Меня убил скотина Пелл

Обыкновенный эмигрант Говоров дисциплинированно отсидел в ХИАСе тридцать минут. Приемный зал чем-то неуловимо напоминал Ярославский вокзал. На полу ползали, играли и плакали дети. У столиков, где оформляли документы, скандалили. Коротая в ожидании время, ели вареную курицу. И все пытались пролезть без очереди.

На тридцать первой минуте Говоров четко осознал: если он не желает стать на всю жизнь антисемитом, то надо срочно что-то придумывать.

Зверски энергичная бабенка барабанила по пишущей машинке, на Говорова сначала ноль внимания, потом раздраженно вскинула глаза:

— Что вы тут шатаетесь?

— Поймите, — как можно миролюбивее сказал Говоров, — я хочу только поблагодарить государство Израиль за то, что помогли мне уехать из Союза. Я русский писатель. ХИАС не должен мною заниматься.

Бабенка притихла:

— Ваша фамилия? Да, кажется, нам звонили из Толстовского фонда. Минуточку.

Утопала. Вернулась, расцвеченная улыбкой:

— Наш директор очень просит пройти к нему в кабинет.

Потом Кира говорила, что когда они уже втроем с Дениской приехали после обеда в Толстовский фонд, там их встретили по стойке «смирно». Но Кира всегда любила преувеличивать.

У Говорова не было иллюзий, он повторял себе: на Западе литература никого не кормит, надо искать работу.

Однако на первых порах создавалось впечатление, что работа ищет Говорова. Еще в Вене ему предложили место в исследовательском отделе на Радио. Не колеблясь ни секунды, он отказался (хотя догадывался, что во «Вселенной» такая зарплата ему и близко не светит), объяснив, мол, его ждет Самсонов. И очень себя зауважал, ибо промолчал о поражении Сахарова, не козырнул! Джон настаивал, чтоб по дороге в Париж Говоров завернул в Гамбург — Радио оплачивало расходы. Самсонов тоже советовал не ссориться с американцами. Говоровы пробыли в Гамбурге двое суток. Жена Джона помогала Кире совершать с коляской экскурсии по магазинам (по мнению Киры — лучший способ повысить свой культурный уровень), а Говоров не вылезал из студий и кабинетов. Начальство с ним беседовало и обедало (для Говорова был новинкой такой метод делового общения), он экспромтом прочитал доклад в конференц-зале о положении в Союзе, раз десять выступал у микрофона — в полной уверенности, что отрабатывает тем самым гостиницу и дорогу. Поэтому был крайне поражен, когда за час до отхода поезда его привезли к кассе и выдали кучу немецких марок (причем еще извинялись: дескать, не все успели оформить, дошлем в Париж).

Следующая остановка во Франкфурте. Вот сюда Говоров совсем не стремился, но Лева Самсонов гнул свою линию: «Партия «орлов» очень обидится, если ты проедешь мимо, они же тебя издавали!» «Орлы» встретили радушно. Их книжный склад — стопки, ящики запрещенной в Союзе литературы, голубая мечта российских библиофилов — ошеломил. Говорову торжественно подарили экземпляры его книги (свой, единственный дошедший до него несколько лет назад, он оставил в Москве). Правда, гонорар за книгу показался жидковатым, зато Говоров убедился в собственной правоте («На литературные заработки здесь не прожить»). «Орлы» деликатно намекивали: конечно, нам известны ваши планы, разумеется, господин Самсонов вам все устроит, но если передумаете — милости просим, у нас тоже свой журнал имеется. (Это, кстати, Говорову не понравилось. Ведь сами познакомили его с редактором журнала — милой, хорошо знающей советскую литературу дамой. Что ж, теперь ее в шею?) Да, в чужой монастырь со своим уставом не суются, и тем не менее, когда Говоров увидел в квартирах «орлов» фотографии молодых людей в немецкой военной форме образца сороковых годов, у него закололо в груди. Невольно вспомнились все фильмы о войне… Председатель партии, седой, почтенный, принял Говорова в своем кабинете. На одной стене красовался портрет Солженицына, на другой — Самсонова (прямо как в домах отчаянных московских диссидентов, ни к чему не придерешься), и еще в коридоре Говоров заметил свою увеличенную фотографию, которую явно наспех повесили. «Нашего полка прибыло», — ласково заурчал председатель. «Чтоб все было ясно, — прервал его Говоров, — мой старший брат погиб под Вязьмой в московском ополчении, мои покойные родители, старые большевики, были людьми абсолютно честными, и я ими горжусь». Они посмотрели друг другу в глаза.

