Князи в грязи

Кафе оказалось открытым. Ровно в шесть к его столику подошла девушка, которую он узнал, но не сразу. „Девушка-проверка“. Иннокентию было радостно увидеть кого-то из своих, но лучше бы не ее.

— Теперь к делу, — после короткого обмена фразами о вашингтонской погоде и о том, какие все американцы „козлы“, Катя объявила, — наша с тобой встреча надолго.

— Что, уже на две ночи? — решил хоть как-то отплатить за обманутые юношеские чувства Иннокентий.

— Нет, милый, — Катя кокетливо улыбнулась, сделав вид, что не заметила „подколки“. — Теперь „пока могила не разлучит нас“. Или до конца выполнения задания.

Иннокентий узнал, что в центре решено их поженить. Катя выехала через Израиль, где получила диплом врача в дополнение к советскому диплому. В Америку переехала по приглашению одного из вашингтонских госпиталей. Пока в качестве стажера на два года. Но если она здесь вступит в брак, то, исходя из прецедентов, останется навсегда. В их тандеме Катя выполняет роль связной. Вопрос решенный. Обсуждать нечего.

Покатилась нормальная обывательская жизнь. Успешная, сытая. Он — адвокат, быстро идущий в гору. Она — врач-косметолог, пластический хирург. Редкое сочетание двух лицензий у одного человека. Материальная поддержка из Москвы давно уже не требовалась.

Центр поручал успешной чете собирать информацию о каком-нибудь конкретном человеке, заинтересовавшем Москву. Но не просто информацию, а компромат. Катя с Иннокентием прекрасно понимали, что сей американский гражданин попал под вербовку. Они выкапывали порочащие сведения то о крупном предпринимателе, чей бизнес так или иначе касался новейших технологий, то о военном специалисте, то о ком-то из видных вашингтонских чиновников, преимущественно из министерства торговли или Госдепа. Грязное белье имелось у всех, и копались в нем супруги с усердием.

Катя и Иннокентий давно уже были вхожи в нужные слои вашингтонского общества, и посему выполнение служебных заданий особых затрат интеллекта не требовало. Но когда им впервые поручили не собрать, а создать компромат на одного американского ученого, таланты Иннокентия проявились в полную меру. Вряд ли его новый „клиент“ успел задуматься, почему налаженная жизнь так резко рухнула. Все кредиторы ученого выказали ему открытое недоверие. Слухи о предстоящем разводе в связи с его склонностью к педофилии, чего жена одобрить не могла, распространялись со скоростью света. Перед ученым одновременно закрылись двери и нескольких солидных банков, и домов его друзей. (Если в Америке вообще можно говорить о друзьях.) В одном из английских журналов появилась статья, чей автор уличал американского ученого в интеллектуальном воровстве. Жертвами назывались его аспиранты и стажеры. В другое время ее никто, возможно, и не заметил бы. Но теперь она подоспела как раз вовремя. Короче говоря, „товарищ“ быстро спекся и пошел на требуемый контакт, преисполненный чувства обиды и отчаяния.

Потом таких заданий было много. Порой и Кате через своих пациенток удавалось раздобыть весьма пикантные факты. Иногда даже куда более ценные, чем те, что в поте лица раскапывал Иннокентий.

И что особенно важно, именно через Катю весьма удобно было „впрыскивать“ нужную информацию в вашингтонское общество.

Они не добывали военные секреты, не воровали чертежи, они вообще не делали того, что обычно, как принято считать, делают разведчики. Это было безопасно, почти непроверяемо и, строго говоря, неподсудно.

Тем не менее в 1999 году пришел условный сигнал — немедленно покинуть страну. Ребенка (а у Кати с Иннокентием к тому времени имелась дочь-подросток) и маму надо было оставить, а самим в течение суток перебраться в Майами. Там у „нашего человека“ давно лежали новые паспорта с другими фамилиями. Он же снабдил их дальнейшими инструкциями. Не прошло и двух дней после получения сигнала, а Иннокентий с женой летели на Ямайку. Оттуда на яхте некоего греческого миллионера — на Кубу. Из Гаваны через три дня в Москву, домой.

