Паразиты

— Моя дорогая, — звал он, — моя дорогая, где ты?

— Я в малой гостиной, Папа.

Селия прикрывала промокашкой рассказ, который писала, и прятала под книгу карандашный рисунок — сочинительство и рисование были для нее чем-то сугубо личным, потаенным и сокровенным. Когда вас неожиданно застают за тем или другим, то это все равно как если бы прервали вашу молитву или застали врасплох в ванной.

— Ты работала, дорогая? Я не стану тебе мешать.

Папа устроился в кресле у камина со своими книгами, газетами и письмами, но от самого его присутствия в комнате что-то изменилось. Селия уже не могла сосредоточиться. Из мира грез и уединения она вновь вернулась в мир повседневной реальности. Вновь стала Папиной дочерью, которая сочиняет сказки. Она смутилась и, не в силах совладать с внезапным приступом застенчивости, закусила кончик карандаша. Но утраченное настроение не возвращалось. Время от времени Папа кашлял, шевелился в кресле и перелистывал страницы «Таймс».

— Ведь я тебе не мешаю, дорогая, не так ли?

— Нет, Папа.

Она склонилась над столом, делая вид, что работает, но минут через пять встала, потянулась и сказала:

— Пожалуй, пока хватит. — Собрала свои бумаги, карандаши, ручки и положила их в ящик.

— Кончено? — с облегчением проговорил Папа и бросил «Таймс» на пол.

— Да, — ответила Селия.

— Я все думаю о пилюлях, которые прописал Плейдон, — сказал Папа. — По-моему, они мне совсем не подходят. Последние два дня у меня еще сильнее стала болеть голова. Что, если мне еще раз проверить глаза? Может быть, дело в них.

— Нам надо сходить к окулисту.

— Вот-вот, я и сам об этом думал. Но сходим к кому-нибудь стоящему. Найдем действительно первоклассного врача, дорогая.

Его взгляд следовал за каждым движением Селии по комнате.

— Что бы я делал, если бы ты, как Мария, захотела стать актрисой? Иногда я просыпаюсь ночью и спрашиваю себя: что бы я тогда делал?

— Какая глупость, — сказала Селия. — Такая же глупость, как если бы я проснулась однажды и стала размышлять над тем, что бы я делала, если бы ты снова женился и нами командовал здесь совершенно чужой человек.

— Это невозможно, моя дорогая, — сказал Папа, качая головой. — Невозможно. Недавно я прочел в одной газете статью о немом лебеде. Немой лебедь спаривается на всю жизнь. Если самка умирает, лебедь навсегда остается безутешным… Другую он не берет. Я читал статью и думал: ах, это я, я — немой лебедь.

Должно быть, он забыл про Австралию, подумала Селия, про Южную Африку, про нашу поездку в Америку: женщины, как мотыльки, везде кружились вокруг него, и он был отнюдь не немым. Однако она понимала, что он имеет в виду.

— Твои рассказы и талантливые рисунки не отнимут тебя у меня, — сказал Папа. — Но если бы ты была актрисой… Я дрожу при одной мысли о том, что стало бы тогда со мной. Я бы попал в Денвилл-Холл.

— Нет, не попал бы, — сказала Селия. — Ты бы жил вместе со мной в роскошной квартире, и я бы зарабатывала больше денег, чем Мария.

— Суета, — сказал Папа, — презренный металл. Какой прок тебе и мне? Я, слава Богу, не скопил ни пенса… Моя дорогая, ты должна показать свои рассказы Харрисону. Рисунки тоже. Я доверяю Харрисону. Его суждения здравы, вещи, которые он печатает, вполне достойны. К тому же он скажет мне правду, а не станет ходить вокруг да около. Ведь это благодаря мне его приняли в «Гаррик».

Селия уже послала этому Джеймсу Харрисону несколько своих рассказов и рисунков после того, как Папа однажды пригласил издателя на ленч, и сегодня должна принести ему в контору еще несколько из тех, что ей удалось разыскать. Однако на душе у нее было неспокойно. Она не знала, чем займется Папа в ее отсутствие.

— Я могу соснуть с двух до четырех, дорогая, — сказал Папа. — А потом, если буду в силах, немного прогуляюсь. Плейдон сказал, что прогулки не причинят мне вреда.

— Не нравятся мне твои прогулки в одиночку. Ты такой рассеянный и всегда думаешь о чем-то другом. Да еще этот ужасный перекресток, где автобусы мчатся во весь опор.

