В зеркале забвения

Весна была холодная, но в доме было тепло, не только потому, что дров еще было достаточно от леса, срубленного на месте постройки, но и потому, что хозяин знал, как держать тепло.

Каждое утро Гэмо садился за письменный стол, но не мог выдавить из себя ни слова. Он уже было испугался полного истощения своих творческих способностей и, чтобы убедиться, что это не так, написал несколько рассказов, которые с ходу были опубликованы в зарубежных газетах и журналах.

Он чувствовал, что ему надо еще раз съездить в Колосово. Там станет ясно — будет ли он продолжать задуманный роман или откажется от этой попытки.

Прошло лето, наступил август. Валентина варила варенье из собственных ягод, Гэмо жевал кисловато-сладкие плоды самой первой яблони и собирался ехать в Колосово.

Незнамов все же решил объясниться с Зайкиным, явно избегавшим его.

Он просто зашел к нему и сказал:

— Я завтра уезжаю… Хотелось попрощаться с вами по-человечески.

Они уселись в баре, где встретились в первый день своего знакомства. Заказали датского светлого пива.

Зайкин угрюмо молчал. Наконец он сказал:

— Мне самому неприятно, что так получилось… Знаете, женщину до конца не понять. Антонина мне так дорога, что я не хочу ничем омрачать ее жизнь. За долгие годы мы стали как одно существо. Главное, она не хочет объяснять, почему она так к вам отнеслась. Как только я начинаю расспрашивать, она замыкается, и мне даже кажется, что она испытывает от этого физическое страдание. Сейчас она лежит, но как только встанет, уговорю пойти к психиатру.

Незнамов подумал про себя, что поход к психиатру ничего не даст. Самым лучшим лекарством для Антонины будет то, что он уедет, больше не будет встречаться с ее мужем. Она снова забудет то, что произошло на заре ее юности, встречу с Николаем Коравье и его другом, будущим писателем Юрием Гэмо.

— И все же, — медленно произнес Незнамов, — каким бы грустным ни было наше расставание, мне было приятно знакомство с вами. Вы очень и очень скрасили мое пребывание здесь, и я буду всегда с добрыми чувствами вспоминать вас.

— И я тоже, — со вздохом, словно через силу выдавил из себя Зайкин.

Они обменялись рукопожатием, немного помедлив, обнялись, похлопав друг друга по спине.

На следующее утро, спустившись с чемоданом в вестибюль, Незнамов вдруг вспомнил, что он так и не обменялся адресами с Зайкиным.

В туалете вместо него сидел сменщик.

— А что, Бориса Михайловича сегодня не будет?

— Ни сегодня его не будет, ни завтра, — ответил сменщик, — жена у него умерла.

Незнамов едва устоял на ногах, услышав это известие. Он быстро прошел вестибюль, остановил такси и назвал адрес: Балтийский вокзал.

У него было такое впечатление, что кто-то гонится за ним, какая-то невидимая зловещая туча подступает к нему, и он может убежать только к себе, в Колосово. В вагоне было пустовато: дневное время, будний день.

Он прошел вперед и сел на скамью спиной к движению.

Как ни упрашивала Валентина отказаться от поездки или хотя бы отложить ее, Гэмо настоял на своем.

— Я чувствую себя хорошо, — признался он жене. — Сердце уже не жмет, но если отложу поездку, будет хуже: буду все время упрекать себя — вот не поехал, не исполнил задуманное, не могу из-за этого продолжать книгу. Приеду, схожу к врачу и все оставшееся время буду сидеть на даче, лечиться и вести здоровый образ жизни.

Валентина проводила мужа на вокзал и посадила в полупустой вагон на свободное место лицом к движению.

С полчаса Гэмо читал взятые с собой газеты.

Потом вдруг почувствовал странное беспокойство и посмотрел вперед, на человека, который неотрывно смотрел на него через весь вагон. В голову вместе с воем поездной сирены ворвался невыносимой громкости колокольный звон, и вдруг все вокруг озарилось ослепительным светом.