Уже по приезде Иннокентий узнал, что поводом к их отзыву стало исчезновение нашего глубоко законспирированного агента в Чикаго. С ним Иннокентий никогда дела не имел, но тот знал, что есть в Вашингтоне советский, а теперь уже российский, агент-адвокат. Центр решил не рисковать и вывел Катю и Иннокентия из игры. И верно сделал. Чикагский агент, как выяснилось через месяц, оказался перебежчиком и „запел“.

Через трц месяца мама Иннокентия с внучкой прилетели в Москву. Американцы удерживать их не стали. Весьма своеобразная солидарность и взаимоуважение разведок разных стран сработали и на сей раз. Благородство в надежде на ответное благородство…

Секретным указом президента всем членам семьи было возвращено российское гражданство.

Начались будни на Родине. Дочь Мэри, ставшая Машей, пошла в школу, Катя легко устроилась в Институт красоты, мама вновь смогла заботиться о могиле мужа. А Иннокентий остался адвокатом. Правда, теперь уже московским.

Связь с прежним местом службы Иннокентий не потерял. Иногда ему приходилось и здесь, дома, выполнять по просьбе коллег, усиленно занимавшихся теперь еще и перераспределением собственности, ту же работу, что в Вашингтоне. Порой Иннокентия призывали поделиться опытом с молодежью, обучавшейся в специальном так называемом Краснознаменном институте, в Ясеневе.

Деньги, заработанные в Вашингтоне, лежали на номерном счете в Берне. Московские доходы позволяли жить безбедно.

Проблемы возникли в личной жизни. Во время выполнения задания Иннокентию и в голову не приходило „посмотреть налево“. В Москве же ситуация поменялась в корне. Он нравился девушкам, его тянуло к ним. Катя, конечно, друг, соратник, мать его дочери, но любить-то они друг друга никогда не любили… Уходить от Кати Иннокентий не собирался. Зачем? Вот уж кому можно было доверять на сто процентов — столько вместе прошли, но и лишать себя удовольствий, самых простых и плотских, тоже не хотелось…

— Скажи, медвежонок, а ты в любовь веришь? — Машины слова сливались со звуком струящейся воды. Стоя под душем, она с удовольствием следила за взглядом Иннокентия Семеновича. Со всей очевидностью он свидетельствовал о том, что Машино тело за прошедший год ему никак не приелось…

— А что у нас с тобой только что было? Можно ли не верить в то, что только что испытал?

— Испытал ты, мой дорогой, сексуальное наслаждение, а не любовь. Я так понимаю, что любовь — это совсем другое, — Маша выключила воду и изящно, кокетливо протянула руку за полотенцем. Иннокентий Семенович стоял с ним наготове.

— Ну, и что же такое, по-твоему, любовь? — Адвокат снисходительно улыбнулся.

— Любовь, это когда ты думаешь о человеке все время. Причем не конкретно представляешь себе его тело, лицо, руки, а как некую абстрактную фигуру, просто образ. Прекрати, ненасытный! — Маша твердо отвела в сторону руки адвоката, игриво подбиравшиеся к ее груди. — Я серьезно с тобой разговариваю!

— Ты знаешь, котенок, любовью все называют разные вещи. Как правило, многие путают ее со страстью. Страсть — это ведь разновидность сумасшествия, отклонение от нормы, другими словами. Но в основе страсти — химические процессы в твоем мозгу. Это — либо лечится, либо со временем проходит само. Другие… Пошли пить кофе.

— Я чай буду.

— ОК. Так вот, другие любовью называют привязанность, родственное отношение к близкому человеку. Чувство благодарности. Жалость или сопереживание. Это целый комплекс. Я бы сказал, интеллектуально-эмоциональный винегрет.

— Это тоже лечится?

— Нет, это уже не химия. Это память, это ожидание, это самовнушение. Что угодно. И само это, кстати, не проходит.

— Так, может, это привычка? Ой, лифчик мне дай, пожалуйста, — Маша показала на спинку стула, занятого Иннокентием Семеновичем.

— Так посиди. Мне приятно на тебя смотреть. Нет, это не привычка. Вот ты можешь привыкнуть всю жизнь есть пересоленное? Или переперченное? Так и здесь. Если есть что-то раздражающее, ты попытаешься от этого избавиться. Жить с этим ты не станешь.