— Если бы сейчас было лето, я мог бы пойти в «Лордз» [60] и посмотреть на игру в крикет, — сказал Папа. — Мне всегда нравилось смотреть, как играют в крикет. Люблю сидеть на закрытой трибуне за флигелем. Видишь ли, оглядываясь назад, я нередко думаю, что совершил ошибку, не послав Найэла в «Итон». Из него мог выйти неплохой игрок в крикет. Мне доставило бы огромное удовольствие смотреть, как Найэл играет в крикет за команду «Итона».

В последнее время, подумала Селия, Папа часто говорит о том, что он мог бы сделать. О домах, в которых они могли бы жить, о странах, которые могли бы посетить. Какая жалость, сказал он не далее как сегодня утром, что он никогда серьезно не относился к плаванью. С его физическими данными, сказал он Селии, он легко мог бы переплыть Ла-Манш. После смерти Мамы ему следовало немедленно бросить пение и заняться плаваньем на длинные дистанции. Он бы побил всех рекордсменов. Он мог бы дважды переплыть Ла-Манш туда и обратно.

— Но почему, Папа? — спросила Селия. — То, что ты сделал, должно доставлять тебе гораздо большее удовлетворение.

Папа покачал головой.

— Во многом, очень во многом, — сказал он, — мое невежество поистине безгранично. Взять, к примеру, астрономию. Я полный профан в астрономии. Откуда все эти звезды? Откуда, спрашиваю я себя?

И он тут же позвонил в «Бампус» выяснить, нет ли у них книги о звездах, новой большой книги с иллюстрациями, и не могут ли они прислать ему ее к ленчу со специальным посыльным.

— Она развлечет меня, дорогая, пока ты будешь у Харрисона, — сказал Папа. — Есть одна планета, никак не могу запомнить, какая именно, кажется, Юпитер, у которой целых две луны. Они вращаются вокруг нее день и ночь. Подумать только… Юпитер — один в кромешной тьме и при нем две луны.

Она оставила Папу в малой гостиной, где он в самом благостном расположении духа полулежал на двух креслах, готовый отойти ко сну. На столике рядом с ним лежал объемистый трактат о звездах. Горничной было строго наказано время от времени заглядывать в гостиную на случай, если ему что-нибудь понадобится, и уж конечно незамедлительно явиться, если он позвонит.

В автобусе по дороге с Веллингтон-роуд до Марилебон и потом в такси Селию не оставляли мысли о Марии; удалось ли ей справиться с Кэролайн; и вновь она переживала угрызения совести за то, что не смогла выручить ее в трудную минуту.

— Из-за Кэролайн я привязана к дому, — сказала ей Мария по телефону, — буквально привязана на целый день.

— Но ведь это всего один раз, — возразила Селия. — У вас очень хорошая няня. Она никогда не просит разрешения отлучиться от дома.

— Это лишь первый шаг, — сказала Мария. — Стоит только начать. Быть матерью — огромная ответственность.

Ох уж этот сердитый, избалованный голос. Одни пустые слова. Селия слишком хорошо знала этот голос. Через пару минут Мария забудет все, о чем просила Селию, и примется строить совсем другие планы. Если бы только Мария жила поближе, можно было бы разделить с ней ответственность за Кэролайн. Тогда всего-навсего пришлось бы присматривать не за одним, а за двумя младенцами. Ведь Папа, в сущности, тоже младенец. Он ничуть не меньше нуждается в заботе, в том, чтобы ему потакали, чтобы его уговаривали, увещевали.

Неожиданно для себя Селия обнаружила, что последние дни разговаривает с Папой особым тоном, мягким, добродушно-шутливым, в котором так и слышится что-нибудь вроде: «Ну-ну, в чем дело?» А если он лениво тыкал вилкой в тарелку, она делала вид, что ничего не замечает — ведь это чисто детская уловка, к которой малыши прибегают, чтобы привлечь к себе внимание, — зато, когда он ел с аппетитом, непременно хвалила его и одобрительно улыбалась: «Ах, как хорошо, ты справился с целым крылышком. Я очень рада. Может быть, съешь еще кусочек цыпленка?»

Не странно ли, что человек, завершая свой жизненный цикл, на склоне лет возвращается к тому, с чего началась его жизнь? Что мужчина, некогда младенец и мальчик, затем любовник и отец, вновь становится ребенком? Не странно ли, что когда-то она была маленькой девочкой, забиралась Папе на колени, прижималась лицом к его плечу, искала у него защиты, а он был молод, силен и во всем походил на одного из богов древности? И вот все позади, все, что составляло цель и смысл его жизни. Сила угасла. Человек, который жил, любил, дарил красоту своего голоса миллионам, теперь, усталый, капризный, раздражительный, следит недовольным взглядом за каждым движением своей дочери, которую в былые дни защищал и качал на руках.