Из чего созданы сны

Это нам тоже рассказал портье.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Но это так.

— Выходит, он обручился сразу с двумя женщинами!

— Да, — снова сказал я. Много говорить мне не требовалась, она все равно не слушала. Она сидела рядом со мной в «Ламборджини», на безлюдной улице, ураган выл за окнами машины и сотрясал ее. Я завел мотор и включил обогреватель, потому что стало чертовски холодно. А между тем было два часа тридцать пять минут ночи. И мы стояли возле дома 187 на Эппендорфер Баум и ждали Берти, с которым я договорился встретиться здесь. А Берти все не появлялся. Аэропорт был не так уж далеко — возможно, Берти что-то задержало. Ирина перестала плакать. Поначалу она плакала, а теперь оцепенело смотрела прямо перед собой на улицу и говорила каким-то металлическим голосом. Из последних сил она старалась держаться, чтобы окончательно не свихнуться. Я считал, что нужно дать ей еще немного выговориться, а потом приступить к делу. Я курил и время от времени отхлебывал по глотку.

— Но мы были вместе два года! — не успокаивалась она.

— Да, — произнес я.

— А та, другая? Как долго он ее знал? Дольше? Меньше?

— Не знаю. — Мне было ее искренне жаль, но эту вторую женщину мне послало само небо. «Теперь проблем не будет», — думал я.

— Может мужчина любить двух женщин?

— Да, — ответил я.

— Нет! — закричала она. — Не одновременно. Не по-настоящему. Одну он любит, а с другой только спит.

— Не обязательно, — отозвался я. Где же Берти?

— Но это было так! Ту, другую, — ее он любил! А со мной просто спал. Для постели я ему годилась. А сбежал он с другой! Он взял с собой ее, ее, а не меня!

— А вы хотели с ним?

— Естественно, — ответила она своим металлическим голосом. — Но он тогда сказал, что одновременно нам бежать нельзя, что он меня позовет, когда устроится на Западе. Сообщит мне. Этого сообщения я и ждала. Целых три месяца. Я бы ждала еще дольше, если бы не…

— Знаю, — сказал я.

— Ничего вы не знаете! — сорвалась она. — Простите. У меня совсем плохо с нервами. Вы так добры ко мне. Простите.

— Понятно, — сказал я. — Ну, конечно. Я вас понимаю. Он обманул вас…

— Да.

— …и заставил остаться…

— Да.

— …а сам сбежал с другой.

— Да, — подтвердила она тоскливо.

— Я думаю, так мог поступить только подлец, — сказал я с надеждой, но осторожно.

«Есть много женщин, которые продолжают любить таких подлецов. Но Ирина не из них. Слава Богу, не Ирина», — подумал я, когда услышал ее крик:

— Свинья он, вот он кто! Подлая свинья! Я ему так верила! Верила всему, что он говорил!

«Так, — подумал я. — Пора приступать».

— А теперь он с этой другой удрал отсюда, кто знает куда. Может быть, его уже и в стране нет. А вы сидите без денег и не знаете, что делать. Это уже настоящее свинство.

Она вдруг снова всхлипнула. Я опять дал ей свой платок. Она громко высморкалась.

— Спасибо.

— Знаете, Ирина, — продолжал я как можно более деловым тоном, — я забрал вас из лагеря, привез сюда и…

— Я вам очень благодарна, господин Роланд.

— Глупости, вы не обязаны меня благодарить. Но я репортер. Я должен написать об этой истории. В этой истории будет, конечно, и про вас…

— Ну, и что? А, вы имеете в виду права на публикацию… — Ей вспомнился мой разговор с портье Кубицким и торговцем антиквариатом Андре Гарно, который мы вели в его квартире. Он получился довольно напряженным, когда я захотел взять у них обоих письменные заявления. Портье тогда словно лишился рассудка.

— Заявление? Подписать? А вы потом обо всем напишете? Я же в своем уме! Мне это будет стоить жизни! Нет, господин Роланд, нет, от меня вы разрешения не получите, только через мой труп! Это непорядочно с вашей стороны, что вы у нас сначала все выспросили, а теперь говорите, что хотите о нас написать!

— А вы как думали, зачем я вас тут выслушиваю? — спросил я.

— Это непорядочно! Нет! Я ничего не буду подписывать! А если вы хоть строчку обо мне напишете, я подам на вас в суд!

