Жизнь наверху

Миссис Браун села на диван и сложила на коленях руки.

— Вас, очевидно, удивляет, зачем я пришла?

Я улыбнулся.

— Я уверен, что вы без промедления сообщите мне об этом, не так ли?

Она недоуменно поглядела на меня.

— Вы так думаете?

— Вы же пришли сообщить мне, что вы были абсолютно правы насчет меня. Верно? Вы пришли, чтобы, так сказать, оплевать меня, не так ли? Я удивляюсь тому, что вы не явились раньше. А где же ваш супруг? Или он не способен сам выполнить свое грязное дело?

— Он собирался прийти, — сказала она. — Но только совсем из других побуждений.

— Ради всего святого, не говорите мне таких вещей. — Мне внезапно пришло на ум, что все мои слова звучат как-то обезличенно, потому что, обращаясь к миссис Браун, я не мог заставить себя назвать ее по имени.

— Только не богохульствуйте, — холодно сказала она.

— А я и не богохульствую. Ну так говорите, что же вы хотели мне сказать? Можете не утруждать себя и не щадить моих чувств. Никто этого не делает.

— Мне очень трудно, — сказала она. — Очень трудно. Потому что вы так несправедливы к Эйбу и ко мне. Вы всегда были несправедливы.

— В самом деле? — Я закурил. Я много раз мысленно репетировал этот разговор, но сейчас, когда она сидела тут, передо мной, я, казалось, растерял все свои козыри. — И все-таки скажите уж, зачем вы пришли. Только предупреждаю: это меня ничуть не удивит.

Я отхлебнул виски из стоявшего рядом бокала.

— Ваш супруг разговаривал с Тиффилдом, и теперь я уже не получу у него работы. А Тиффилд в свою очередь шепнул кое-кому словечко, так что я не получу приличной работы не только у него, но и нигде вообще. И, конечно, в том, что Сьюзен была мне неверна, виноват только я — ведь я такой низменный человек, такой грубый, такой испорченный. И, конечно, дом и все прочее записано на ее имя. И, конечно, вы наймете хорошего адвоката, и она добьется того, что детей отдадут на ее попечение, а уж вы позаботитесь о том, чтобы они начисто забыли, кто был их отцом…

Я умолк. Я говорил Норе о своих отцовских чувствах — в том числе и о своих чувствах к Барбаре — и ничего при этом не испытывал. Но сейчас, глядя на побелевшее лицо моей тещи, я не мог продолжать.

— Подите сюда, — сказала она.

Я сел рядом с ней. Она взяла мою руку.

— Дорогой мой, мне очень вас жаль. Но, право же, напрасно вы пытаетесь бежать от себя. И ни к чему оскорблять меня. Или Эйба. Да и я пришла сюда вовсе не для того, чтобы причинять вам боль.

— Вы не можете причинить мне боль, — сказал я. — Никто не может. Вы больше уже не в силах меня ранить. Барбара… — Я почувствовал, как при этом имени на глазах у меня появились слезы. — Я не могу теперь видеть Барбару. Не могу теперь ее видеть. А раз я не могу ее видеть, то не могу видеть и моего сына. Ничего у меня не осталось.

— Сьюзен все мне рассказала, — заметила она.

— Напрасно.

Внезапно я понял, что потерпел поражение и что я омерзителен — толстый, небритый, сижу в халате и плачу. Я выдернул свою руку у миссис Браун.

— Пойду побреюсь, если вы не возражаете, — сказал я. — Извините, что я предстал перед вами в таком виде.

— Нечего извиняться, — сказала она. — Я не первый раз вижу небритого мужчину.

Я вставил в розетку вилку электрической бритвы.

— Так она вам все рассказала?

— Она все подтвердила.

Я опустил бритву.

— О боже, как вы, должно быть, ликовали! Глядя на то, как я нянчусь с его дочерью.

— Перестаньте. Никакая она ему не дочь. Вы с таким же успехом могли бы сказать, что Гарри его сын. Произвести на свет ребенка — это еще не все: надо его воспитать.

Я снова сел с ней рядом. Она протянула руку, и я крепко сжал ее пальцы — не из дружелюбия, не из влечения к ней, но из желания почувствовать рядом другого человека.

— Я не совсем понимаю вас, — сказал я. — Никак не могу уловить, в чем дело. Барбара дочь Марка или не его дочь?