Звук и свет становились все нестерпимее, и с последним проблеском сознания Гэмо вдруг догадался, что он увидел воочию своего двойника — Георгия Незнамова…

20

Сойдя с вертолета, Станислав Незнамов сразу же увидел на холме старый маяк. Это был обыкновенный деревянный домик с небольшой, метра два на три, четырехугольной башенкой на ближней к морю половине.

Ветры, снега, холодные дожди отполировали до зеленовато-серого цвета тесовую обшивку, сведя начисто окраску, остатки которой сохранились лишь в глубоких щелях.

В разрушенном, разоренном здании не осталось ни оконных рам, ни дверей, и через открытые проемы вольно просматривалась морская даль, прямиком уходящая к Северному полюсу.

Почему именно здесь отец завещал развеять свой прах? Над этим немыслимо широким простором, пронизанным студеным ветром арктических широт, чистым сиянием солнечных лучей, среди камней, наверное еще помнивших синий, электрический свет. Какая-то щемящая тайна, так и не открытая никому, отныне сливается с этим величественным пространством, унесется в космические дали. Да, отец мечтал о путешествиях, собирал книги об Арктике, но почему именно это место?

Станислав прикрыл глаза, и ему пригрезилось, как под его ногами вращается огромный земной шар, а он стоит на стыке двух великих материков — Азии и Америки, на самом кончике края полушария. Улыбнувшись про себя, он сделал несколько шагов к краю скалистого обрыва и отвернул крышку урны. Неожиданно возникшее движение воздуха мягкой лапой вырвало из урны легкий, серый пепел. Его оказалось на удивление мало. Неужто и вправду человеческий прах так мал и ничтожен, или там, в крематории, по старой советской привычке не доложили содержимого? Но зачем им чужие останки? Заглянув внутрь пластмассового сосуда и убедившись, что там больше ничего нет, Станислав огляделся вокруг и нашел небольшую ямку, в которую и захоронил урну, завалив ее плоскими обломками песчаника.

Внизу, на длинной галечной косе, вытянувшись строго в западном направлении, между двумя водами — Ледовитым океаном и лагуной — располагались дома чукотского селения Уэлен, а вдали у горизонта небо прочерчивали какие-то антенные сооружения.

Огромное пространство рождало чувство потерянности, неожиданного одиночества и ноющей боли в груди. Каково же здесь зимой, когда все покрыто снегами и воды, окружающие галечную косу, скованы льдом? Сейчас, в конце чукотского лета, не скажешь, что здесь тепло, и, несмотря на явный штиль, о чем свидетельствовал бессильно повисший полосатый метеорологический рукав на вертолетной площадке, студеный воздух пронизывал насквозь, вызывая внутренний озноб и странное беспокойство.

Как же здесь живут люди?

Если бы не дела, остался бы на несколько дней, побродил по берегу моря, прошел под скалами по направлению к мысу Дежнева, подышал вволю этим удивительным, всепроникающим воздухом, и, быть может, тогда что-то могло и проясниться в судьбе отца, чей прах уже смешался и с этим воздухом и с этим пространством.

То, что казалось обыкновенным чудачеством, неожиданно обрело таинственную, непостижимую глубину, в которую уже, наверное, никому не заглянуть, и все это уйдет в то же небытие, как унесенный неслышным дыханием воздуха отцовский прах. И вдруг на мгновение возникло сожаление от сознания невозможности узнать о том, что ушло вместе со смертью отца, того, что, быть может, и было самым главным в уже угасшей навсегда жизни.

Какие-то крохотные, с трясущимися хвостиками пичужки сновали меж замшелых камней, перекликались тонкими, как свист, голосами, деловито скакали по кочкам, искоса поглядывая на неподвижно стоящего человека.

Хотя Станислав бывал на море и даже на круизном теплоходе «Константин Симонов» пересек Балтику, ему никогда не доводилось обозревать такого морского простора, притягивающего, зовущего, как зовет бездна человека, стоящего на краю обрыва. Отойдя на несколько шагов назад, Станислав услышал: