30–40 минут, не считая разговоров по телефону несколько раз на день. Анюты и Нони нет в Киеве. Я даже не знал, когда они уехали. На Лукьяновке не был, и не знаю, где мои все родители.
Родная Лизочка! Прошу тебя быть героем, то есть таким, каким должен быть начальствующий состав нашей Красной Армии. Я полагаю, что ты будешь молодцом, и когда мы снова встретимся, я начну снова в тебя влюбляться.
Лизочка! Я не могу тебе описать всего того, что я сейчас переживаю. Я очень волнуюсь за тебя. Ты ж такая растяпа, впервые „вышла в люди“. Как ты живешь? Как ты устроилась? Ведь в твоем положении, когда ты сама, и рядом нет ни мамы, ни меня, надо быть разумной, не делать глупостей и уметь постоять за себя. Учти это и будь молодцом.
Я лично занят очень много. Служу трудовому народу честно. Мало приходится спать только, а остальное чепуха. Единственное, что мне не хватает, это то, что я не имею возможности хотя бы на тебя посмотреть. Я был бы очень рад, если бы можно было, чтобы ты вызвала с Миргорода по телефону меня, и я бы услышал твой голос.
Видишь, какой я сентиментальный. Это всегда на меня нападает, когда я тебя не вижу некоторое время. Лиза! Пиши, что тебе нужно. Деньги! Некоторые вещи! Может быть, кто-нибудь от вас приедет в Киев. Пиши. Передай привет твоим товарищам, с которыми ты работаешь, и я их видел, когда вы уезжали. Целую тебя крепко, крепко. Ты, наверное, надела сапоги. Интересно, как ты в них передвигаешься. Я жалею, что забыл тебе положить в чемодан еще пару платьев. Пригодились бы они тебе. Ну пока, всего хорошего. Целую тебя много-много раз.
Твой Боря.
Привет от папы, мамы, Берты».
Века и Оля задержались в Харькове. Их вместе с другими беженцами поселили в начальной школе. Молчаливая женщина с воспаленными от постоянного недосыпания глазами, над которыми была туго повязана хвостиками назад косынка, привела их по длинному коридору к высокой двери. На ней висела довоенная табличка: «Класс 1 Б». Она хмуро бросила:
— Располагайтесь!
В углу грудой лежали физкультурные маты. Усталые люди молча растащили их по углам и принялись обустраивать свое временное жилье.
Каждое утро к дверям школы подъезжал дребезжащий грузовик, перевозивший беженцев на вокзал. Но Века тянула время, каждый раз задерживаясь «еще только на один денечек», как постоянно уговаривала себя. Хотела дождаться Берту и родителей, также собиравшихся ехать в эвакуацию. Время шло, оставаться в Харькове становилось небезопасным. Наконец от родных пришла открытка.
«Дорогие! Берточку с ее заводом отправляют 30 июля. Едем все вместе: мама, Берта и я. Видимо, будем ехать через Харьков. Постарайся 2 августа быть на вокзале. Узнай, в каком поезде едут рабочие завода. Мы все очень переживаем за тебя и Олечку. Я только о том мечтаю, чтобы вас увидеть. Целую вас крепко. Папа».
На железнодорожном вокзале царила паническая неразбериха. Нечего было и мечтать найти родных в этом хаосе бегущих растерянных людей, хватающих своих детей и пожитки, штурмующих вагоны. Удалось пробиться в теплушку и даже найти незанятый угол. Поезд тронулся. Они ехали в никуда, почти без денег и вещей.
Состав медленно тащился на восток. Несколько раз были налеты немецкой авиации, но, к счастью, эшелон не пострадал, и раненых не видели. Люди бежали в чистое поле по обе стороны от насыпи, падали ничком и лежали, закрыв головы руками. Потом, после отбоя воздушной тревоги, беженцы забирались в теплушки, и состав трогался.
Веку изматывал страх. Больше всего опасалась не бомбежек, не долгого пути в неизвестность. Безумно боялась отстать от поезда или потерять ребенка. Поезд часто останавливался на длинных перегонах, не доезжая до станции, пропуская длинные эшелоны с военной техникой и бойцами, идущие на фронт. Сколько продлится остановка, не знал никто: пять минут или пять часов. Поэтому взрослые не рисковали выходить из вагонов, а для естественных надобностей поставили в угол ведро, занавешенное простыней. Но Оля, эта несносная девчонка, видите ли, стеснялась. Взрослые не стеснялись, а она стеснялась и ни за что не соглашалась пользоваться ведром. Нет, она терпела изо всех сил до остановки и пулей выскакивала из вагона. Добро бы еще оставалась рядом, так нет же — бегала и искала кустик попышнее, который скрыл бы ее никому не нужные прелести. Века бежала следом, умирая от ужаса, что они отстанут, потеряются, пропадут!
К постоянному страху примешивалась тревога за близких. Уехали ли они из Киева, как собирались? И если уехали, то куда? Не было никакой надежды их отыскать. Века ночи напролет не могла уснуть, в тысячный раз обдумывая варианты поисков пропавших родных и лишь под утро забываясь тяжелым сном. Однажды, задремав, резко проснулась, как будто кто-то сильно толкнул в грудь. Села, прислушиваясь. Рядом тихо дышала безмятежно спящая Оля. Все люди в вагоне тоже спали. Под дощатым полом не слышался перестук колес. Века тихонько встала и осторожно откатила в сторону тяжелую дверь.
Поезд стоял. Было раннее утро. Рядом с насыпью расстилался луг. Над влажной травой шлейфом плыл туман. Из-за деревьев, окаймляющих низину, неуверенно поднималось солнце. Под его первыми слабыми лучами вспыхивали капли росы, и туман постепенно истончался. Звенящая тишина окутывала сонный эшелон.