— Вы ведь знаете его, правда? Он неплохой человек, я никогда не считала его плохим, но и хорошим его тоже не назовешь. В некоторых отношениях он напоминает вас, но у него никогда не было ваших преимуществ.

— Моих преимуществ? Вы имеете в виду то, что я родился в одном из дафтонских тупиков? Или что я кончил дафтонскую среднюю школу? Все давалось мне немалым трудом. А вот он — на его стороне были все преимущества.

— Но я-то говорю о ваших преимуществах. Вы всю жизнь шли вверх, а Марк, когда его отец остался без гроша, мог лишь спускаться вниз.

Я криво ухмыльнулся.

— Вы просто хотите сказать, что я начал с таких низов, откуда любой шаг кажется движением вверх.

— Вы все-таки удивительно обидчивы. Марк был с детства избалован, все давалось ему чересчур легко. А вам пришлось во всем полагаться только на себя. И с этой точки зрения ваше детство было гораздо счастливее, чем детство Марка. Я знала его отца. Это был очень плохой человек, и это не пустые слова.

— Меня не интересуют его переживания в раннем детстве, — заметил я. — Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы рассказывать мне об этом, не так ли?

— В детстве он, право же, немало настрадался, — сказала она. — Но, конечно, вас это никак не может интересовать.

— Так что же случилось? — спросил я. — Кто-то рассказал ему, да?

— Никто ничего ему не говорил. А если б и сказали, то он словом бы не обмолвился. Он для этого слишком джентльмен. — Она произнесла это не без известной гордости.

— Значит, наша тайна в надежных руках. Ведь что бы ни случилось, он джентльмен, а я не джентльмен. И я не собираюсь говорить ему, каким он меня выставил дураком. Скандала не будет. Или, может, вы боялись, что будет? И потому приехали?

Она вздохнула.

— Вы, очевидно, не читали письма Эйба.

— Не читал. Я сжег его.

— О господи! — Лицо ее исказилось страданием, стало почти уродливым. — Как вы нас ненавидите. Вы действительно нас ненавидите. Но почему, Джо, почему? Ведь в письме не было ничего такого, что могло бы вас оскорбить. Эйб жалеет вас. Он чувствует себя в известной мере ответственным за то, что произошло…

— А он и должен чувствовать себя ответственным, — сказал я.

— Да, должен. Мы оба должны. Но не требуйте от нас сразу слишком многого, Джо. Никто не собирается запирать перед вами дверь. Эйб понимает, что вам нужно время, чтобы все обдумать…

— Так он тоже знает?

Она покачала головой.

— Всему есть предел, — и он не все может выдержать. Я не считаю, что ему необходимо об этом знать.

— Не бойтесь, — сказал я. — От меня он этого не узнает.

— Этого я никогда не боялась, — мягко сказала она.

— Я не вернусь в Уорли. Я ведь вижу вас насквозь. Вы считали, что у меня не хватит решимости, а я вот взял и уехал, и начинаю жизнь сначала. Мне ничего от вас не нужно. Все вы до смерти мне надоели… — Слезы снова обожгли мне глаза.

Она ласково погладила меня по руке.

— Ваша новая жизнь, как видно, не принесла вам большого счастья, — сказала она. — Знаете, о чем я думала, когда вы женились на Сьюзен? Вы мне тогда не нравились. Мне не нравилось то, как вы обошлись с Элис Эйсгилл, не нравилось, как вы поступали со Сьюзен — вы явно использовали ее, чтобы достичь своей цели. Но что-то было в вас такое… Были ли вы счастливы или нет — не знаю, но вы верили в то, что будете счастливы. А сейчас вы в это не верите, правда?

— Как же я могу в это верить? — пробормотал я.

— Не сердитесь, что я вас об этом спрашиваю, но убеждены ли вы, что в самом деле любите Нору?

— А почему же тогда я, по-вашему, ушел из дому?

— Не ради нее, — сказала она.

— А она считает, что ради нее. И этого вполне достаточно.

— Этого не будет достаточно, если она когда-нибудь узнает о Барбаре.

— Со временем я сам скажу ей об этом.

— А вы очень изменились, мой дорогой.

Спускались сумерки, и в полумраке глубокие морщины на ее лице стерлись, исчезли, а седина мягких блестящих волос казалась следствием кокетства, но не возраста.