— Послушайте, — сказал я, — все, что вы мне рассказали, я в точности передам полиции.

Он был вне себя.

— Нет! Прошу вас, не надо! Вы не пойдете на такую подлость!

— Пойду, — ответил я. — Это мой долг. Вы не можете запретить мне пойти в полицию. Тогда расследование начнется и без этого.

— Но моя жизнь…

— Мы не в Техасе.

Так продолжалось с четверть часа. Потом включился Гарно:

— Господин Кубицкий, я советую вам — подпишите заявление. Если знаешь об очевидном беззаконии и ничего не делаешь против него, то и сам служишь беззаконию. А кроме того, в полиции уже известны наши имена — как свидетелей. Так что мы уже все равно замешаны в этом деле. Я доверяю полиции. Она нас защитит.

— Да, как те приятные сотрудники, которые были здесь, а потом сказали, чтобы я больше не вмешивался в дела Михельсена!

— Я не буду обращаться ни к каким сотрудникам, — ответил я. — Я пойду в управление полиции. У нас не гангстерское государство. Опасность для вас будет намного больше, если я не пойду в управление и не предам это дело огласке, согласитесь, господин Кубицкий!

— Господин Роланд прав, — поддержал Гарно. — В конце концов, мы же сами позвали его сюда и добровольно все ему рассказали, разве нет?

Кубицкий начал поддаваться.

— Ну, хорошо… я не против… Но денег я не возьму, слышите, ни пфеннига не возьму!

— Я тоже, — сказал Гарно.

Я еще немного с ними поспорил, но переубедить их не смог. Тогда я принес из машины пишущую машинку, отпечатал заявления, и они их подписали. При этом у Кубицкого так дрожала рука, что он едва смог написать свою фамилию.

Это было четверть часа назад. Теперь, в машине, я ответил Ирине:

— Да, права на публикацию. Вы можете мне запретить писать о вас. Там, наверху, я немного блефовал. С вами я хочу быть откровенным. Если вы мне запретите, я ничего не смогу сделать. Правда, тогда, если дело пойдет дальше — а так оно скорее всего и будет, — о вас будет писать вся пресса, а не исключительно я один. Но вы можете мне разрешить, чтобы о вас писал только я…

— Конечно, я вам разрешаю, — сказала она к моему безграничному облегчению. — Пишите! Напишите все, всю эту подлую историю!

Значит, я правильно сделал, что так долго откладывал этот разговор с Ириной. Теперь она созрела. Я выбрал нужный момент. У меня и раньше было такое предчувствие, что в Гамбурге она переживет разочарование и будет в большом отчаянии. Это предчувствие появилось у меня сразу после того странного прерванного телефонного разговора. И я выжидал. Теперь оставались сущие пустяки.

— Только тут… — начал я.

— Что?

— А-а, — сказал я небрежно и засмеялся. — Вы представления не имеете, что такое крупное издательство. Там сидят юристы. Крючкотворы. Боятся потерять свои теплые места. Они обязательно должны чем-то заниматься. Поэтому требуют, чтобы мы, репортеры, у каждого, о ком хотим написать, брали письменные разрешения на публикацию, как мне пришлось брать их у Гарно и Кубицкого.

— Я дам вам его, конечно, и письменно.

— Хорошо. А я вам дам денег. Ну, скажем, пять тысяч марок, идет?

Все-таки она была ключевой фигурой, на нее издательство могло и раскошелиться.

— Но я не хочу денег, — ответила Ирина.

— Почему? — спросил я. — Это же не мои. Это деньги «Блица». Возьмите их. В этом нет ничего оскорбительного.

Она замотала головой.

— Ладно, сейчас я напечатаю договор и поставлю пять тысяч, и вы можете их забрать, а если не хотите сейчас, то потом.

Ирина не ответила. Она смотрела застывшим взглядом в окно на бурю, которая несла по воздуху клочки бумаги и листья.

Я отодвинул сиденье назад, чтобы стало просторней, обернулся и взял свою маленькую портативную пишущую машинку и плоский чемоданчик-дипломат, в котором хранил бумагу и копирку. Я поставил чемоданчик на колени, на него машинку, вставил в нее бумагу, копирку и еще один лист, включил освещение салона и начал печатать.