В Париж поезд пришел в семь утра. Лева Самсонов помогал выгружать из вагона чемоданы, узлы и коляску. Говоров предполагал, что Лева и Катя разместят их у себя, но Самсонов нашел лучший вариант: в большой роскошной квартире друзей Самсонова из первой эмиграции им предоставили две отдельные комнаты.

Вечером Лева повел его в ресторан в Латинском квартале. Они вспоминали Москву, старых товарищей, Центральный Дом литераторов, и ни словом Говоров не заикнулся о своем будущем. Он верил, что Самсонов обо всем позаботился заранее.

Говоров готов был хоть завтра приступить к работе во «Вселенной». Но кто же знал, граждане, что устройство на постоянное жительство во Франции требует стольких формальностей? В журнальной команде Самсонова было всего три человека, все очень занятые, Самсонов — особенно, однако по просьбе Левы, точнее по его команде, всегда возникал кто-то, чтобы сопровождать Говорова в префектуру, ОФПРА, Толстовский фонд, к юристу (перевести и заверить документы), в агентство по найму квартиры, в банк (вот где пригодились немецкие марки, благодаря иностранной валюте Говорову открыли счет). По совету Левы Говоров пришел с визитом в «Русскую газету» («Жалко, что вас берет к себе Самсонов, — сказала княгиня Шаховская, шеф редакции и героиня, нет, не романов, а французского Сопротивления, — вы бы нам были нужны». Говоров сделал театральный жест) и в парижское бюро Радио, куда его привел Петя Путака. Директор бюро Владимир Владимирович — благодушный, по-старому вежливый, похожий на моржа англичанин русского происхождения — тут же пригласил Говорова на ленч. В ресторане просидели два часа. Владимир Владимирович не гнал лошадей, охотно слушал московские новости и как бы между прочим поинтересовался, с кем Говоров успел пообщаться в Гамбурге, с кем отобедал. Галича и Константинова из отдела культуры старый морж пропустил мимо ушей, на главного редактора Матуса чуть скривился, при упоминании имени Джона понимающе кивнул (все-таки начальник русской службы), а вот когда очередь дошла до Вильямса, директора Радио…

— Он беседовал с вами в кабинете?

— Нет, мы обедали в ресторане, а потом ужинали дома у Галича.

— И Вильямс был?

— И Вильямс был, и Джон, и еще какая-то баба…

— Сделайте для нас несколько пробных скриптов.

— О чем? — спросил Говоров. — Я писатель, не политик.

— Вот и хорошо, — оживился Владимир Владимирович, — а то все эмигранты рвутся в политику. Пишите о литературе. И не откладывайте в долгий ящик. Я жду вас в пятницу.

«Почему бы не попробовать? — подумал Говоров. — Все равно время теряю на какую-то суету. Но когда? То дела, то гости… И Лева уверяет: мол, так надо, привыкай, все нужные люди».

Однако в тот же вечер Говорову «повезло». Самсонов потащил его к одной американке на авеню Фош. Прием на соответствующем уровне. Говоров как свежий человек из Союза был в центре внимания. Насовали ему визитных карточек с вензелями, просили звонить. В эйфории Говоров лишь на обратном пути заметил, что Лева мрачнее тучи. Почему?

— Кажется, мы не ударили в грязь лицом?

Самсонов взорвался:

— Зачем ты напялил эту жуткую советскую ковбойку? Я же подарил тебе рубашку от Кардена. Здесь следят, как человек одевается! С тобой стыдно приходить в приличный дом!

Конечно, с ковбойкой Говоров и сам почувствовал, что перебрал. И Кира перед приемом стонала, умоляла. Но когда Говоров решался на чистое хулиганство, его трудно было остановить. Хорошо, раз Лева стыдится за него, то Говоров посылает светскую жизнь к е… м… . Кроме того, прекрасный предлог освободить себе вечера. А чтоб Самсонов не обиделся, Говоров пересказал свою беседу с Владимиром Владимировичем: срочное задание, надо писать, надо зарабатывать деньги.